Да здравствует фикус!

В последовавшие семь месяцев всё рухнуло. Он был напуган и почти что пал духом. Он понял, что значит жить недели напролёт на хлебе с маргарином, пробовать «писать», когда ты голоден, закладывать одежду, красться по лестнице, дрожа от ужаса, как бы тебя не услышала хозяйка, которой ты задолжал за три недели. Более того, за эти семь месяцев он практически ничего не написал. Первое, что делает бедность, – она убивает мысль. Новая мысль, за которую он ухватился, как за новое открытие, заключалась в том, что ты не можешь убежать от денег попросту став безденежным. Напротив, ты оказываешься в безнадёжном рабстве у денег, если тебе не на что жить, – некая «правомочность», как говорят эти отвратительные средние классы. В конце концов, после грубого скандала, его выгнали из комнаты. Три дня и четыре ночи он провёл на улице. Было ужасно. Три раза утром, по совету одного человека, которого он встретил на набережной, Гордон провёл в Биллингсгейте, помогая возить оттуда в Истчип по маленьким извилистым горкам тачки с рыбой. «Два пенса и точка» – вот что он получал, да ещё чертовскую боль в мышцах. На той работе было полно людей, и приходилось ждать своей очереди; если удавалось заработать восемь пенсов с четырёх до девяти утра, – тебе повезло. После трёх дней такой жизни Гордон сдался. Какая польза? Он был раздавлен. Ничего не оставалось, как вернуться в семью, занять немного денег и найти другую работу.

Но теперь, конечно же, никакой работы не находилось. Четыре месяца он жил за счёт семьи. Джулия поддерживала его, пока не истратила всё до капли из своих скудных сбережений. Это было отвратительно. Вот чем обернулись его благие намерения! Он отказался от амбиций, объявил войну деньгам, и всё это привело к тому, что он живёт за счёт сестры! А Джулия – и он это знал – переживает из-за его провала сильнее, чем из-за потери своих сбережений. У неё были такие надежды на Гордона! В нём одном из всех Комстоков было заложено обещание «успеха». Даже сейчас она верила, что настанет день, и каким-то образом он вернёт в семью благосостояние. Ведь он такой «способный» – конечно же, он сможет заработать денег, если попытается! Целых два месяца Гоордон жил у тётушка Анжелы в её маленьком домике в Хайгейте – у бедной выцветшей, похожей на мумию тётушки Анжелы, которой едва хватало на еду даже для неё самой. Всё это время он отчаянно искал работу. Дядюшка Уолтер больше не мог ему в этом помогать. Его влияние в мире бизнеса, и раньше небольшое, теперь практически свелось к нулю. Однако, в конце концов, причём самым неожиданным образом, Гордону повезло. Другу друга брата работодательницы Джулии удалось устроить Гордона на работу в бухгалтерию рекламной компании «Новый Альбион».

«Новый Альбион» оказался одной из тех рекламных фирм, которые после войны разрослись как грибы, – можно сказать, как отростки разлагающегося капитализма. Это была маленькая, поднимающаяся фирма, и она хваталась за любую рекламу, к которой у неё был доступ. Она стала автором некоторого количества постеров большого размера с рекламой высококалорийной овсянки, муки с добавлением разрыхлителей и всего в таком духе, но её главным направлением являлась реклама дамских шляп и косметики в иллюстрированных журналах для женщин, а также мелкие рекламы в дешёвых еженедельниках, типа «Белорозовые пилюли при женских недомоганиях», «Ваш гороскоп от профессора Раратондо», «Семь секретов Венеры», «Правда о некрасивых ногах», «Справимся с алкоголизмом за три дня» и «Лосьон для волос „Ципролакс“ отгонит всех непрошенных гостей». Фирма, конечно же, имела большой штат коммерческих специалистов. Именно здесь Гордон впервые встретился с Розмари. Она работала в «студии», помогала там с дизайном модных картинок. Прошло немало времени, прежде чем он с ней заговорил. Поначалу он воспринимал её как человека от него далёкого; маленькая, тёмноволосая, с быстрыми движениями, она на расстоянии казалась ему привлекательной, но пугающей. Когда они сталкивались в коридорах, она бросала на него ироничный взгляд, как будто всё о нём знала и считала его немного смешным. Но тем не менее, она посматривала на него чаще, чем необходимо. Со сферой её деятельности он никак не был связан. Он работал в бухгалтерии, обычный служащий с зарплатой три фунта в неделю.

Интересного в «Новом Альбионе» было то, что контора эта оказалась абсолютно современной по духу. Здесь едва ли можно было найти человека, который не понимал бы прекрасно, что создание рекламы, сама реклама, – это самое грязное мошенничество, порождённое капитализмом. В фирме по производству свинцового сурика всё ещё существовали некоторые идеи относительно чести коммерсанта и пользе коммерции. Но в «Новом Альбионе» над такими вещами просто смеялись. Большинство из работавших там сотрудников являли собой тип прожжённого американизированного предпринимателя; для людей такого типа нет ничего святого, кроме денег. Свой циничный принцип они применяют на практике. Публика – свинья, рекламировать – всё равно что стучать погремушкой в помойном ведре. И всё же за их цинизмом стояла наивность – слепое поклонение богу денег. Гордон изучал их в ненавязчивой манере. Как и раньше, он исполнял свою работу довольно хорошо, а его коллеги смотрели на него сверху вниз. Ничего в его восприятии действительности не изменилось. Он продолжал презирать деньги и отвергать кодекс денег. Рано или поздно, но он когда-нибудь от всего этого сбежит; даже теперь, после своего последнего фиаско, Гордон не оставил замысел побега. Он внутри мира денег, он не вне его. Что же до типов, его окружающих, будь то пресмыкающиеся шляпы-котелки, которые никогда не изменялись, или вылезшие из недр американских бизнес-колледжей предприниматели, – все они его забавляли, не более того. Ему нравилось изучать их рабский манталитет: главное – не потерять работу. Он был среди них и делал заметки.

Однажды произошла любопытная вещь. Кто-то случайно увидел в журнале стихотворение Гордона, и доложил, что, мол, «у нас в офисе есть поэт». Конечно же, коллеги Гордона осмеяли, но не злобно. Они прозвали его «бард», и это прозвище закрепилось. Они посмеялись, но не без доли презрения. Этот факт подтвердил их представления о Гордоне: от парня, который пишет стихи, ничего хорошего ждать не приходится. Однако этот случай имел неожиданное продолжение. К тому времени, как клеркам надоело поддразнивать Гордона, мистер Эрскин, управляющий компании, который до этого времени едва ли замечал Гордона, вдруг пригласил его на интервью.

Мистер Эрскин был большим мужчиной с медленными движениями и с грубым, ничего не выражающим лицом здорового человека. Судя по его внешности и медленной речи, можно было с уверенностью сказать, что жизнь его была связана с сельским хозяйством или животноводством. Ум его был таким же медлительным, как и телодвижения, и был он человеком такого склада, который никогда ничего не слышит, пока другие не перестанут об этом говорить. Как такой человек мог оказаться во главе рекламного агенства, известно только странным богам капитализма. И всё же человеком он был довольно приятным. Он не обладал тем вспыльчивым, спесивым нравом, который обычно сопутствует способности делать деньги. И каким-то образом собственное тугодумство делало Эрскина стойким в хорошем смысле. Не будучи подверженным общим предрассудкам, он отличался способностью ценить людей по их заслугам, и, как следствие этого, умел подбирать талантливых сотрудников. Новость о том, что Гордон пишет стихи, не только его не шокировала, а, наоборот, произвела впечатление. Им в «Новом Альбионе» нужен талантливый литератор. Эрскин послал за Гордоном, поизучал его сонным косым взглядом и задал ему некоторое количество не относящихся к делу вопросов. Ответы Гордона он и вовсе не слушал, а вопросы свои прерывал звуками, типа: «Гм, гм». «Пишите стихи, не так ли? Что, правда? Гм, гм. Надеюсь, вам за это платят? Не много платят, точно? Думаю, нет. Гм, гм. Поэзия? Гм. Должно быть, трудновато. Написать строчки одинаковой длины, и всё такое. Гм, гм. Что-нибудь ещё пишете? Ну, рассказы, и прочее? Гм. О, правда? Очень интересно. Гм!»

Затем, без дальнейших расспросов, он повысил Гордона, назначив его секретарём, а в сущности, учеником, к мистеру Клю, главному литературному сотруднику. Как и прочие рекламные агенства, «Новый Альбион» всё время искал литсотрудников с искрой воображения. Любопытен тот факт, что найти специалиста для рисования гораздо легче, чем найти человека, который сможет придумать рекламные формулы, типа «От такого соуса ваш муженёк будет всё время улыбаться» или «Умный пользуется шампунем „Дандрафф“». Зарплата Гордона не выросла в один миг, но фирма положила на него глаз. Если повезёт, через годик он может стать полноценным литсотрудником. А это безошибочный шанс продвинуться.

Гордон шесть месяцев проработал с мистером Клю. Этот мистер Клю был человеком лет сорока, с кудрявой шевелюрой, в которую он часто засовывал пальцы. Работал он в душном маленьком помещении, все стены которого были обклеены бумагами – свидетельства его бывших триумфов в форме рекламных плакатов. Он дружелюбно взял Гордона под своё крыло, показал ему, за какие верёвочки дёргать, и даже готов был выслушивать его предложения. В то время они работали над рядом журнальных реклам «Апрельской росы» – исключительного нового дезодоранта, который выпускала на рынок компания «Туалетные принадлежности королевы Шебы» (любопытно отметить, что там работал Флаксман). Скрывая отвращение, Гордон приступил к работе. Однако за этим последовало довольно неожиданное продолжение. Оказалось, что Гордон с самого начала выказал незаурядный талант к написанию текстов. Он сочинял рекламу так, словно для этого и появился на свет. Живые фразы, которые прилипают и задевают за живое, аккуратненькие текстики, в которых ложь упакована в сотню слов, – они приходили к нему сами, как непрошеные гости. У него всегда был дар играть словами, но здесь он впервые смог использовать его с успехом. Мистер Клю считал его очень многообещающим. Гордон следил за своим прогрессом сначала с удивлением, потом с изумлением, и наконец, с некоторого рода ужасом. Так вот к чему он идёт! Писать ложь, чтобы выудить деньги из карманов дураков! Злая ирония была ещё и в том, что именно ему, пожелавшему стать «писателем», приходится считать успехом тексты рекламы дезодорантов. Впрочем, это не было столь необычным явлением, как он себе представлял. Литературные сотрудники в большинстве своём, романисты manqués.[21] Или наоборот?

«Королева Шеба» была очень довольна их рекламой. Был доволен и мистер Эрскин. Зарплата Гордона выросла на десять шиллингов в неделю. И вот тогда Гордон испугался. В конце концов, деньги подчиняют его себе. Он летит вниз, всё ниже и ниже, в этот денежный свинарник. Ещё немного и он застрянет в нём на всю жизнь. Странно, как всё это происходит. Ты отворачиваешься от успеха, ты клянёшься никогда не продвигаться, при этом ты искренне веришь, что не сможешь продвинуться, даже если этого захочешь. Но потом происходит какое-то одно событие, чистая случайность, и ты вдруг видишь, что ты продвигаешься, почти автоматически. Он понял, что пришло время бежать, теперь или никогда. Он должен выбраться отсюда, выбраться прочь из этого мира денег, уйти безвозвратно, пока не зашёл слишком далеко.

Однако на этот раз он не даст голоду себя сломить. Гордон отправился к Рейвелстону и попросил о помощи. Он сказал, что ищет какую-нибудь работу, не «хорошую» работу, а работу, которая поможет поддерживать тело, но не продавать душу. Рейвелстон отлично его понял. Рейвелстону не нужно было объяснять разницу между просто работой и «хорошей» работой. К тому же он не стал убеждать Гордона, что тот поступает глупо. У Рейвелстона была отличная черта: он всегда умел посмотреть на вещи с позиции другого человека. Так получается, если у тебя есть деньги. Ясное дело, богатые могут себе позволить относиться к другим людям с пониманием. Кроме того, будучи богатым, Рейвелстон мог найти работу для других. Уже через две недели он сказал Гордону, что есть работа, которая может его устроить. Некий мистер МакКечни, хозяин букинистического магазина, почти развалившегося, с которым Рейвелстон иногда имеет дело, ищет помощника. Ему не нужен опытный продавец, который будет претендовать на полную зарплату, ему нужен какой-нибудь человек, который выглядит как джентльмен и сможет поговорить о книгах, – чтобы производил впечатление на покупателей. Такое занятие было бы полной противоположностью «хорошей» работе. Много часов, зарплата никудышная – два фунта в неделю – и никакого шанса на продвижение. Бесперспективная работа. И, конечно же, бесперсективная работа – это именно то, что Гордон ищет. Гордон пошёл и поговорил с мистером МакКечни, сонным добродушным шотландцем с красным носом и белой бородой в пятнах от нюхательного табака. Он принял Гордона на работу без возражений. В это самое время «Мыши», сборник стихотворений Гордона, готовился к печати. Сборник выпускал седьмой из издателей, которым Гордон этот сборник отсылал. Гордон не знал, что всё организовал Рейвелстон, который был личным другом издателя. Рейвелстон всегда устраивал такого рода вещи, в тайне для неизвестных поэтов. Гордон решил, что будущее распахивает перед ним свои двери. Теперь он устроившийся человек, хотя, по стандартам любителей аспидистры, – неустроенный.

Об уходе из офиса он известил за месяц. Вместе с тем, больно было всё бросать. Конечно же, Джулия была более чем когда-либо подавлена из-за этого его второго отказа от «хорошей» работы. К этому времени Гордон уже хорошо знал Розмари. Она не старалась отговаривать его от идеи уйти с работы. Вмешиваться в чужие дела было против её правил. «Каждый должен прожить свою собственную жизнь», – так она считала. Однако она не могла понять, почему он это делает. Больше всего Гордона расстроил разговор с мистером Эрскином. Мистер Эрскин человеком был очень добрым. Ему не хотелось, чтобы Гордон уходил из фирмы, о чем он откровенно сказал Гордону. Со слоновьей неуклюжестью, стараясь быть вежливым, он сдерживался, чтобы не назвать Гордона молодым дурачком. Но он не смог не спросить, почему тот уходит. Гордон не смог ни избежать ответа, ни назвать единственную причину, которая была бы понятна мистеру Эрскину: что он уходит на более высокооплачиваемую работу. Вместо этого он со стыдом выпалил, что «не видит себя в бизнесе» и что хочет «посвятить себя писательскому труду». Эрскин ответил уклончиво: «Писать, да? Хм. И сейчас за это много платят? Не много? Хм. – Нет, думаю, что нет». Гордон, чувствуя, что выглядит смешно, пробормотал, что сейчас как раз «выходит его книга». Книга стихов, добавил он, с трудом произнося слова. Мистер Эрскин посмотрел на него искоса и заметил:

– Поэзия, да? Хм. Поэзия? Можно прожить, занимаясь такими вещами… Думаешь, да?

– Ну, не совсем чтобы прожить… Но это подспорье.

– Хм… что ж! Думаю, тебе лучше знать. В любой время, если тебе нужна будет работа, – возвращайся. Полагаю, для тебя мы всегда найдём место. Мы с тобой хорошо сработались. Не забывай.

Гордон ушёл с неприятным чувством, что он вёл себя неправильно и оказался неблагодарным. Однако следовало с этим смириться. Должен же он уйти из мира денег. Как странно, по всей Англии молодые люди лезут из кожи вон, чтобы найти работу, а вот его, Гордона, которого тошнит от самого слова «работа», эта самая работа никак не хочет отпускать. Пример того, что в этом мире ты можешь получить всё, при условии, что ты этого на самом деле не хочешь. Кроме того, слова мистера Эрскина застряли у Гордона в голове. А что если он действительно так думает? Возможно, Гордона будет ждать работа, если он захочет вернуться. Получается, что корабли его сожжены лишь наполовину. «Новый Альбион», как злой рок, оставался не только позади, но и маячил впереди.

И как же счастлив был Гордон, по крайней мере в первое время, в магазине мистера МакКечни! На какое-то время, правда, на очень короткое время, у него оставалась иллюзия, что он действительно избавился от мира денег. Конечно же, торговля книгами такое же надувательство, как и любая другая торговля, а всё же это надувательство совсем иного рода! Здесь не было суеты, не было продвижения, не нужно было пресмыкаться. Ни один из ловцов наживы не выдержал бы и десяти минут застойной атмосферы книжной торговли. Что ж до работы, так она была очень проста. В основном она состояла в пребывании в магазине в течение десяти часов в день. Мистер МакКечни был неплохой старикан. Ну, конечно, шотландец, он и есть шотландец. Но как бы то ни было, алчностью он не отличался. Самой главной его чертой была лень. Ещё он был трезвенник и принадлежал к какой-то нонконформистской секте, но это Гордона никак не касалось. К тому времени, как «Мыши» были напечатаны, Гордон проработал в магазине уже около месяца. Рецензии на них напечатали не менее тринадцати газет! А в литературном приложении «Таймс» говорилось, что произведение «исключительно многообещающее». И только спустя месяцы Гордон понял, каким безнадёжным провалом были «Мыши» на самом деле.

А только теперь, когда он опустился до зарплаты в два фунта в неделю и практически отрезал себе путь к более высоким заработкам, до него дошла суть битвы, которую он ведёт. Подвох состоит в том, что блеск самоотречения не долог. Жизнь на два фунта в неделю перестаёт казаться героическим жестом и превращается в мрачную привычку. Падение – это такое же надувательство, как и успех. Гордон бросил свою «хорошую» работу и навсегда отверг «хорошие» работы. Что ж, в этом была необходимость. Он не хочет к этому возвращаться. Однако бесполезно притворяться, что, придя к бедности по собственному желанию, он избежал всех тех неприятностей, которые бедность тянет за собой. Дело не в трудностях. Имея два фунта в неделю, ты не страдаешь от реальных трудностей в физическом смысле, а если и страдаешь, то не в этом дело. Главное в том, что нехватка денег разъедает тебе мозг и душу. Ментальное омертвение, духовная нищета неизбежно наваливаются на тебя, когда твой доход падает ниже определённого уровня. Вера, надежда, деньги… только святой может сохранить первые две – без третьего.

Гордон становился всё старше и старше. Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять. Он достиг того возраста, когда будущее теряет свои розово-голубые тона и приобретает реальный и угрожающий вид. Зрелище выжившых родственников действовало на него всё более и более депрессивно. С годами он начинал сильнее чувствовать родство с ними. Вот каким путём он идёт! Ещё несколько лет и он будет точно такой же, только и всего! Он чувствовал это даже с Джулией, которую видел чаще, чем дядюшку и тётушку. Несмотря на часто принимаемые решения никогда больше не занимать у неё денег, он прибегал к этому время от времени. Джулия быстро седела; глубокие линии пролегли на её худых красных щеках. Она установила в своей жизни определённый распорядок, и нельзя сказать, что чувствовала себя несчастной. Эта жизнь состояла из работы в магазине, шитья по вечерам в своей спальне (она же и гостиная) на Эрлз-Корт (второй этаж, задняя комната, девять фунтов в неделю, не меблированная), время от времени встречи с подругами – такими же старыми девами, такими же одинокими, как и она сама. Типичная бесцветная жизнь бедных незамужних женщин; Джулия приняла её, едва ли осознавая, что судьба её могла бы быть иной. И всё же она как-то по-своему переживала, больше за Гордона, чем за себя.

Она воспринимала как трагедию постепенное угасание семейства, то, как они умирали, один за другим, и ничего не оставляли после себя. Деньги, деньги! «Никому из нас не удалось как следует заработать!» – постоянно сетовала она. И Гордону, одному из всего семейства, выпал шанс как следует заработать, а Гордон от него отказался. Он, как и другие, пассивно опускался на дно бедности. После того, как первый скандал утих, Джулия не опускалась до того, чтобы «доставать» его вновь по поводу его отказа от работы в «Новом Альбионе». Мотивы Гордона казались ей бессмысленными. Женская интуиция говорила ей, что нет хуже греха, чем восставать против денег.

А что до тётушки Анжелы и дядюшки Уолтера… О, Боже! Что за парочка! Каждый раз, глядя на них, Гордон чувствовал себя на десять лет старше. К примеру, дядюшка Уолтер. Он производил очень тягостное впечатление. В свои шестьдесят семь лет он, со своим «предпринимательством» и с уменьшающимися остатками своего наследства, имел еженедельный доход не более трёх фунтов в неделю. У него была крошечная комнатушка в офисе на Кёситор-стрит, и жил он в очень дешёвых меблированных комнатах в Холланд-парке. Получалось в полном соответствии с общим правилом: все мужчины из рода Комстоков естественным образом доходили до меблированных комнат. Если посмотреть на бедного старого дядюшку, с его большим трясущимся животом, бронхитическим голосом, с его широким бледным робким лицом, которому он старается придать напыщенное выражение, совсем как на сарджентовском портрете Генри Джеймса, с его абсолютно безволосой головой, с его бесцветными глазами и мешками под ними, с его свисающими книзу усами, которые он тщетно пытается закручивать кверху… если посмотреть на него, то абсолютно невозможно себе представить, что он когда-то был молодым. Мыслимо ли, чтобы такое существо когда-либо чувствовало в своих венах биение жизни? Неужели он когда-то залезал на дерево, нырял вниз головой с мостика, был влюблён? Неужели у него когда-то рабогали мозги? Даже если вернуться в начало девяностых, когда он, по всем подсчётам, был молодым, пытался ли он хоть что-то испробовать в жизни? Может, две-три проказы исподтишка. Чуток виски в мрачных барах, парочка прогулок по Имперской набережной, визиты к шлюхам на скорую руку; унылые, неряшливые внебрачные связи, какие можно себе представить разве что между египетскими мумиями в музее после его закрытия. И после всех этих долгих, долгих тихих лет неудач в бизнесе, одиночество и загнивание в забытых богом меблированных комнатах.

Примечания