Свидетель Пустоты. Книга 2. Эхо Алого Пламени

Глава 3

Бремя Свидетеля

Холод уже казался состоянием души. Джехён бродил по Инчхону, который больше не был похож на город – он был саркофагом из стали и стекла, продуваемым ледяным ветром, пришедшим из самого сердца ничто. Глубокая ночь поглотила всё, выцедив из улиц последние капли жизни, звука, надежды.

Мир оглох.

Ни рёва моторов, ни приглушённого гула ночных заведений, ни даже отдалённого эха чьих-то шагов. Лишь гулкая, давящая тишина, обволакивающая сознание, проникающая в кости. Она звенела в ушах нарастающим, невыносимым гулом, предвещающим беду.

Неоновые вывески. Эти разноцветные шрамы на лице города, мерцали с надрывом, словно в предсмертной агонии. Их свет калечил пространство, отбрасывая на асфальт нервные, прыгающие тени. Они дёргались, как в эпилептическом припадке, и от этого мерцания, от этой гнетущей пустоты, по спине Джехёна ползли мурашки.

Его охватило сильное чувство неуютности, будто он – букашка на ладони у незримого великана, который уже начал медленно, неотвратимо смыкать пальцы.

Его пронзило стойкое, леденящее душу ощущение – за ним следят. Не просто смотрят украдкой, а изучают каждый его вздох, каждое непроизвольное движение век, каждое вздрагивание подкожных мышц от испуга.

Он резко обернулся, впиваясь взглядом в непроглядный мрак узких переулков, зажатых между безликими бетонными коробками. Ничего. Лишь отсветы неона на поверхности луж, похожие на размытые, потусторонние знаки, на послания, которые он не в силах был расшифровать.

Сжав кулаки, он заставил себя сделать шаг вперёд. Асфальт под ногами казался зыбким, ненадёжным, готовым в любой миг обернуться паутиной. Затем другой шаг. И снова оглянулся, чтобы окончательно убедиться: он совершенно один в этом безнадёжном городе-призраке, в этом склепе.

Но когда он развернулся обратно, чтобы продолжить свой бесцельный путь, его сердце на мгновение остановилось, замерло в ледяной пустоте. Из груди вырвался резкий, непроизвольный вскрик, затерявшийся в гнетущей тишине, будто его поглотила вата.

Прямо перед ним, в сантиметрах от лица, стоял мужчина. Его высокая фигура была скрыта длинным, потрёпанным плащом, тёмная ткань которого, казалось, поглощала не только свет, но и сам воздух вокруг.

На плаще, словно чёрные язвы, зияли обугленные пятна. Лица не было видно – его скрывала бездонная, живая тень нависающего капюшона. Он стоял недвижимо, будто был частью пейзажа, его самым древним и мрачным элементом.

– Кто ты? – выдавил из себя Джехён, инстинктивно отшатываясь и чувствуя, как почва уходит из-под ног, а мир превращается в зыбкий мираж.

Незнакомец не ответил сразу. Он сделал шаг вперёд, плавный и неумолимый, как движение лезвия, выходящего из ножен. Джехён, в панике, отступил назад. Незнакомец в плаще неотступно следовал за ним, не позволяя создавать ни сантиметра дистанции. Его молчаливое присутствие было физически тяжёлым, давило на грудь, вытесняя воздух из лёгких, наполняя их страхом.

– Тень, – прошипел он наконец, и его голос звучал как скрежет камней под землёй, как трение древних надгробий, сдвигаемых кем-то изнутри. – Лишил меня всего… – Джехён продолжал пятиться, пока его спина не упёрлась в холодную, шершавую стену здания. Бежать было некуда. Тупик. – Для тебя он приготовил ту же судьбу.

– О чём ты… Я не понимаю, – голос Джехёна дрожал, предательски срываясь на фальцет. Он был напуган до глубины души, до тошноты, подкатывающей к горлу.

– Придёт время… Ты поймёшь…

– Что пойму? – почти взмолился Джехён, и в его тоне была отчаянная, детская мольба о простом, человеческом объяснении.

В ответ незнакомец совершил одно резкое, стремительное движение. Он поднял руку – длинную, до неестественности бледную, испещрённую причудливой паутиной шрамов, похожих на древние, забытые руны, – и направил раскрытую ладонь прямо в лицо Джехёну.

– Какую цену мы заплатили за нашу силу!

Из его ладони, шипящим, как раскалённый металл в воде, звуком вырвалось пламя. Ослепительное, алое, яростное. Оно не светило, а пожирало свет, пожирало воздух, пожирало саму реальность вокруг. Выжигало саму душу.

И всё, что успел заметить Джехён перед тем, как всепоглощающий огонь охватил его, – это два пылающих угля в глубине капюшона. Алые глаза. Как будто врата в ад, полные всепоглощающей муки и всесокрушающей ярости, от которой дух захватывало и сердце разрывалось на части.

Джехён проснулся. Резко, с одышкой, как будто пробежал марафон, приподнявшись на своей лежанке из мха. Грудь ходила ходуном, сердце бешено колотилось, а лоб и виски были покрыты липким, холодным потом. В ушах стоял оглушительный звон, отголосок того шипящего рёва, что сжёг его сон дотла.

В тусклом, призрачном свете их убежища, отбрасываемом самодельной лампой, он тут же встретился со взглядом Ин Хёка. Старик не спал. Он сидел напротив, скрестив ноги, и смотрел на Джехёна.

Широко открытые, напряжённые глаза старика, в которых отражался тот же немой ужас, что и в его собственных, говорили красноречивее любых слов. Ин Хёк был напуган. Напуган до глубины души, и это осознание било по Джехёну сильнее, чем любой кошмар.

– Что ты увидел? – спросил его старик, и в его голосе не было и тени сна, только хлипкая, натянутая как струна реальность.

– Данте… – едва отдышавшись, выдохнул Джехён, сжимая руками виски, пытаясь вдавить обратно жуткие, обжигающие образы. – Он был… Прямо передо мной. Он сказал… Что придёт время и я пойму… Цену нашей силы. Что это значит, Ин Хёк? Что это за цена? – его голос сорвался в шёпот, полный отчаяния и смятения.

Старый охотник медленно, будто каждое движение причиняло боль, перевёл взгляд в центр комнаты, в пустоту, где плясали пылинки в тусклом свете. Минута тягостного, густого молчания повисла между ними, наполненная лишь прерывистым, хриплым дыханием Джехёна.

– Это значит… – наконец произнёс Ин Хёк, и каждое слово давалось ему с невероятным трудом, будто он вытаскивал его из глубины своей израненной памяти, со дна векового колодца, полного скорби, – что мне не показалось то, что ты похож на него… Не просто внешне. Чем-то глубинным.

Джехён вскочил на ноги. Сон как рукой сняло, сметённое новой, леденящей волной осознания. Его будто окатили водой с головы до ног. Сначала кошмары, преследующие его и наяву, и во сне, а теперь и старик, единственный проводник в этом аду, говорит с ним полунамёками, за которыми скрывается нечто чудовищное, нечто, что имеет к нему прямое отношение.

– Я не понимаю. Объясните, – старался звучать ровно Джехён, но голос срывался, предательски выдавая его страх, сковывающий горло, сжимающий лёгкие.

Он был напуган, и теперь этот страх был направлен на этого старого, загадочного охотника, сидящего перед ним, чьи глаза всё ещё хранили отблеск недавнего ужаса.

Ин Хёк тяжело, с хрипом вздохнул и поднялся. Его движения были лишены прежней неторопливой, почти затворнической манеры. Теперь в них читалась собранность, деловитая и тревожная спешка человека, у которого не осталось времени на раскачку, на долгие, пространные объяснения.

– Здесь… В Пустоте… Сны имеют куда большее значение, чем в реальном мире, – сказал он, уже отворачиваясь и начиная быстро, почти судорожно, совать в свой потрёпанный, видавший виды ранец свёртки с едой и странные предметы, отливавшие в полумраке тусклым, матовым металлом. – Это не просто картины, рождённые уставшим разумом. Это… Связь. Или, скорее, место встречи. Души, которые связаны между собой сильной нитью – общей судьбой, общей силой, общей болью, – могут общаться через сны. Может быть, неосознанно, не умея этим управлять, но могут. Сновидение становится мостом. – Он резко затянул ремень ранца. – Собирайся, – бросил он через плечо, и в его голосе прозвучала сталь. – Расскажу по дороге. Здесь оставаться нельзя. Его появление даже во сне – как сигнальная ракета. Он мог привлечь… Что-то страшное.

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и зловещие, как гильотина. Джехён, не находя возражений, повиновался. Чувство опасности, исходящее теперь от самого Ин Хёка, было более явным, осязаемым и пугающим, чем абстрактный ужас Пустоты.

Они вышли из относительного уюта убежища в давящий, статичный мрак вечного города. Воздух, как всегда, был неподвижен и холоден, словно в гробнице.

Сначала Джехён думал, что они снова пойдут к тому зловещему небоскрёбу Торговой башни, маячившему на горизонте тёмным зубом, но старик, не колеблясь, выбрал иное направление, свернув в узкий, тёмный проулок, который Джехён раньше не замечал, – будто он возник только что, специально для них.

– Куда мы идём? – нервно спросил он, поспевая за уверенным, быстрым шагом старого охотника. Его собственные ноги были ватными, а сердце всё ещё отстукивало частую, тревожную дробь.

– Помнишь, я говорил тебе, что «Свидетели Пустоты» – это редкий, особый тип охотников? – начал старик, не замедляя хода. Его голос звучал приглушённо, в такт их шагам, заглушаемый поглощающей всё Пустотой. Джехён, стараясь не споткнуться о неровности под ногами, лишь кивнул. – Они особенные, потому что получили свои силы извне, не от рождения, не через долгие годы тренировок и пробуждения духа. Это дар, или проклятие, ниспосланное свыше. Данте… Его тоже можно было бы отнести к «Свидетелям», но артефакт, который он нашёл, лишь усилил, то, что в нём и так дремало, клокотало, ждало своего часа. Он был могучим охотником, легендой, ещё до тех событий. Кристалл же лишь дал выход его внутреннему огню, его ярости, усилил его могущество. Ты же, судя по всему, – Ин Хёк на мгновение оглянулся на него, и его взгляд в полумраке был подобным взмаху лезвия, – получил свою силу внезапно. Чистый лист. Глина, в которую оттиснули печать.

– Это так… – подтвердил Джехён, с горечью и тоской вспоминая свою прошлую, такую далёкую и такую бессмысленную жизнь. – Я был простым офисным работником. Ворочал бумаги, ходил на совещания, строил планы на отпуск. В моём мире об охотниках, о духах, обо всём этом… Никто и не слышал. Это было из области фантастики, дешёвых романов и фильмов.

– Вот видишь. Из всего, что ты сказал, я могу предположить, что та вспышка, о которой говорили охотники перед тем, как попасть сюда, стёрла всё, что связывало мир духов с нашим. Данте… Возможно, это был его последний, отчаянный поступок. Он возвёл границы, наглухо отделив людей от сверхъестественного. Создал иллюзию обыденности, хрупкий покров, наброшенный на бездну.

– Но зачем? – не унимался Джехён, чувствуя, как в его сознании по кусочкам, как в страшной мозаике, складывается картина чужой, но страшно близкой ему трагедии.

– Возможно, он увидел в этом способ остановить Тень, то есть Хен Су, не убивая его при этом, – голос Ин Хёка стал глубже, задумчивее, он говорил, будто размышляя вслух, пробуя на вкус старые, покрытые пылью догадки. – А лишь заточив в ловушку из его же амбиций. Лишив его игры, цели, смысла. Голодный тигр в пустой клетке.

– Почему он не хотел убивать его? – удивился Джехён. – После всего, что тот сделал? После предательства?

– Как я говорил, Данте, при всей своей импульсивности, был человеком с весьма… Большим сердцем. Преданным. До фанатизма. Кроме Хэ Ин и Хен Су у него в этом мире никого не было. Они были его семьёй. Его опорой. Убийство собственного друга, пусть и предавшего, значило бы для него окончательное и бесповоротное уничтожение собственных принципов, всего, что он считал правильным, всего, ради чего он жил. Данте из тех людей, кто скорее мир уничтожит, чем предаст тех, кем дорожит. Даже если те, кем он дорожит, уже давно стали его злейшими врагами.

– Получается, в чём-то, Хен Су был прав насчёт него? – осторожно предположил Джехён, чувствуя, как в голове у него всё путается. – Что он одержим, нестабилен? Что его сила опасна?

– На счёт Данте, – усмехнулся старик, и в его усмешке не было радости, – никогда нельзя быть уверенным. Его и Хэ Ин считали несокрушимым дуэтом, потому что он рвался в бой, не раздумывая, импровизируя в процессе, полагаясь на инстинкты и грубую, неукротимую силу. А Хэ Ин… Она была его якорем. Его совестью и рассудком. Она страховала его, если что-то шло не так, её холодный, отточенный как бритва рассудок выправлял его безумные, хаотичные атаки. И наоборот, там, где Хэ Ин, с её аналитическим умом, не решалась, перебирая варианты, взвешивая риски, он подталкивал её к действиям, прикрывая собой, давая ей пространство для манёвра.

– Они были удивительными, – тихо, с невольным восхищением, выдохнул Джехён, стараясь поспевать за быстрым шагом старика и одновременно представляя себе эту идеальную, дополняющую друг друга пару. – Но, Ин Хёк, куда мы направляемся? – снова спросил он, возвращаясь к главному, к тому, что гнало их вперёд по этому мёртвому городу.

– Раз Данте пришёл к тебе во сне, да так явно, с таким посланием, – старик сделал резкий поворот, выводя их на широкую, но не менее безлюдную и мрачную улицу, где ветер гулял свободнее, завывая в акустических ловушках между небоскрёбов, – значит, он тоже здесь. В Пустоте. Законы её суровы и неумолимы: души не могут общаться друг с другом, если находятся в разных мирах, в разных слоях реальности. Его душа, или её часть, заточена здесь. В этом аду.