Сборник рецензий
- -
- 100%
- +
Нарратив плотный и упругий, подпружиненный действием, без излишних пейзажных провисаний.
Главы разных сюжетных линий исправно обрываются в решающих точках, оставляя читателя осознавать недомолвки и побуждая порой возвращаться на несколько страниц, дабы убедиться, что это действительно недосказанность, а не пропущенная деталь смысла, плотно упакованного в текст.
Такое рваное (в хорошем смысле) повествование, присуще скорее остросюжетному приключенческому кинематографу (а точнее сериалу), нежели психологически глубоким родовым эпосам. Конец каждой главы, недоговаривая самую малость, создаёт мощнейший импульс читать дальше без остановки.
Возможно, даже кто-то упрекнет, что подобный подход разрушает погружение во внутренний мир героев, где бушуют нравственные коллизии, и цельность этого, внутреннего, сюжетного плана уже под вопросом. Здесь я полностью на стороне автора. Иначе, даже очень хорошая история останется непрочитанной или недочитанной.
Уже в партизанском периоде время повествования постоянно перескакивает на два года вперед и обратно, а синхронизация завершения незаконченных в экстремальной точке сцен иной раз сильно запаздывает. Начинаешь уже волноваться, не забыл ли автор, что у него Витольд там посреди хаты с гранатой, а что было дальше – нам до сих пор неведомо. При этом тот же Витольд в последующих эпизодах задействован, и это несколько ослабляет созданный саспенс. Но автор не забывает! Все сцены так или иначе закрываются – не без обманутых ожиданий. Как с той же гранатой. Развязка в одной из последующих глав звучит в пол-предложения, будто ничего особенного не произошло.
Сюжетные линии.
Семейная или родовая линия Порхневичей, безусловно, основная. На этом фоне как-то неловко выглядит аннотация, обещающая нам «книгу про партизан». Книга конечно не только про партизан и даже не столько про партизан. Партизанское движение в этой книге для меня явилось эдаким апокалиптичным символом, несущим скорбную терминальную функцию – так уж совпало.
Обращу внимание, что отрезок романа, начиная со второй главы и вплоть до возвращения Витольда из Санкт-Петербурга, а может быть и до самой женитьбы на Гражине – выглядит вполне завершенным произведением. Помня о событиях первой главы, неоднократно ловил себя на мысли: «Эх вот здесь бы закончить!»
Здесь много линий отдельных персонажей, но я, если позволите, сразу охапкой. Порхневичей много, но старший всегда один. Сначала Ромуальд, потом Витольд. На уровне какой-то генетической памяти очень родная история становления и укрепления владычества. Быть может, за бизнес-успехами Порхневичей следить интересней, нежели за перипетиями вооруженного противостояния с захватчиком.
Ну и здесь у меня главный читательский протест. Я конечно против бесчеловечного финала! Крайне запоздавшее и весьма некстати обрушившееся возмездие – это, мне кажется, очень здорово! Собственно гибель не является чем-то неожиданным. В сложившихся условиях вопрос нескольких дней. Но хотя бы с точки зрения повествовательной справедливости. История рода обрывается и хочется некой завершающей рефлексии, что ли, осмысления. Автор, по моему глубокому убеждению, всегда имеет право умертвить своего героя, даже главного. Но по обычаю хотелось бы ещё отпеть и отслужить!
Мне также показалась крайне любопытной этно-национальная линия. Ей хочется дать больше места и воздуха. К чему вообще тут экономить? Зачем из трёх романов делать один? На микроуровне наблюдаем рождение этноса, появление его зачаточного самосознания. И ведь буквально из ничего – из перекрестий на исторической карте! Вот поистине: «Когда б вы знали, из какого сора» Прямо рождение сверхновой! И эта линия мне видится незаслуженно оборванной и незавершенной.
Герои. Саша Турчанинов
Его, мне кажется, стоит выделить ввиду особой, отведенной ему, роли. Мне, если откровенно, его совсем не хватило. Едва ли не единственный антагонист, да ещё и в полной мере реализованный (в своём антагонизме). По сути – терминатор. Но о его непростом пути к финалу мы узнаём до обидного обрывочно и мало. Невольно сравниваю его с второстепенными персонажами из самого начала романа – с тем же Петром Ивашовым. И мне хочется почитать еще несколько глав про Турчанинова младшего, не вошедших в изданный вариант романа.
В целом
Более 26 а.л. – вполне на три романа. Давно я не читал настолько большого произведения на такой высокой скорости. Автору просто низкий поклон за искусное владение текстом, сюжетом и мной. В наше время читателям же чаще приходится разочаровываться в современной прозе, авторах ну и, до кучи, в судьбах отечественной литературы – с сожалением вспоминать девятнадцатый век. Но бывает – прочитаешь и приходит спокойное понимание, что всё есть и будет. Главное, чтобы настоящие писатели здравствовали, писали, поднимали мощные темы и планку – для всех остальных!
Ноябрь 2019
Михаил Попов. Паническая атака
Представленная фактура и повествовательная позиция – от первого лица, да ещё и себя самого в качестве персонажа – обещают нам нечто авто провокативное. С первых страниц настраиваюсь, что автор намерен провоцировать себя на саморефлексию, на смыслах которой и будет построена глубинная линия при наличии формального событийного ряда. Эдакий нарратив победившего эгоцентризма. Сходные контексты, очевидно, бродят в умах многих художников. Уже у немногих эта боль кристаллизуется в связный текст. Ну и совсем отдельные смельчаки рискуют этот ужас опубликовать.
Однако, оставив позади почти половину исключительно добротного и нерядового текста, я с некоторым разочарованием обнаруживаю, что, невзирая на все провокации, герою каким-то чудом удаётся остаться в рамках скучноватых событийных смыслов.
У меня полное впечатление, что автор просто таки-хватает себя за руки, не позволяя герою даже мысленным взором вырваться из уже навязшего «здесь и сейчас». Я невольно смежаю веки, елозя кругами, кажется, по одному и тому же месту, хотя счетчик страниц продолжает увеличиваться. Проступает метафора самокопания, которое не приносит результата уже хотя бы потому, что по факту таковым не является. А по сути всё то же хождение кругами по избитым общим местам и коллекционирование хрестоматийных истин на тему «изменись, ты можешь».
Встреча с Сегенем и последующая кулачная дуэль на этом фоне как кислородом обжигает, но и из неё не выстреливает, не открывается потайная дверца за нарисованным очагом в пространство иных откровений. Встреча остаётся более ярким, но всё же событием в общем ряду.
Ну и где-то на середине герой осознает, наконец, себя в вязкой пучине депрессии. Череда сменяющих друг друга страхов закономерно оборачивается кризисом экзистенциальным. Диагноз поставлен, но мы лишь в исходной точке. Рефлексивные ходы удлиняются, как тени перед закатом, освещение становится более эффектным – читать становится в целом интереснее.
К той же середине заметно вырастает надежда, что герой не так уж и равен автору. Да, очень хочется их растождествить. И не менее сильное желание героя уже приложить, как следует, об угол!
У него все признаки кризиса по мужскому типу, среди которых поглавнее прочих – непринятие ответственности. Оставить/забыть флакон с нейролептиком на диване метро вместо того, чтобы тупо (но ответственно) выбросить в урну. Попытки переложить её (ответственность) на медиков разных специализаций, а также на книги. Возможно, и за информацией он ходит в книжный магазин, чтобы, в случае чего было, на кого спихнуть – есть корешок, есть автор – в сети же многое обезличено. Даже символический акт инквизиции – не что иное, как некая высшая точка избегания ответственности.
На мой взгляд, очень важно, что эта проблематика, явно присутствуя, тем не менее, прямым текстом не проговаривается и не осмысляется. Это хоть и неприглядная, но такая честная-честная правда! На самом деле, отказ от ответственности – наверное, последнее, что готов признать человек в подобном состоянии. Базовый мужской парадокс – чтобы признать у себя утрату главной составляющей мужественности, надо ещё иметь достаточно этого самого мужества. Ну а мне, как читателю – напротив: довольно просто встать рядом и сказать: «Да, это и про меня тоже!» Так бы и врезал! Но как себе врежешь? Надо быть героем Чака Паланика или хотя бы Дэвида Финчера.
Ну а рецепт тут только один – делать! Герою закономерно легчает, когда он наконец начинает писать.
Ну и совершенно восхитительный сермяжный пафос венчает эту затянувшуюся повесть. Ещё одну базовую ошибку герой исправляет усилиями автора. Собственно, перестаёт отмахиваться и закрываться от жизни – пусть даже в обличии бомжеватых собутыльников. Не то, чтобы слишком назидательно эта заповедь звучит, она скорее чересчур верна для писателя, с какой стороны ни зайди:
«Бухайте с ближним своим!»
Декабрь 2019
Дмитрий Глуховский. Текст
Есть такой термин: событийный туризм, когда какую-то конкретную локацию посещают исключительно ради того или иного события. Так вот, роман Текст для меня нечто подобное, и я себя в полной мере ощущаю событийным туристом.
Фантаст написал нечто реалистичное. Много ли вы таких случаев знаете? Я – ни одного! При этом я читал «Метро 2033» (самое первое) – могу подтвердить: фантаст – никаких сомнений. К тому же успешный. Вышла по меньшей мере сотня (!) книг последователей, творивших в рамках вселенной, созданной уважаемым автором. Кто там на чём зарабатывал в данном кейсе не так важно. Важно, что никто даже предположить не мог, что после всего этого писатель способен отбросить рисованные миры и приземлиться в жестковатый психо-треш.
Теперь к «Тексту»! Название с заглавной буквы по правилам языка, но здесь и вполне по праву. Качество текста стало для меня, как для туриста, первой достопримечательностью.
Язык натурально взламывает черепную коробку. Неровные слова торчат из нее в разные стороны. Лексику затягивает тюремной синевой. Фразы не завершаются, но спотыкаются и продолжаются. Метафоры остры и мрачны. Здесь многое, если не всё, отчаянное и беспросветное. Сквозь и без того жесткую ткань повествования то тут, то там синюшной татуировкой проступает выстуженный и загрубевший арестантский речитатив. Он вначале ныряет флешбэком во времена свободы безусловной и тогда окрашивается романтичными тонами, а ритм его обретает мелодичность. Но это крохотные эпизоды. В основном же нас гипнотизирует пронзительная афористичность примитивных истин исправительного ада.
Человека можно выпустить из тюрьмы, но тюрьму из человека… Рассуждения о свободе в таком контексте приобретают ну очень абстрактный характер. А герой, кстати, о свободе и не рассуждает. Своя обретенная формальная свобода для него актив бесценный – даже жизнь с ней не сравнится. И вот эту грань он исследует по-своему, и мы вместе с ним волей автора.
Он именно что мечется. Решает и передумывает, разворачивается на сто восемьдесят и обратно. У него нет ничего твердого, ни в чем он не может быть уверен. Табуретку из-под его ног зоной вышибло навсегда! Теперь там топко или вовсе вакуум.
Замечательно сказано об ответственности! Она здесь вся такая терминальная и смертоносная. Намешано, скажете, сгущает краски! Правильно сгущает! "Ты у меня жизнь, а я у тебя телефон тоже ну и что-то, в чём ещё трепыхаются остатки твоей" А что в нагрузку к тем остаткам? – Воооот! Сумасшедшая по яркости развернутая метафора и олицетворение ответственности с помощью обыденного предмета, без которого сейчас мало, кто готов обходиться.
Расстроила слишком скорая расправа на Трехгорке. Ну как-то выпадает. Зачем так быстро? Весь тот символичный семилетний путь не в прок? Дилемму свободы/неволи познал, а жизни и смерти не успел? За семь-то лет жёсткой медитации?
Конечно, сюжет сковывает и моделирует – можно усмотреть и здесь символизм, но мало действия. Перипетии в виде не событий, но входящих сообщений телефона выхолащивают саму историю. А герой её созерцает отчасти вместе с читателем. Вот так и мы в постоянном зрительном контакте не с глазами собеседника, но с единственным прямоугольным глазом любимого гаджета всё больше превращаемся в чистых созерцателей происходящего без нашего участия, отказываемся от главных ролей, да и вообще от роли какой бы то ни было. Зрителем быть куда милее! Ау, ответственность за поступки! Так ведь нет поступков! Вооот!
Главное достоинство фабулы, находка автора – этот поворот – герой в порыве возмездия (не вполне даже осознанно – так уж подано) забирает жизнь в прямом и переносном, одновременно утрачивая свою жизнь и свое будущее. За такую мощную метафору можно простить автору скудную на события историю, не слишком объемных героев (помимо главного) и подвисание/цикличность сюжетных ходов.
Конфликты эпизодов показались более яркими нежели довольно слабая сквозная интрига. Она проста – выживет/не выживет и сядет снова или нет. Ослаблена же исключительно тем, что автор изобразил переломанного наглухо героя, пребывающего в пограничном состоянии между жизнью и смертью, свободой и заточением. Хотя даже с заточением все более менее конкретно – он не освобождается, а может и в принципе не способен освободиться, но лишь меняет остроги и стражников.
Такому герою сложно сопереживать в полной мере. Автор не даёт ему даже жалкой ниточки к свету в виде хоть какой-то романтической линии. Да, хоть тонюсенькой, но своей, не заёмной. Так-то ведь у героя свою жизнь отобрали, а теперь он туда в пустоту попытался впустить (не вдохнуть же) жизнь чужую, да и той уж нет по факту – вышла вся – его же стараниями. Так что пустоту его кромешную наполняет только отголосок той жизни, эхо, срок которому отмерен. Но для героя и сия иллюзия объемна и подобна жизни. Довольно долго даже этого он был лишён.
За безысходность с автора пусть спрашивают другие. Жизнь всё покроет железными аргументами ещё и не той адской безнадёги. Мне, повторюсь, здесь дорог прецедент. Миграция от пост апокалиптического контента в сторону человеческой прозы, надеюсь также привлечет последователей и поклонников. По крайней мере, это уже можно (нужно) читать.
Май 2020
Алексей Сальников. Петровы в гриппе и вокруг него
Начинаю читать, заинтригованный обзором Галины Юзефович (выдержка ниже). Наверное, ожидания завышены восторженным тоном, и я с самого начала жду вау эффекта. А с самого начала на меня наваливается тот самый ежедневный бред, с которым я в плотном контакте и вне всякого чтения. Борюсь с желанием отложить текст и двигаюсь дальше.
Путаюсь в блуждающих ассоциациях героя и буреломе нескончаемых подробностей. Не выдерживаю и засыпаю все-таки в электричке, успев убрать телефон с текстом, чтобы не выронить и продолжить после пробуждения. Интересно, незначащие детали заразны? Не подхватил ли я, часом?
Когда просыпаюсь, продолжать сразу не хочется, но я дисциплинирую себя и заставляю, по крайней мере, подумать о тексте. На ум приходит показавшаяся немного злобной своего рода отповедь самодеятельным литературным образованиям:
«Оказались в похоронной конторе и писатель, и художник. Писатель, а точнее, поэт уже бесконечно долго посещал литературную студию «Строка» где-то в библиотеке на Уралмаше.– Это, по ходу, где у меня жена работает, – сказал Петров. – Она говорит, что так жалко всех этих людей, что там раз в неделю собираются, что хочется заколотить их в конференц-зале и сжечь библиотеку, чтобы они не мучились.»
Может и не отповедь, а наоборот – ностальгический приступ. Так или иначе, чувствительная точка в этом месте у автора даёт о себе знать. Предположу, что не всегда Алексея Сальникова считали уральским самоцветом самородком.
Главный герой – Петров постоянно пользуется автобусами и троллейбусами. Там с ним происходит совершеннейшая дичь, имя которой повседневность. Такая неприметная константа, не сильно влияющая на формулу смысла существования, но занимающая значительную долю в процессе.
Вообще, условный Петров в условной маршрутке претендует на олицетворение экзистенциальной сути современного homo mobili. По крайней мере, по времени, отведенному на это вынужденное занятие. Для кого-то оно сродни медитативному состоянию, для иных – война в кровавой фазе.
А вот ради следующего осознания, стоило книгу эту прочитать в ковидный или пост ковидный период.
Одномоментно маршрутный экзистенциализм ушёл из нашей жизни на месяцы. А для счастливчиков не вернулся до сих пор. Его просто выключили, помножили на ноль. Мы же одинаковые по большому счету. Одни шлифовали джинсами дермантин в маршрутке, другие – тонкой шерстью перфорированную кожу БМВ. Потеряли мы или приобрели? У каждого, очевидно, свой ответ. Кто-то ведь умудрялся и на крохотном экранчике роман прочитать. А то и написать. Или надиктовать (ну тот, кто в БМВ).
Есть и такие, кто привычно выматерился и тупо поспал лишний час-другой. В планетарном масштабе эффект мог бы походить на термоядерную реакцию. Огромный объем времени и энергии высвободился и уже на что-то израсходован. Понятно, что львиная доля сожжена в концентрационных топках соцсетей. И это, видимо, уберегло нас от взрыва. Хорошо, когда есть куда канализировать избыток творческой и прочей энергии. Если бы соцсети существовали в далеком 1917-ом, катастрофы могло бы и не произойти.
Но даже если отбросить те 80%, что сгорели в соцсетях, оставшегося объема вполне хватило бы для масштабных свершений. Мы, скорее всего, о них ещё услышим – по мере появления и проявления результатов.
А что успел за это время ты? Возможно, для тебя ещё продолжаются эти благословенные дни, полные часов и минут, вырванных у мясорубки ежедневной логистики.
Но мы отвлеклись.
К концу первой четверти ловлю себя на том, что жду, когда начнется действие. И правда, все произошедшее и происходящее больше напоминает витиеватый орнамент на ковре. И хоть он вроде даже немного движется, на самом деле понятно, что рисунок этот абсолютно статичен. Что ж, в качестве заднего плана – норм. Уже проникся. Ролевая модель героя детальна и исчерпывающа.
Итак, после первой четверти перед нами пастельно-серый продукт ежедневной мыслемешалки не самого интеллектуального индивида. Я имею в виду героя. Но и не самого пропащего – не бомж, трудоустроен, имеет творческое хобби. Неказистый «милый» треш в мироощущении, карьере и быту. Созвучная лит форма. Читать тяжело. Нехватка действия и событий быстро утомляет и усыпляет.
Хотя, кто сказал, что события двигают сюжет? Ау, встаньте (или хоть руку поднимите), у кого в жизни ничего не происходит. Я тоже с краешку постою. Мы уж и не чаяли, что и о нас черкнут. Алексей Сальников сделал это. Не уверен, правда, что все дочитают до конца.
Эх, если бы не Галина Юзефович. Вот, кстати, её дословная фраза:
«А из всех щелей начинает переть и сочиться такая развеселая хтонь и инфернальная жуть, что Мамлеев с Горчевым дружно пускаются в пляс, а Гоголь с Булгаковым аплодируют.»
Постараюсь до этой хтони добраться. В целом, обилие деталей обогащает блеклый и все такой же статичный задник с недвижимыми героями. Да, homo всё-таки immobili. Но в некоторых сценах – в детской ёлке, к примеру – это обилие становится невыносимым. Веки слипаются – ещё не сон, но состояние обморочное.
Но чу! Около 36% текста… Если вы, как и я, читаете с экрана… Постепенно начинается разоблачение сути. Читатель внезапно обнаруживает, что его ставшее привычным состояние: «ну когда уже случится хоть что-нибудь?» преобразовалось в мольбу: «Господи, только бы ничего не произошло». Из-за обыденного повседневного фасада проступает клиническая картина.
«Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана»
Да, на холст, плотно загрунтованный будничным и мрачным, густо мазнуло алым. Читатели в отзывах сомневаются, натурален ли кровавый цвет, или это лишь гриппозный бред. Быть может, моё восприятие и примитивно, но именно в этом месте я бреда не обнаружил. По крайней мере, гриппозного. Напротив, мне показалось: автор не признает иных реалий, пространство-время для него едино. И вся эта первобытно-звериная изнанка проникает к нам, прямо сюда, через недомогания ее, через патологическую пассивность его. Проникает, осмелюсь предположить, всё-таки средством худ. выразительности. Как ещё показать адский оскал мира внутреннего, не воплотив его во вполне уголовных контекстах? Стали бы вы читать «Преступление и наказание», если бы Раскольников лишь в мыслях покрошил дамочек? Драматизм не тот.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
«На Земле, безжалостно маленькой…» Роберт Рождественский 1969 г.