Рассказать обо всех мировых дураках,
Что судьбу человечества держат в руках?
Рассказать обо всех мертвецах-подлецах,
Что уходят в историю в светлых венцах?
Для чего? Тишина под парижским мостом.
И какое мне дело, что будет потом?
Г. Ивановмежду 1943 и 1958 гг.
Часть первая
1. Доцент
Сергей Иванович Любимов не любил студентов. Студенток он, правда, отличал и не питал к ним раздражительных чувств, но никогда за ними не ухаживал. Хотя иногда ему этого и хотелось, но мешали остатки преподавательской этики. Иногда он думал про себя, что вот хорошо бы встретиться с наиболее симпатичными из них после того, как они закончат университет. Однако наиболее симпатичные выходили замуж ещё до получения диплома и исчезали с горизонта Любимова, как пестрокрылые бабочки при наступлении зимы, неизвестно куда. Если же они и появлялись вновь, то Сергей Иванович абсолютно не узнавал в этих мясистых, уверенных в своей жизненной правоте женщинах тех тонких в кости и робких девиц, которые могли заплакать или надуться от слов преподавателя.
Студентов у Сергея Ивановича было много, подходила летняя сессия, и они шли «рубить свои хвосты». Любимов назначал им специальные часы, в которые они не приходили, зато потом охотились за ним по всему университету и отнимали время его личной жизни. Это повторялось из года в год. Любимов научился смиряться с этим: отловленный, покорно шёл в сопровождении молодых людей на кафедру и слушал, одновременно листая их курсовые работы, заикающийся поток слов, претендующий на имитацию компетентности. Если не дёргаться и не пытаться добиться получения тех фраз, которые каждый преподаватель считает в своём курсе ключевыми, то поток студентов можно переждать. Они кончаются, как шумные летние дожди, и никогда не бывают бесконечными, как дожди осенние. Надо просто притерпеться.
На кафедре кроме него сидел американец Том Джонсон, работавший в университете по какому-то неизвестному Любимову обменному контракту. Сергей Иванович ему сочувствовал, хотя и не мог понять, почему за два года жизни в России американец выучил не более десятка русских слов, а также в чём для гражданина США состоит привлекательность заработной платы университетского доцента. Вроде бы Том Джонсон был волонтёром, который нёс светоч знания в страну третьего мира, что после возвращения в мир первый должно было обеспечить ему существенное увеличение дохода и продвижение в карьере. На сумасшедшего учёного, ищущего новых знаний, или тем более на шпиона он вроде бы никак не походил, но у Любимова всё-таки оставались сомнения в отношении его благородства. Полный человек в очках в неопределённом возрасте между тридцатью и сорока, по его мнению, не очень смахивал на романтического волонтёра.
Джонсон рассказывал студентам про операции с ценными бумагами, рисуя графики доходности опционов «пут» и «колл». Он читал лекции и принимал экзамены на английском языке, что делало его курс вполне практичным и полезным, заранее снимая вопросы слушателей о том, в каком грибном месте России растут доходные и низкорисковые ценные бумаги и кто может их там собирать.
К американцу тоже подходили студенты и студентки, но, как с завистью заметил Любимов, в назначенное время и небольшими группами. Вдобавок ему не предъявляли претензий к качеству преподавания (американец не ставил двоек), не приставали с вопросами, где взять необходимые книжки (на всё был один ответ – в Интернете), не рассказывали о сложностях личной жизни и прочих материальных трудностях, мешавших сделать необходимые задания в течение семестра. Этим обстоятельствам преподавательской жизни Тома Джонсона Сергей Иванович завидовал белой завистью.
Время подбиралось к пяти часам, когда студенты у Любимова стали прерываться, идя уже не один за другим, а с перерывами, исчезая и появляясь. Постепенно, как и следовало ожидать, они закончились совсем. Сергей Иванович удовлетворённо вздохнул, уложил почёрканные им курсовые в один из кафедральных шкафов и сел заполнять очередную ведомость текущего контроля успеваемости, придуманную деканатом в тщетных усилиях сократить поток двоек в сессию. Джонсон, уходивший пить кофе, появился опять на кафедре, улыбнулся Любимову – «дескать, вот он я, всё работаю и работаю», уселся за стол в соседней комнате. К нему стали заходить очередные студенты, послышалось английское бормотание. «И ведь не торопится никуда, сволочь империалистическая», – лестно подумал об американском коллеге Любимов. Он оставил заполненную ведомость на столе у методистов, собрал бумажки и пошёл на следующую свою работу, которая начиналась в коммерческом вузе с шести часов вечера… и до неё надо было ехать через половину города.
Сергей Иванович Любимов был разочаровавшимся в жизни человеком. Он принимал участие в большинстве политических событий области N в качестве местного политолога, которому платили за консультации и за работу в предвыборных кампаниях. Кроме того, он занимался маркетинговыми исследованиями и социологическими опросами, а также и всем прочим, что приносило деньги. Несколько раз он уходил из университета в коммерческие структуры, но всегда возвращался. Его свободолюбивая натура не терпела регламентированного рабочего дня и атмосферы густого холуйства, неразрывно связанных в России с большими деньгами. Поэтому он остался доцентом в университете и стал говорить всем, что пишет докторскую диссертацию, – вокруг него внезапно оказалось столько свежеиспечённых профессоров, что не писать докторскую диссертацию стало неприличным.
Участие Сергея Ивановича в политике, коммерции, науке и образовании привело его к здравым пессимистическим взглядам на жизнь. Это дополнилось кризисом в личных отношениях: его жена предпочитала совсем другие жизненные позиции. Супруга Любимова была на десять лет моложе его и, разобравшись в том, куда начинает развиваться их жизненная траектория, объяснила мужу, что она не для того рожала ему сына, чтобы жить на зарплату доцента. К тому же она не хочет останавливаться на достигнутом и полагает, что детей должно быть минимум двое, а жить она бы предпочитала в индивидуальном доме, а не в двухкомнатной, пусть и полногабаритной, квартире. Сергей Иванович был потрясён неожиданно открывшимся ему зрелищем абсолютного непонимания его высоких принципов и тонкой душевной организации, несовместимой со столь жёсткими материальными запросами. Но жена была молода, красива и желанна, и, чтобы попасть к ней в постель, нужно было обеспечивать запрашиваемый уровень семейных доходов. Поскольку же предвыборные кампании в области N носили дискретный характер, как, впрочем, и маркетинговые исследования, Любимов стал преподавать в нескольких местах, зарабатывая так называемой почасовкой. Это было сравнительно малодоходно, очень утомительно и ужасно способствовало развитию у Сергея Ивановича кризиса среднего возраста, в котором люди начинают полагать, что проще меньше зарабатывать, но больше экономить. Естественно, что супруга была бы категорически против этого тезиса, – до кризиса среднего возраста ей было ещё далеко, так что Любимов и не пытался озвучивать его в напряжённой домашней атмосфере.
Выйдя из университета и направляясь к личному автомобилю – лохматой жигулёвской девятке, бывшей ещё одним предметом семейных претензий, Любимов обнаружил неотвеченный звонок на своём сотовом телефоне. Он перезвонил, его бывший клиент, депутат облсовета и удачливый коммерсант, по настоянию Любимова недавно сменивший сотрудничество с партией «Яблоко» на членство в партии СПС, предлагал встретиться с «интересным человеком». Сергей Иванович согласился, злорадно подумав, что он сообщит домой о своей задержке уже в девять вечера, заставив жену ужинать с сыном, и что она получит повод поревновать, а ей это полезно. Несмотря на разочарованность, Сергей Иванович Любимов сохранял большой набор эмоций по отношению к внешнему миру.
2. Спецобслуживание в городе L
Город L был областным центром субъекта Российской Федерации N с населением немногим меньше миллиона жителей, находившимся в центре Западной Сибири. Область N граничила на юге с Алтайским краем, на западе с Омской областью, на севере – с Новосибирской и Томской областями, а на востоке – с Кузбассом. Регион этот входил в группу устойчивых середнячков, попадая в нишу между полностью депрессивным Алтаем и высокоразвитым Новосибирском, – так, серединка на половинку, а при взгляде из Москвы он так и вовсе терялся в просторах Сибирского федерального округа.
Город L, кроме того, был когда-то родным городом Казакова, ныне скучающего обеспеченного гражданина неопределённого возраста и занятий. Он ушёл на покой, выгодно разместив приличную сумму денег, что позволяло иметь ему доход в размере ста тысяч долларов в год, которые превращались в пять-десять тысяч в месяц. Кроме того, у него имелись некоторая недвижимость в Центральном федеральном округе, где он и проводил почти половину своего времени, и весьма широкий круг знакомств и связей. Последнее обстоятельство предохраняло его от пагубной привычки российского государства к экспроприации собственности, унаследованной от твердокаменных большевиков… а может, и от царского чиновничества… а может, даже и от самого Рюрика, первого из российских правителей, переписавшего историю под себя. Казаков даже предполагал, что со временем в новых учебниках, несомненно, должна возникнуть версия, что германского агента Ульянова-Ленина тоже в Российскую империю позвали только порядок навести. И след дурного дежа вю перманентной экспроприации окончательно потеряется в веках.
В целом, осматривая город L после долгого отсутствия, Казаков пришёл к выводу, что капиталистическая революция пошла на пользу городскому экстерьеру. С сервисом стало гораздо лучше, во всех отношениях лучше. Его рассмешила история, случившаяся до того, как ему нашли квартиру, – он жил тогда ещё в гостинице. Вечером в номер стали названивать представители одной древней профессии, и после того, как он отказался от их услуг в четвёртый раз, ему сказали: «Только не кладите трубку, у нас такие скидочки!». На это неожиданное предложение Казаков затребовал себе девушку, имеющую высшее образование или находящуюся в процессе его получения. Тогда на том конце провода женский голос обиженно сказал: «Как хотите. У нас все девушки культурные, для нашей работы раньше диплом не требовался. Но для вас поищем с дипломом». Лучше стал сервис в городе L, решил Казаков, значительно лучше.
Через час в номер постучали, Казаков открыл дверь, осмотрел женщину, стоящую за порогом, с ног до головы и сказал, что она ему не подходит. Через пять минут зазвонил гостиничный телефон, и знакомый голос поинтересовался, что произошло. «Вы бы ещё крокодила из зоопарка прислали», – раздражённо ответил он и отключил телефон.
История, однако, на этом не закончилась. Когда он уже лежал в постели, опять раздался стук. Казаков поворчал, оделся, открыл дверь и крайне неприязненно взглянул на особу, стоящую на пороге. Потом посторонился и пропустил её в номер.
Девушка назвалась Ниной. Она прошла его получасовое входное тестирование: оказалось, что Нина умела разговаривать на русском языке, обладала чувством юмора и необходимым сочетанием естественности и чувства неловкости, которое было нужно Казакову. Он попросил звать его Андреем и сказал, что ищет девушку для эскорта. «То есть ты будешь меня время от времени продавать своим друзьям?» – прищурилась Нина. Казаков скривился и объяснил, что он этого не будет делать никогда и ни при каких обстоятельствах, а если Нина захочет дополнительных заработков или – тут он усмехнулся – серьёзных отношений, он не будет этому препятствовать, но функции эскорта на этом для неё закончатся. «Я предполагаю вам заплатить пятнадцать тысяч рублей за этот месяц, питание и проживание, когда вы со мной, за мой счёт. Возможно, буду кое-что доплачивать ещё за услуги секретаря, если справитесь», – неожиданно для самого себя добавил Казаков. Она пожала плечами, усмехнулась, подошла к Казакову вплотную и легонько погладила кончиками пальцев его лицо. Он остался неподвижен и сказал, что сегодня он зол и раздражён, и лучше им продолжить знакомство завтра, в пять часов. Нина не стала настаивать, после чего Казаков проводил её до выхода из гостиницы, где она забрала у дежурного администратора свой паспорт. Казаков, улыбаясь, попросил дать паспорт ему. Она возмущённо взглянула на Казакова, поколебалась, а потом всё-таки дала ему посмотреть на главный документ российского человека. Казаков внимательно прочёл все заполненные строчки, включая прописку, – Нина оказалась Тамарой, прописанной в квартире в городе L и не менявшей своего адреса, двадцати двух лет, бывшей замужем в течение полугода и разведённой, бездетной. Он вернул паспорт девушке, смотревшей на него с серьёзным и почти злым выражением лица, достал кошелёк, вынул тысячу рублей и сказал, что теперь его очень интересует ещё один её документ. «Какой же?» – спросила она. «Если вы придёте завтра к пяти часам, то захватите с собой вашу зачётную книжку. Или диплом с выпиской о ваших оценках. Вас ведь должны были предупредить». Нина-Тамара уставилась на него, приоткрыв рот, но быстро справилась с удивлением, сказала дежурное «до свидания» и исчезла в ночи.
На следующий день Казаков уже съехал из гостиницы, но ради встречи с девушкой оставил за собой номер ещё на сутки. Она была на месте вовремя и первым делом протянула ему зачётную книжку. Казаков её взял и внимательно изучил, после чего сообщил своей визави: «Вы знаете, мне всё равно, как вас звать – Ниной или Тамарой. Но поскольку мы с вами будем бывать на людях, а может, и в университете, где вы учитесь на четвёртом курсе, то лучше я буду звать вас Тамарой. Будет меньше путаницы и недоумений».
Почти сразу после этого они оказались в постели и прошли проверку на взаимную совместимость. Между ними был минимум доверия – чуть больше, чем между обычным клиентом и проституткой, – но оба старались его увеличить, подчиняясь неясному чувству объединения людей в совместном трудном маршруте. И Тамара старалась преуспеть в этом существенно больше Казакова – он был ей гораздо интереснее, чем она ему.
– А тебя действительно зовут Андрей?
Казаков подавил желание ответить вопросом на вопрос: что означает это «действительно»? и ответил:
– Да.
– А почему ты зовёшь меня «вы»?
– На людях я постараюсь звать вас «ты». Перейдём ли мы на ты, когда будем оставаться наедине, пока не знаю. Что, раздражает?
– В общем, да. Не прикольно.
– Постараюсь измениться. Но не обещаю.
– Чудной ты какой-то… – и тут она сделала ошибку: – Чем по жизни занимаешься-то?
– Продаю, покупаю, – усмехнулся он в полусумраке зашторенного номера. – Попросили вот узнать, что тут можно у вас купить.
– Из одежды или из еды?
– Да нет. Из заводов или зданий… или из земли, желательно с озером.
Тамара затихла. Ей не приходило в голову, что это тоже можно покупать и продавать, хотя этому её учили в университете. Но человек, который узнавал бы, где продаются заводы, пароходы и другие дела, называемые теперь бизнесом, как-то не попадался ей на широкой жизненной дороге. Казаков же в свою очередь узнал, что у неё не было сутенёра (ему никак не нужны были сложности с этой стороны), что она якобы изредка работала через агентство, где была знакома только со своими подругами, что из наркотиков знает только траву… в общем, не девушка, а почти ангел. Да ещё и в зачётке меньшая часть троек, а больше всё четвёрки с пятёрками. И живёт после развода с родителями.
Потом он покормил её ужином, они обменялись номерами сотовых телефонов, Казаков выдал ещё три тысячи рублей и попросил Тамару заниматься учёбой и не ходить более в её агентство, поскольку она ему может понадобиться в любой момент. Тамара кивнула и попросила ещё денег, поскольку в агентстве она должна была заплатить комиссионные. Казаков хмыкнул и дал ещё две тысячи. Он ставил про себя два против одного, что Тамара не должна теперь быстро исчезнуть из его жизни, но всего только два к одному, и не шансом больше.
3. Формирование оппозиции
В городе L заканчивался апрель. В Подмосковье и в Петербуржье это время считается весной, но в западносибирском городе L продолжительность весны, как, впрочем, и осени, составляла от десяти дней до трёх недель; всё остальное время делилось между шестью месяцами зимы и пятью месяцами лета. Стояла двадцатиградусная теплынь, дополняемая работой систем отопления. Окна жилых зданий были открытыми, вместе с воздухом поглощая густую пыль, оставленную после себя высохшим снегом. Шелестели кроны недобитых городской администрацией тополей, принимая часть пыли и смога на себя и предвещая скорое наполнение улиц тополиным пухом. Административные здания сверкали стеклопакетами и бычились на проходящих мимо обывателей коробками кондиционеров, спасая от жары важных людей области N, озабоченных задачами повышения уровня жизни населения и конкурентоспособностью региональных предприятий.
Настроение депутата областного совета Георгия Хлебалкина не соответствовало общему высокому эмоциональному подъёму и интеллектуальному накалу политической элиты области N, вызванному докладом вице-губернатора, отвечающего за подготовку сельского хозяйства к посевной. С грустью думал Хлебалкин о том, что очередные деньги, выделяемые сельским производственным кооперативам области N для закупки горючесмазочных материалов, пройдут мимо его фирм. Как ни старайся, а прямиком по тендеру их получит хитрый член партии «Единство» Степан Проглотов. И какой тогда смысл ему, Хлебалкину, сидеть и слушать доклад вице-губернатора по сельскому хозяйству? Абсолютно никакого. «Мало нас здесь, правых», – с грустью думал он про себя и стал оглядываться по сторонам. Он встретился взглядом с перебежчиком из «Яблока» в правый лагерь Алексеем Выгребным, который подмигнул ему, – вечером они должны были встречаться с богатым человеком из Москвы, угощавшим их ужином в отдельном кабинете хорошего ресторана города L. Выгребной любил поесть и выпить и, на взгляд Хлебалкина, слишком поверхностно относился к серьёзной политической работе, да и вообще, чего можно ожидать от человека с такой фамилией? Тем не менее Георгий Константинович Хлебалкин не пренебрёг приглашением Выгребного – не те сейчас стали времена, чтобы пренебрегать встречами с людьми из Москвы.
…Когда Хлебалкин, улыбаясь гладким лицом, в сопровождении администратора вошёл в кабинет ресторана, его постигло разочарование. За столом с холодными закусками сидели Выгребной и Любимов и выпивали водку из запотевшего графинчика. «Этот-то что здесь делает?» – спросил себя Хлебалкин, не любивший политтехнологов вообще и Любимова в частности, но тоже подсел к графинчику.
Стол был накрыт на пять персон.
– Так кто всё-таки сегодня ожидается? – спросил Хлебалкин, предусмотрительно, как и положено политическому деятелю, сначала выпив и закусив, а потом уже интересуясь, за чей же счёт он это сделал.
– Андрей Казаков, – односложно сказал Выгребной.
– Он родился и вырос здесь, закончил университет, начинал учиться в аспирантуре, но уехал в Ленинград и там защитился, ещё в восьмидесятые годы, – сообщил, как всегда, всё обо всех знающий Любимов.
– Так у него, наверное, родственники здесь есть? – заинтересовался Выгребной.
– Да нет… насколько я знаю. Отец здесь работал главным инженером строительного треста, мать – врачом, был ещё брат, по-моему, старший. Но брат покончил с собой в начале девяностых, отец умер от рака, некролог был в N-ской правде. А мать он увёз к себе.
– Деньги-то у него есть? – спросил Хлебалкин.
– Не знаю. Как не знаю, чего он вообще хочет. Это вон Алексей знает. Алексей Маркович, чего от нас Казаков хочет? – спросил Любимов Выгребного.
– Чтобы мы губернатора поменяли.
– Чего-чего? – не поверил своим ушам Хлебалкин.
– Того, того. Он хочет сюда привести московские деньги, а губернаторские структуры больших отступных просят. Задача максимум – губернатора поменять, минимум – чтобы хотя бы поменьше мешали.
– Однако! – протянул мечтательно Любимов, предчувствуя хороший заказ, откинулся на спинку стула и выпил.
В это время в кабинет в сопровождении Тамары вошёл Казаков. Как он и ожидал, мужчины стали рассматривать её, а не его. Предварительный небольшой совместный проход по магазинам не прошёл зря, и он почувствовал мягкое приятное ощущение собственника.
– Знакомьтесь – мою девушку зовут Тамарой, – сообщил он собравшимся с полуулыбкой.
Компания несколько опешила – обсуждать дела в присутствии столь молодой и привлекательной особы никто не хотел. Завязался светский разговор, подали горячее, один графинчик сменился другим, для Тамары принесли красное чилийское вино. Говорили об охоте и поездках за рубеж. Рассказывали смешные случаи из выступлений других депутатов в областном Совете. Любимов и Тамара завели разговор о тяжёлом оскароносном фильме «Монстр» и Шарлиз Терон. Вдруг Казаков заявил
– Я очень рад, что мы познакомились и одинаково смотрим на жизнь.
Возникла пауза. Все задумались – а, собственно, кого он имел в виду? Тамара отодвинулась от стола, сделав вид, что происходящее её более не касается.
– В Москве есть инвесторы, которые хотели бы разместить средства в вашем регионе. Если, конечно, здесь есть что-то по-настоящему интересное. Для начала – миллионов десять-пятнадцать.
– Долларов? – поспешил уточнить Хлебалкин.
– Естественно. Но нужны гарантии от властей, войны здесь никому не нужны. Может, имеет смысл получить своих людей в областной администрации…
– У нас в области правительство, как у всех порядочных людей, – с тонкой улыбкой сказал Любимов.
– …поэтому если понадобятся деньги на какие-то гражданские акции и PR, то всё это тоже возможно.
– А как? Выборы будут через три года, – разочарованно заметил Выгребной.
– Об этом надо подумать, я же никого не тороплю. Кроме того, какие есть варианты капиталовложений? С кем можно поговорить из собственников предприятий? Из банкиров? Из риелторов? Я весь ваш – звоните, предлагайте.
После этого вечер в кабинете ресторана стал быстро заканчиваться. Казаков оставил всем свои телефоны, взяв взамен чужие визитные карточки, и они с Тамарой ушли первыми.
– Девушка просто ослепительная, – восхищённо сказал Выгребной.
– Да, где-то он её откопал, – завистливо сказал Хлебалкин.
– В университете он её откопал, она же моя студентка, сейчас на четвёртом курсе, – ответил им Любимов. – Не дура, но учится средне. Мне зачёт сдала только с третьего раза, два раза приходила, оба раза ничего не знала. На что рассчитывала? А на третий раз выучила, так, что от зубов отскакивало… Такие вот бывают у нас студентки, просто на удивление. Но что Казаков-то делал в университете?