Румия

– Маншук! – позвала женщина из другой комнаты.

Девочка вскочила и убежала. Вскоре принесла поднос с горой бауырсаков[15], рассыпала их на дастархан. Поставила блюдце с ярко-желтым маслом, чашки с тары́[16], талканом[17] и куртом[18].

Женщина внесла закопченный чайник и маленькие пиалушки – кесе́ – с красным казахским орнаментом. Девочка подала матери молочник.

Вошел мужчина с черным, как чайник, лицом, поздоровался с папой за обе руки и сел рядом, скрестив ноги.

Женщина наливала чай с молоком и подавала гостям. Румия съела два теплых, воздушных бауырсака и стала грызть курт. Мужчины разговаривали по-казахски, называли незнакомые имена, говорили что-то про корма и овец. Румия улавливала смысл отдельных слов, но понимала не все. В их семье почти всегда говорили на русском. Только абика иногда отдавала на казахском приказы: «Әкел! Отыр! Тамақ iш![19]»

Папа с мамой переходили на казахский, когда хотели что-то скрыть от Румии. В школе говорили только на русском. Румия училась во втором классе, и у них с зимы не было уроков «Қазақ тілі»[20]: говорили, что учительница уехала в город, а замены ей не нашлось. Однажды к ним в класс пришла новенькая из аула. Все смеялись, когда она сказала учительнице посреди урока:

– Можно домой?

Учительница ее отругала. Когда прозвенел звонок, лупоглазая Жамиля, сидевшая рядом с новенькой, закричала:

– Фу, она описалась!

Все стали хохотать, а новенькая заплакала, пряча под себя подол школьной формы. На следующий день в школу пришла ее мама и объяснила, что дочь не знала, как отпроситься в туалет на русском. Но девочку еще долго дразнили – пока она не переехала.

Румия выпила чаю, взяла куклу, поправила ее наряд, вывернувшийся наизнанку. Ей хотелось играть, и дочь хозяев, будто угадав ее мысли, подошла, осторожно обойдя ноги взрослых. Тронула Гюлярэн за косичку, вопросительно посмотрела на Румию.

– Бұл қуыршақтың көзi жоқ па?[21]

– Да, сломался, – улыбнулась Румия. – Это Рус, дурак! А у тебя какие игрушки?

– Қазір![22] – девочка убежала в другую комнату и вынесла пупса с обгрызанными руками, мяч и скакалку:

– Жүр, ойнайық![23]

Румия поняла, что ее зовут на улицу, но выходить в жару не хотелось. Девочка выжидающе посмотрела, потом снова села, взяла пупса и покрутила его перед куклой.

– Менің атым Әлiбек[24].

Румия поняла эти слова.

– Менің атым Гюлярэн! – она протянула руку куклы. И потом показала на себя:

– Мен – Румия! Сенің атың Мәншүк, да?[25]

Девочка кивнула и засмеялась, прикрыв рот ладошкой.

– Сендердің аттарың қызық екен![26]

Когда немного спала жара, папа куда-то ушел, а Румия и Маншук пошли играть в мяч возле деревянных нар[27] на улице. Румия показала игру в десятки: надо было десять раз стукнуть мячом о землю, потом о стену, подбросить его просто так, затем с хлопком, а самое сложное – через поднятую ногу. Считать по-казахски ее научил папа. Маншук поначалу путалась в правилах, но вскоре стала обыгрывать Румию.

Пока они играли, стало темнеть. Папа вернулся уставший, его рубашка промокла на спине и под мышками. Сказал, что был у начальника станции – их заберет КАМАЗ. Выезжать надо рано утром, чтобы успеть до полуденной жары.

Маншук и ее мама принесли на нары корпешки и тяжелое одеяло с подушкой, пахнущее гусиными перьями. Они уговаривали гостей спать в доме, но папа сказал, что хочет на улице. Уснул он быстро. Румия, прижавшись к нему, смотрела на звезды и пыталась их сосчитать. Самая крупная, около луны, мерцала особенно сильно, а потом расплылась.

Утром папа коснулся ее плеча и тихонько окликнул. Было светло, но воздух хранил ночную свежесть. Румия нырнула под одеяло. Когда папин голос стал строже, она нехотя встала, достала из сумки зубную пасту и щетку, подошла к рукомойнику, приподняла железную штуку, торчавшую вниз из выкрашенного синей краской цилиндра, – полилась вода. Набрала воду в ладонь, из нее – в рот, сполоснула и тут же выплюнула. Вода мгновенно впиталась в песок.

Послышался рокот большой машины: перед домом остановился КАМАЗ. Папа закинул в кузов мешок и сумку, подсадил Румию и сел рядом с ней в кабину. Шофер в кепке подмигнул, покопался в карманах и дал леденец.

Ехали долго. Румие казалось, что она косточка вишни, которую трясут в стеклянной банке. Солнце невыносимо палило сквозь стекло. Платье намокло, хотелось снять его и нырнуть в прохладную речку. Иногда Румия засыпала на плече у папы; голова прыгала, и он пытался ее придержать. Когда открывала глаза, картинка за окном оставалась такой же: сухая полупустыня с песчаными пригорками, полынью и верблюжьей колючкой, солнечный круг слева и огромное небо с редкими облаками. Если закрыть глаза и сжать веки, то светящийся круг внутри разделялся на несколько красных пятен.

– Румчик, смотри! – тихонько толкнул ее папа.

Она встряхнула головой и увидела за стеклом море цвета песка. Перекатывая волны, оно дышало и простиралось до самого горизонта. От моря отделилась река и потекла прямо на них. Румия схватила папу за рукав. Он засмеялся:

– Это сайга[28], не бойся!

КАМАЗ сбавил скорость. Река разделилась на два потока, и из нее стали выглядывать рогатые головы, а следом и сайгаки в полный рост. Прыгая наискосок, они словно не замечали, что на них едет машина. Водитель посигналил, море вздрогнуло и стало переливаться за край дороги.

Когда солнце уже светило справа, Румия увидела извилистую реку и юрты. Их было шесть, покрытых темно-коричневой кошмой[29] с бордово-белым орнаментом, а сверху – плотным целлофаном.

– Вот и жайлау, – сказал папа.

Водитель остановил машину и не успел просигналить, как из юрт высыпали дети и окружили КАМАЗ. За ними стали собираться взрослые. Папа вылез, подхватил Румию на руки и поставил на землю. Пыль от машины еще не осела, и Румия прикрыла глаза, чувствуя мелкий песок на зубах. Закружилась голова – то ли от тряски в машине, то ли оттого, что все ее рассматривали.

Мужчины здоровались с папой за обе руки[30], перекидывались парой слов и отходили, давая место другим. Сам он подошел к старой женщине в белом платке, наклонился, обнял ее, та похлопала его по спине.

– Эта аже нянчила меня, когда я был маленьким, – папа повернулся к Румие, и женщина улыбнулась беззубым ртом.

Чуть поодаль стоял высокий крупный старик. Папа подвел к нему Румию, сдержанно поздоровался.

– Узнала ата, Румия?

– Здравствуйте, – проговорила она.

– Мә-ә, әбден орыс болып кеткенсіңдер[31], – с упреком сказал старик.

Ата показался ей великаном: с сильной шеей, большими руками с надутыми венами, – а в его огромных ладонях мог поместиться целый арбуз. Взъерошив волосы Румии, ата жестом пригласил их в юрту. Когда подали кумыс, Румия прислонилась щекой к прохладной кесе, сделала глоток и поморщилась от кислого вкуса.

– Эх, городская, – засмеялся кто-то из мужчин.

Это были первые слова на русском, которые за последние дни Румия услышала от кого-то кроме папы. Наверное, ее назвали так потому, что у нее красивое платье: обычно городские внуки, приезжавшие в ее поселок к дедушкам и бабушкам, тоже сначала ходили нарядные. Одна такая девочка, Лена из Караганды, научила Румию прыгать через резинки, а Баур из Актобе заразил мальчишек игрой в колпачки. Теперь они собирали по поселку крышки от бутылок, шампуней и зубной пасты. И Румия вчера научила девочку играть в десятки – значит, здесь она точно как городская.

Молодая женщина в платке стала разливать обжигающий чай – такой крепкий, что даже с молоком и рафинадом выходил горьковатым. Взрослые пили и вытирали лбы рукавами. В юрте стало душно, и Румия выскользнула наружу. На улице разделывали барана. Его подвесили на двух палках, с туши стекала в песок кровь. Румию замутило, и она снова вошла внутрь.

Вечером папа повел ее на невысокий холм у извилистой речки с пологим берегом, заросшим камышом. Вдалеке показалось облако пыли. Оно приближалось, и можно было различить несколько всадников, которые гнали стадо.

Подъехал на лошади ата, папа подсадил Румию к нему. Румие было неудобно сидеть и страшно смотреть на землю, но вскоре она поняла, почему ее подняли так высоко. Впереди стада шел огромный черный бык с большими рогами и кольцом в носу. Он раздувал ноздри, в его красные глаза было страшно смотреть. Румия прижалась к ата. Тот положил тяжелую ладонь на ее пальцы, и стало спокойнее.

Стадо, до этого бывшее одним целым, повернуло к реке и распалось. Быки побежали вперед. Достигнув воды, потягивали ее степенно, отмахиваясь хвостами от приставучих мух. Рядом жадно и торопливо, будто боясь, что их вот-вот огреют плеткой, пили крупные коровы, пыряя в бока тощих и слабых. Телята носились по воде, подбрасывая задние ноги, точно река придала им сил.

Выждав, всадники погнали стадо к огражденному загону. Один из них подъехал, спрыгнул с коня, обнялся с папой. Это был его младший брат Ерсаин. Тем же жестом, что и ата, Ерсаин взъерошил Румие волосы, и они пошли к юрте.

Жена Ерсаина, Салтанат, вынесла кувшин с тонким носиком, он умылся. Вокруг юрты бегала лиса, привязанная цепью к длинной проволоке. Днем Румия ее не заметила.

– От мышей и змей охраняет, – пояснил папа.

Румия испуганно прошептала:

– Здесь змеи?

– Да не, сюда не залезут. Аташку все боятся, даже они, – рассмеялся папа.

В большом казане кипела сорпа[32]. Салтанат бросала туда тонкие пластинки раскатанного теста – готовился бешбармак[33].

Неподалеку стоял верблюд. Румия наконец смогла рассмотреть его внимательнее – передние ноги были связаны. Он жевал колючку и равнодушно глядел вдаль.

– А зачем ему ноги связали? – спросила Румия папу.

– Чтобы не убежал.

После бешбармака и долгого чаепития в юрте Ерсаина под свет керосиновой лампы, закоптившейся так, что огонек едва пробивался сквозь темное стекло, мужчины сели играть в карты. Они громко, но беззлобно спорили, смеялись над шутками папы.

Румие стало скучно. Салтанат мыла посуду в тазу. У них с Ерсаином было пятеро сыновей, похожих друг на друга, как пять бауырсаков разного размера: крепкие, загорелые, с круглыми бритыми головами. Румия выучила их имена: Аязбек[34] – родился в мороз, Боранбек[35] – в метель, Курманбек[36] – появился на свет в праздник Курбан-байрам, Коянбек[37] – когда он выходил наружу, в юрту забежал заяц. Правда, было сложно запомнить, кто из них кто. Только Алтынбек[38] отличался светлыми, будто выгоревшими на солнце бровями и таким же ежиком волос, золотистых, как у его матери. Мальчишки поначалу глазели на Румию, как на диковинного зверька, а теперь носились вокруг взрослых, то и дело наталкиваясь на них и получая оплеухи.

Папа стал играть с самым младшим, лет четырех, и спросил Ерсаина:

– Когда вы успели? Каждый год, что ли, рожаете?

– Не каждый, зато все пацаны, – важно сказал Ерсаин. – Брака не выдаю.

Папа нахмурился и ссадил с себя мальчишку, норовившего вскарабкаться ему на шею.

Румия захотела в туалет и вышла на улицу, взяв с собой Гюлярэн. Ночь была черной и тихой, и она снова подумала, что тут не как в их поселке, где светили фонари, а летом с улицы часто раздавался рев мотоциклов и звук гитары. Шагнув вперед, Румия натолкнулась на что-то большое и мягкое. Эта огромная масса, зашевелившись, начала подниматься. Румия вскрикнула и упала. Перед ней вырос силуэт верблюда. Она прижала куклу к себе. Казалось, гигант занесет над ними ногу и раздавит. Верблюд издал звук, похожий на фырканье, Румия закричала. Выскочили мальчишки, за ними – взрослые.

– Тихо, тихо, – папа взял ее на руки и коснулся губами уха. – Испугалась?

– Бисмилла[39], бисмилла, – зашептала с другой стороны Салтанат и поплевала на землю, что-то приговаривая.

На ночь она заткнула всем детям уши ватой, чтобы не заползли двухвостки, снующие под кошмой. Румия боялась, что ее искусают, но под смешки мальчишек быстро заснула.

Утром ее разбудил Алтынбек.

– Жүр![40] – позвал он.

Румия надела трико под одеялом, футболка была на ней. Когда они вышли, у юрты стояли остальные четверо братьев, все босиком.

– Кеттiк![41] – сказал самый старший, и все побежали за ним.

Румия помедлила, но надела сандалии и панамку, решив идти с ними: играть все равно больше не с кем.

Они пробежали кусты, перепрыгнули мелкий ручей и у отдельно стоящей юрты увидели нары, сверху которых деревянные палки образовывали прямоугольный навес из натянутой ткани. Средний запрыгнул на спину старшего и стал тянуться вверх, пошарил руками, достал что-то, отряхнул.

– Бол, тез![42] – крикнул старший.

Средний мальчик спрыгнул на землю и разжал кулак. В руке лежали два коричневых кругляшка курта.

– Мә![43] – он протянул их Румие.

Румия взяла один. Вчера она пробовала такой во время чая, и курт ей очень понравился: сладкий, а не как у них дома, белый и кислый.

Второй курт старший разгрыз на куски, достал изо рта и поделил между всеми. Румия поморщилась.

Он быстро заговорил по-казахски, а другие мальчишки показывали ей что-то жестами. Румия не поняла, чего от нее хотят. Средний заскочил старшему на спину и спрыгнул назад. Видно, настал ее черед доставать лакомство. Румия подошла к мальчику, обхватила его за шею, и руки других мальчишек подняли ее на загорелые плечи. Она была выше и легче, поэтому ей удалось заглянуть на крышу. Курта здесь лежало много, но его облепила копошащаяся масса из жучков и муравьев.

– Фу-у! – Румия замотала головой. – Я не буду его брать!

– Ал![44] – закричал старший, и она, зажмурившись, скинула с крыши несколько шариков, а затем спрыгнула.

Пока мальчишки собирали их с песка, Румия пошла к ручью. Из юрты выскочила старуха и начала кричать. Мальчишки догнали Румию, хохоча и передразнивая друг друга. Вода в ручье была удивительно холодной в такую жару. Румия вымыла руки и попила из ладони. Алтынбек снял футболку, намочил ее в ручье и сразу надел, вскрикивая от восторга. Остальные повторили за ним. Румия намочила волосы, шею, руки до плеч и позавидовала, что не может, как мальчишки, снять футболку и надеть ее мокрой.

По дороге домой им встретились девочки. Завидев Румию, они закричали, показывая на нее пальцами:

– Орыс![45] Орыс!

Старший что-то резко сказал, и одна, самая визгливая, показала ему язык. Он погнался за ней. Девочка убегала, а другие кричали:

– Бақа, бақа, бақ-бақ, басың неге жалпақ?[46]

Мальчишка отстал и показал кулак.

– Темір қалпақ киген соң, басым содан жалпақ![47] – засмеялись девочки. Только одна, высокая и красивая, с угольно-черными, словно крашеными волосами и в пестром платье, стояла поодаль и по-доброму улыбалась.

Когда Румия вернулась в юрту, внутри над чем-то смеялись женщины. Салтанат, раскрасневшись, хохотала громче всех. Увидев Румию, она откашлялась и пригласила ее присесть.

– А где мой папа? – спросила Румия.

– Ол еркектермен кеттi[48], – махнула рукой Салтанат.

Мальчишки принялись уплетать бауырсаки, но Салтанат прикрикнула на них:

– Барыңдар![49]

Те похватали еду и высыпали на улицу.

Шустрая смуглая женщина ловко размешала засаленные карты и раздала по шесть штук каждой, кто сел играть. Через какое-то время старая аже, которая нянчила папу Румии маленьким, послюнявила пальцы и, высунув кончик языка, внимательно рассмотрела свой расклад. Высоко замахнувшись, она бросила карту:

– Пики король!

– Ой-ей, – зашумели женщины, кто с радостью, кто с досадой.

– А мы чай будем пить! – сказала Румие Салтанат и подмигнула, вытащив из кармана шоколадную конфету «Грильяж».

Когда мужчины вернулись, уже темнело. Папа сел рядом с Румией на кошму у юрты. Он курил в сторону и был в хорошем настроении: в такие моменты он прикрывал глаза, точно хотел уснуть.

– А почему только Ерсаин с Салтанат здесь говорят по-русски? – спросила Румия.

– Как почему? Потому, что все казахи. Как и мы. Но без русского языка жить сейчас можно только в ауле. Поэтому я тебя сюда и привез. Хоть увидишь, как тут живут, и научишься говорить на своем языке.

Папа притушил сигарету о камень.

– А как ты выучил русский?

– Сначала в школе немного. А когда мне было двенадцать лет, аташка отвез нас с Ерсаином в Актобе, в интернат. Учитель меня хвалил: способный, мол, к математике. Я ведь даже немецкий выучил!

– Немецкий?

– А то! Sprechen Sie Deutsch?[50]

Румия засмеялась, и папа начал ее щекотать.

– Ну пап! – она, хохоча, вырвалась. – А что потом?

– Потом… – Папа посадил ее к себе на колени и поцеловал в висок. – Я поступил в кооперативный техникум. А Ерсаин, шалопай, не учился как следует. После восьмого класса вернулся в аул.

– А Салтанат откуда взялась?

– Ерсаин ее своровал, когда она из райцентра приехала на свадьбу к подружке.

– Как своровал?

– Ну, не насильно, конечно. Договорились как-то.

– А вы с мамой как поженились? – спросила Румия, водя пальцем по папиным небритым щекам, широким бровям, крупному носу.

– Она в пединституте училась, – папин голос потеплел. – Тоненькая, красивая, глаза в пол-лица! Я увидел ее на танцах в парке. Подошел, познакомился. У меня были брюки клеш, по тогдашней моде. Мы вечно с шанхайскими дрались. Это район такой, там самые хулиганы жили. Свадьбу студенческую сделали, позвали друзей на речку, абика еще возмущалась: все не по правилам!

– А твоя мама?

– Она умерла, когда мне было десять лет.

– Как ее звали?

– Нургайша.

Папа замолчал, и они долго смотрели на тонущее в розовой дали солнце.

– Ты по ней сильно скучал?

– Я и сейчас скучаю, – папин голос дрогнул.

Он приподнял Румию, посадил рядом, встал и закурил снова.

– Знаешь, как мама пела! Так красиво! Как бы она радовалась тебе! Все было бы по-другому! Батя, тот жесткий, а мама нас защищала. А когда ее не стало, он женился на мачехе и… – папа махнул рукой. – Ладно, пошли.

В ту ночь Румие снился мальчик. Безобразная женщина кричала на него и била палкой. «Ты не моя мама!» – плакал он. «Бақ-бақ!» – квакала женщина и вдруг превратилась в огромную жабу с бородавками на морде. Румия подняла палку и хотела ударить жабу, но та ускакала.

Notes