Свидетель Пустоты. Книга 2. Эхо Алого Пламени

Глава 2

Легенда об Алом Пламени

– Данте? – Джехён нахмурился. Имя было чужим, ничего не значащим для него, вырванным из иного времени, из чужой эпохи. – Кто это? Охотник, как вы?

Пэк Ин Хёк замер. Казалось, сам воздух в тесном убежище окаменел от этого простого, невинного вопроса. Он медленно, с почти церемонной, похоронной точностью, поставил свою кружку с остатками горьковатого отвара на грубо сколоченный стол. Дерево глухо стукнуло, и этот звук прозвучал в звенящей тишине как выстрел. Затем он поднял на Джехёна тяжёлый взгляд – взгляд человека, десятилетиями хранившего молчание и вот теперь решившего разомкнуть уста, чтобы излить накопившуюся боль.

– Данте… – он произнёс это имя с придыханием, словно пробуя на вкус давно забытое, терпкое вино, от которого щемит сердце. – Данте был не просто охотником. Он был легендой. Грозой и надеждой. Или, как считали некоторые, предвестником конца, ходячим апокалипсисом. Его история – это история о том, как одна-единственная капля любви, попав в море ярости, может породить цунами, способное перевернуть миры. И то, что её не знают в мире живых… – Старик медленно, с бесконечной усталостью покачал головой, и в глубине его потухших глаз мелькнула бездонная, вселенская грусть. – Это страшный знак, юнец. Знак того, что тени не просто сгущаются снова.

Ин Хёк сложил руки на коленях, его пальцы, покрытые паутиной старых шрамов и прожилок, сплелись в тугой, нервный узел. Свет коптящей лампы выхватывал из полумрака убежища его суровое, испещрённое морщинами лицо, делая каждую черту резче, почти зловещей. Тени плясали на стенах, изгибаясь в причудливых, пугающих формах.

– Ты ищешь свою Кицунэ, да? – спросил он, и его голос прозвучал вдруг ясно и громко, прорезая гнетущую атмосферу. – Готов пройти через ад, чтобы вернуть её, чувствуешь её отсутствие как открытую, кровоточащую рану. Так вот, Данте сделал то же самое для своей возлюбленной. И он сжёг в собственном аду половину собственной души, а другую – опалил до неузнаваемости. Послушай. Эту историю я не рассказывал никому… За очень, очень долгое время. Возможно, сама Пустота привела тебя сюда, чтобы ты её услышал.

Джехён почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он инстинктивно притих, всем существом, каждой клеткой ощущая важность момента. Это был не просто рассказ у костра, не сказка на ночь. Это было завещание, послание через время, бутылка, брошенная в океан небытия в надежде, что её кто-то найдёт. Тишина в комнате стала звенящей, физически давящей, нарушаемая лишь потрескиванием фитиля лампы и громким, предательски громким стуком его собственного сердца где-то в ушах.

– Забавно, что вы упомянули «тени», – проговорил Джехён, заставляя себя говорить, чтобы разрядить нарастающее, невыносимое напряжение. Он чувствовал, что это важная информация, которую не следует упускать, последний клочок реальности в этом безумном месте. – Нашего врага… Того, кто охотится за мной и Юкари, его называют Тенью.

Пэк Ин Хёк нахмурился ещё сильнее, его густые брови сдвинулись, отбрасывая глубокую, чёрную тень на глаза, скрывая их выражение.

– Не удивлён. Имена имеют силу. А сущности… Сущности часто носят одни и те же имена в разных эпохах, являясь лишь разными ликами одного и того же ужаса. Но не спеши с выводами. Выслушай сначала. Всё началось в городе Сакурай, – начал старик, и его голос приобрёл повествовательные, почти былинные, печальные нотки. Он словно выглянул за пределы этой комнаты, за пределы Пустоты, увидев в памяти очертания другого мира, другого времени. – Много лет назад. Тогда наш мир был тесно переплетён с миром духов, границы были тонки, как паутина, и охотники стояли на страже, не давая хаосу поглотить покой обычных людей. Данте был… Особенным. Безрассудным, дерзким, порой невыносимым, но с сердцем, способным на великую любовь и, увы, на столь же великую ярость. Его второй половинкой, его самой яркой звездой во тьме, была Хэ Ин. Девушка-бродяжка, которая хитростью, упрямством и дикой волей пробралась на вступительный экзамен в Академию охотников и поднялась до ранга S. Вместе они были грозным, несокрушимым дуэтом. Но их связывало нечто большее, чем просто боевое братство. Это была связь на уровне душ.

Ин Хёк сделал паузу, давая Джехёну впитать эти образы: два юных, сильных воина, чья слава гремела по всему Сакураю, чья любовь была таким же оружием, как и их клинки. Джехён кивнул, пытаясь нарисовать в воображении эти картины, но они получались размытыми, призрачными, как старый выцветший свиток. Его собственный опыт ограничивался бледным светом мониторов, стерильными офисными кабинками и неоновыми, бездушными улицами Сеула, а не академиями, пропитанными дымом благовоний и древними клятвами.

– Я расскажу тебе о том вечере, – продолжил старик, и его голос понизился, становясь шёпотом, полным трагического предзнаменования. – О вечере на Тихом Холме, под старой алой вишней. Это было их место. Их святилище. Они сидели у костра, Данте и Хэ Ин. Охотники S-ранга, наслаждавшиеся редкими, украденными у судьбы мгновениями покоя. Возле валуна с вырезанными инициалами… «D» и «H». Символ их связи, их клятвы, высеченной в камне.

Джехён слушал, затаив дыхание. Он представлял себе эту невозможную, хрупкую идиллию: багряный закат, алые лепестки, тихо опадающие на землю, тёплый свет костра, озаряющий их лица, тишину, нарушаемую лишь потрескиванием поленьев и тихим смехом. Это была картина совершенного, невозможного счастья, столь хрупкого, что дух захватывало.

– И в этот самый миг, когда их сердца были беззащитны, небо разверзлось, – голос Ин Хёка стал жёстким, металлическим, как звон клинка. – Появилась чудовищная, пульсирующая тёмной энергией трещина, и из неё явился воин. В чёрных, поглощающих свет доспехах, покрытых багровыми, пульсирующими, как живые, рунами. Его целью была Хэ Ин. Только она.

Джехён невольно сжал кулаки, ощущая, как ногти впиваются в ладони. Его собственный опыт столкновения с неизвестным – первая встреча с Вонгви в его офисе – мерк, становился жалким, ничтожным фарсом перед масштабом этой космической катастрофы.

– Данте попытался встать на пути. Без раздумий, без тени страха. Но воин… Он отбросил его одним движением, словно назойливую мошку. Он схватил Хэ Ин и объяснил… Объяснил жестокую, бесчеловечную истину. Её существование, её душа, её любовь – всё это питало скрытый потенциал Данте. Её исчезновение должно было разорвать эту связь, лишив его будущей, невероятной силы, которая могла бы стать угрозой. И затем… Затем он создал пространственную воронку, уродливую, искривлённую пасть в самой реальности, и швырнул её туда. – Старик замолчал, его взгляд уставился в пустоту, словно он видел это перед собой здесь и сейчас, в потрескавшейся штукатурке стены. – Последним, что он услышал, был её крик. Его имя. «Данте!». И затем тишина. Глухая, всепоглощающая. Воин исчез. Остался лишь расколотый пополам валун, навеки разделивший их инициалы, и Данте… Сломленный. Один под равнодушными, холодными звёздами, среди безмолвно опадающих алых лепестков.

«Юкари…» – пронеслось в голове у Джехёна, как спасительная молитва. Он снова увидел её, свою Кицунэ, её гордую осанку, её взгляд, полный скрытой боли, нежности и древней силы. Он представил, что чувствовал Данте в тот миг. Леденящий, парализующий ужас, боль, разрывающую грудь изнутри, невыносимое чувство беспомощности. «Нет. Это ужасно. Это неправильно. Такого не должно быть».

– Данте обратился за помощью к Гильдии, – продолжил старик, и в его голосе зазвучала неприкрытая, горькая, как желчь, горечь. – К нам. Ко мне. Но мы… Мы оказались слепы и глухи. Трусливы. Спрятались за бюрократией, протоколами и ложной, лицемерной мудростью. Объявили, что то, что он видел, – это лишь плод его травмы, галлюцинации на почве горя, помутнение рассудка. Мы предали его. Отвернулись от него в самый трудный, в самый чёрный час его жизни. И это была наша величайшая, непростительная, роковая ошибка. Ошибка, которая аукнулась не только ему, но и всему Сакураю…

История разворачивалась, как древний, окровавленный свиток, открывая всё новые и новые бездны отчаяния, боли и предательства. Старик рассказывал о том, как Данте, движимый всепоглощающей болью и слепой яростью, пустился в отчаянные, безумные поиски. Как он искал любой намёк, любой артефакт, способный указать путь к любимой, вернуть её. Его рассказ привёл их к алхимику Ли Хан – женщине с умными, холодными, как лёд, глазами, чьи амбиции и жажда запретных знаний в конечном счёте затмили последние проблески человечности.

– Их союз был хрупким… Ядовитым коктейлем из отчаяния и расчёта, – с горькой, беззвучной усмешкой произнёс Ин Хёк. – Он привёл их на проклятый остров «Чёрные Пики». Место, где сама реальность гнила и разлагалась, где звук искажался в кошмарные симфонии, а земля трескалась под ногами, обнажая пустоту. И в сердце этого кошмара, в зловонном чреве пещеры, находился «Глаз Судьбы».

Джехён слушал, заворожённый и подавленный. Его собственное проникновение в «тонкое место» – мрачный, пропахший смертью заброшенный текстильный цех – казалось теперь детской, нелепой прогулкой по сравнению с этим путешествием в самое сердце безумия и отчаяния.

– И там, в самый решающий, роковой момент, алчность и страх разрушили всё, – голос старика стал сухим, безжизненным, как пепел. – Когда Данте уже почти достиг цели, когда артефакт был в его руках, и он видел, видел Хэ Ин в мерцающем, зыбком портале, словно призрака за туманным стеклом… Ли Хан попыталась отнять «Глаз». Она боялась, что его ярость, его отчаяние уничтожат её единственный шанс. Шанс на славу, на бессмертие в истории алхимии. В борьбе, в этой жалкой, судорожной схватке двух сломленных людей, кристалл треснул.

Джехён представил этот звук – тонкий, высокий, как звон разбитого хрусталя, но несущий в себе гул надвигающейся вселенской катастрофы.

– Вырвавшаяся энергия была чудовищна. Она отбросила Ли Хан, как тряпичную куклу, вогнав осколок кристалла прямо в грудь, пригвоздив её к камням. А Данте… – Ин Хёк посмотрел прямо на Джехёна, и его глаза, казалось, горели тем самым отражённым пламенем. – Данте, охваченный всепоглощающей яростью и болью, каким-то непостижимым образом активировал остатки артефакта, впитал их в себя. Его глаза… Его прежде спокойные, серые глаза загорелись адски-красным, алым светом. Сила «Глаза Судьбы», пропитанная его болью, его ненавистью, его любовью, впиталась в него, в его плоть, в его душу. Она изменила его навсегда, на клеточном уровне. Внутри него родилось пламя. Алый, яростный, неконтролируемый огонь, который он не мог обуздать.

Джехён невольно посмотрел на свои собственные, беспомощно лежащие на коленях руки. Он вспомнил тот чудовищный, слепой, дикий выброс энергии у лавки Мадам Мун, который оставил его полностью опустошённым, беспомощным, почти мёртвым. Это было ничто, детский лепет, по сравнению с силой, о которой говорил старик, силой, которая не просто приходила и уходила, а становилась частью человека, сжигая его изнутри. «Алый огонь…» – мысленно, с ужасом повторил он. Он представлял себе не просто огонь, а нечто живое, мыслящее, яростное, пожирающее всё на своём пути.

– И это пламя впервые показало свою истинную, ужасающую цену в деревне Солнечный Ручей, – голос Ин Хёка дрогнул, и в его глазах мелькнула тень давней, незаживающей, как ржавая рана, боли. Он отвёл взгляд, уставившись на стену, но видел не её, а далёкое, страшное прошлое, которое было для него реальнее, чем эта комната. – Данте, измученный, едва живой, с душой, разорванной в клочья после острова, нашёл там пристанище. Последний оазис нормальности у подножия своего личного кошмара. Люди были добры к нему. Простые, наивные, не знающие ужаса. Одна девочка… Девочка с куклой… Он починил ей эту куклу…

Старик замолк, с трудом подбирая слова, словно каждое из них причиняло ему физическую боль. Джехён почувствовал, как в горле встаёт холодный, тяжёлый ком. Он уже догадывался, чувствовал нутром, к чему идёт дело. Его сердце сжалось в предчувствии неотвратимого.

– Но за ним пришла месть. Изменённая, чудовищная Ли Хан. Она была жива, но осколок в её груди превратил её в нечто иное. В отместку за то, что он бросил её умирать в той пещере, она призвала подобных тени, с головой дракона монстров из разломов самой реальности. Данте попытался бороться… И обнаружил ужасающую природу своей новой силы. Каждый убитый им монстр взрывался. Взрывался с чудовищной, всесокрушающей силой, уничтожая всё вокруг. Дома, заборы, деревья… Людей. Он пытался спасти их, отчаянно, безумно, но каждое его действие, каждый взмах руки, покрытой алым пламенем, приносил только новую смерть, новые руины.

Джехён закрыл глаза, пытаясь спрятаться от накатывающего ужаса, но жуткие, рождённые рассказом образы не исчезали, а становились только ярче. Он представил себе эти слепящие алые вспышки, оглушительные взрывы, крики ужаса и боли, обломки, летящие в запылённом воздухе, и всепоглощающий, ненасытный огонь, пожирающий всё живое. Его собственная борьба с духами на тёмных улицах Сеула, его первые, робкие победы и животный страх – всё это померкло, стало незначительным, почти постыдным перед лицом такой трагедии.

– Он увидел ту самую девочку, – продолжил старик, и его слова падали, как тяжёлые, окровавленные камни, в гробовую тишину комнаты. – Девочку с куклой, которую он только что чинил. Он кинулся к ней, пытаясь заслонить её своим телом от надвигающейся угрозы. Но монстр, которого он поразил, взорвался… И девочка… Девочка просто обратилась в прах. Рассеялась, как дым. Осталась лишь её обугленная, почерневшая кукла. Это сломало его окончательно. Вся боль, вся ярость, всё отчаяние, всё горе, копившиеся все эти долгие месяцы, вырвались наружу единой, слепой, неконтролируемой волной. Волной чистого, всепоглощающего алого пламени.

Ин Хёк сделал паузу, чтобы перевести дыхание, но воздух в убежище казался густым и тяжёлым, как сироп, им невозможно было надышаться.

– Волна ослепительно-алого пламени. Она не оставила ничего. Буквально ничего. Испепелила деревню, монстров, жителей… Всё, до последнего камня, до последней пылинки. Превратила цветущий, мирный оазис в безжизненное море пепла и чёрного стекла. Выжгла землю на много лет вперёд, отравив саму почву. Данте уничтожил не только угрозу. Он уничтожил и невинных, тех, кого пытался защитить. И сам рухнул без сознания в центре, созданного им самим апокалипсиса. И позже… Он оказался в аду.

– Ад? – переспросил Джехён хриплым, сдавленным шёпотом. Его горло пересохло, словно он сам наглотался того едкого, горького пепла, встал на колени и вдохнул прах невинных.

– Его личный ад, – кивнул Ин Хёк. – Пустыня, созданная его собственной виной, его раскаянием, его болью. Место, где его терзали призраки прошлого, где он снова и снова переживал самые страшные моменты своей жизни. Где иллюзии были для него больнее любой физической пытки. Он блуждал там, сломленный, почти уничтоженный, пытаясь заглушить голоса в своей голове, шепчущие ему, что он – монстр, убийца, что он недостоин жить. Но именно там, на самом дне, в полном одиночестве и отчаянии, он нашёл в себе силы не сгореть дотла, не позволить пламени полностью поглотить его. Он понял, что его сила – это не только орудие разрушения. Она может быть и инструментом спасения, если найти в себе силы научиться её контролировать. Он провёл в той пустыне, казалось, целую вечность, сражаясь с самим собой, со своим отражением в озёрах из пепла. И научился. Научился направлять пламя, концентрировать его, сжимать в тугой, раскалённый шар. Он смог прожечь дыру в реальности, в наш мир. Создать врата.

– Он вернулся? – с надеждой, которую сам же считал глупой и наивной, выдохнул Джехён. Ему отчаянно, до боли хотелось услышать, что после всего этого кошмара, после такой цены герой всё же нашёл своё счастье, что его жертвы, его страдания были не напрасны, что в конце этого тёмного туннеля всё-таки был свет.

– Он вернулся, – подтвердил Ин Хёк. Но в его голосе не было ни облегчения, ни радости. – Но мир, в который он вернулся, был для него чужим. В его аду, в пустыне его разума, время текло иначе, подчиняясь лишь законам его страдания. Для него прошли дни, может, недели. Для нас, для живых, пролетело шесть долгих лет.

От этой фразы, такой простой и такой чудовищной, у Джехёна похолодела кровь. Шесть лет. Он с ужасом, граничащим с паникой, представил, что может найти способ вернуться к Юкари, пробиться сквозь все слои Пустоты, преодолеть все преграды, и обнаружить, что для неё, для всего знакомого мира, прошли десятилетия. Что она состарилась, забыла его, нашла другого, или… Что её уже давно нет в живых. Тяжесть, холодная и липкая, разверзлась у него в груди. «Нет. Нет, только не это. Я не переживу этого». Он не мог даже додумать эту мысль до конца, она была слишком страшной.

– И самое страшное ждало его впереди, – продолжил старик, и его голос вновь стал безжалостно-ровным, как лезвие гильотины. – Он нашёл Хэ Ин. Живую и, казалось бы, невредимую. Она дышала, ходила, говорила. Но… Она смотрела на него как на абсолютно чужого, как на подозрительного незнакомца с пугающими алыми глазами. Её память о нём, об их любви, обо всём, что было между ними, – всё было тщательно, методично стёрто. А тем, кто стёр её, оказался их друг. Человек, которого они считали братом, частью их легендарного «Трио Пустоты» – Хен Су.

Джехён слушал, не веря своим ушам, ощущая, как реальность колеблется. Предательство за предательством, удар за ударом. Казалось, сама судьба, какой-то злобный, демон, издевалась над Данте с какой-то особой, изощрённой жестокостью.

– Однажды, Хен Су увидел видение. Кошмарное, апокалиптическое видение будущего, в котором Данте, с седыми волосами и алыми глазами, уничтожает мир, а Хэ Ин умирает у него на руках. И чтобы «спасти» мир, предотвратить этот кошмар, Хен Су принял чудовищное, безумное решение, продиктованное холодным расчётом. Он решил уничтожить их связь, устранить причину будущей ярости Данте. Он стёр память Хэ Ин, а самого Данте объявил вне закона, вычеркнув его из истории, из архивов, из памяти людей.