Кленовый лист

Синдни всегда была душой компании, той самой, кто превращает любой день в праздник. Шутки, смех, лёгкость – её визитная карточка. Но маска веселья тяжелее, чем кажется со стороны.

Когда рабочие будни в ресторане становятся похожи на бесконечное шоу, а даже близкие друзья не замечают усталости за улыбкой, Синдни остаётся один на один с тишиной.

И только Дэн – спокойный, молчаливый и слишком собранный – видит больше, чем она готова признать. Но его тишина для неё иногда страшнее собственных криков.

«Клиновый лист» – это история о том, что быть весёлым не всегда значит быть счастливым. О том, как трудно снять маску и позволить себе быть настоящей. И о том, что рядом может оказаться человек, который примет тебя и в смехе, и в слезах.

«Иногда улыбка – это не маска, а единственный способ удержать солнце в себе.»Аля Озар

«Маску можно носить годами, но она всегда оставляет следы на коже.»Эш Кроу

I

Утро пахнет выпечкой и электричеством. «Марти-Пало» просыпается, как большой зверь: тянется, щёлкает суставами розеток, греет бок кофе-машиной. Я иду по залу и ладонью приглаживаю скатерти – как волосы ребёнку перед школьной линейкой. Витают сахарная пыль, корица и амбиции.

– Доброе утро, семья, – говорю я. Из-за стойки выползает сонная Софья с ложкой, как с веслом.

– Утро… а можно вечер и зарплату?

– Можно обнимашки и контрольный список, – улыбаюсь. – Сначала – холодильники, потом – соусы, потом – улыбка. В этой последовательности.

Если буду молчать – заметят. Если буду слишком весёлой – тоже заметят. Мы застряли без яиц: поставщик «подвис на мосту». Омлеты – три первых позиции в завтраках. Счёт до трёх. Телефон.

– Привет, это Синдни, «Марти-Пало». Скажи честно: у тебя мост или луна в ретрограде? Мои яйца где-то в космосе, а гости – на земле.

Смешок в трубке.

– Десять минут.

– Пять. И я поставлю вам свечку. Настоящую.

– Восемь, – сдаётся он.

– Договорились. Восемь – тоже чудо, – подмигиваю Софье. Мир держится на торге и ободряющих жестах.

Пока мир держится на кофе. Брифинг на ходу: стажёр Ник, бариста Элиза, повар Тони, зал – Крис.

– Сегодня у нас корпоратив на тринадцать, романтический столик на двоих (если кто-то рядом лишний раз вздохнёт – сниму чаевые), и детский день рождения, но без шариков. Шарики – в сердце, ясно?

– А омлеты? – сразу Ник.

– Омлеты едут на белом коне. Пока – тост с авокадо и запечённым сыром. Честно говорим про задержку. Мы – люди, а не роботы.

Люди хмыкают. Плечи расправляются. Когда кто-то говорит «будет так», дышится легче. Сначала каши. Потом извинения. И никаких обещаний, которые не выдержим.

Двери распахиваются – зал распускается, как цветок. Первая мама с близнецами. Я приседаю на уровень глаз:

– Добро пожаловать! Секрет дня: съедаешь кашу – получаешь невидимый плащ.

– Правда? – шепчет один.

– На взрослых не действует. Взрослым остаются налоги.

Мама смеётся. Чудо дешёвое, эффект – как у фейерверка.

Чудо подаётся со скидкой 10% и холодной ложкой: сломалась подогревательная ванна на десертной станции.

– Феред, сними с линии, замени, перетяни провод.

– Ага, – тоном человека, которому поручили посадить лес. Но делает.

А что еще должен делать мастер на все руки? Все! Он у нас и плотник и электрик и еще тысяча и одна должность.

И вот момент, он приходит. С ранним солнцем, как всегда. Садится у окна, за столик, где лучше всего видно зал. Чашка чая, блокнот, телефон экраном вниз. Дэн. Мой тихий зритель. Я машу рукой. Он поднимает взгляд и улыбается так, будто нашёл в комнате правильную точку опоры. Совсем чуть. Но мне этого достаточно, чтобы в груди стало ровнее. Он не здесь ради меню. Ему нравится «видеть меня в живой стихии» – его слова. Он слушает между строк. Замечает, где я сгущаю краску, где пересаливаю шуткой.

– Мужчина у азиатской стойки, – шепчет Софья. – Стучит пальцем по телефону.

Я подхожу.

– Минутку. Наш рис решил стать поэтом и медитирует. Возвращаем его в реальность. Чай за ожидание?

– Мне бы заказ, у меня встреча, – режет он.

– Тогда так: сейчас салат за наш счёт, и я лично донесу ваш рис к двери через семь минут.

– Семь?

– Шесть с половиной. Это будет красиво.

Он кивает. Тони – взгляд «жарить молнию». Он понимает.

Делаю вид, что не слышу, как в голове трещит стекло: «Ты не справишься». Справлялась и не такое.

В половине одиннадцатого поставщик вбегает в зал с ящиками, как герой.

– Мои яйца! – хлопаю в ладоши.

Софа давится смехом в рукав. Иногда и мне нужно собственное шоу. Иногда – это алиби. Корпоратив пришёл раньше. Я переключаю зал, как прожектора: Тони ведёт, Крис – воду, Элиза – десерты. Детский день рождения – без шариков, зато с невидимыми плащами. Всё течёт правильно, пока не случается она.

Тридцать с чем-то. Пальто – как чек. Голос – как подпись. Ставит локоть на стойку.

– Девушка-менеджер. Два замечания.

– Слушаю вас.

– Официант позволил себе шутку. Я не за этим пришла. И десерт – со следами орехов.

Орехов нет. У нас для этого отдельная линия и паранойя. Но её горло – не место для моей уверенности.

– Всё в порядке? Реакций нет?

– Я успела заметить. Но сам факт. И – шутки уберите. Это ресторан, не стендап.

Внутри тихо трещит.

– Мне жаль, что вы почувствовали себя некомфортно, – мягко. – Мы можем быть серьёзнее. Даже я.

– Это будет впервые, – режет она и уходит.

Не все хотят чудо. Некоторым нужен покой и предсказуемость. Запоминаю.

– Тони, перепроверь десерты. Двойная маркировка.

– У нас и так…

– Ещё.

Голова просит воды. Я краем глаза ловлю Дэна: он переставляет свою чашку так, чтобы я увидела пустой стакан рядом. Не зовёт, не машет. Просто ставит воду ближе к краю – его «пей». Я пью на бегу.

Он говорит в десять раз меньше меня. Но его «пей» весит больше сотни моих «всё под контролем».

В полдень зал танцует быстрее музыки. Поставщик №2 приносит зелень, дети – кричат, корпоратив – аплодирует сам себе. Я – дирижёр этого оркестра ложек и взглядов. Несколько раз ловлю себя на том, что ищу глазами окно: там Дэн дописывает строчку в блокноте, иногда снимает фото. Один раз – меня. Я строю ему рожу: «Не смей». Он прячет улыбку в кружку.

У него небольшая строительная фирма. Успешная. Он не говорит об этом. Просто делает. Он всегда «делает» – молча. Я иногда завидую: как это – жить без шапито из слов? К двум я отдаю микрофон корпоративу, они и без меня умеют тосты. Ловлю благодарный взгляд ведущей – галочка: контакт был.

– Закрываем завтрак, – командую. – Перекатываемся в обед. Крис, салфетки; Элиза, сиропы; София, станция три – огонь.

Огонь – это я. Но мы пока не горим.

Дэн уходит незаметно – оставляет на столе счёт, подвинутую к краю чашку и листок из блокнота, сложенный пополам. Я его нахожу, когда у окна временно никого. На листке одно слово: «Дыши». Почерк квадратный, честный, как он сам. Я кладу бумажку в карман и возвращаюсь в цунами.

Дышу. Через раз.

После двух прихрамывает кофемашина – как коленка старого бегуна.

– София, резервная в бой.

– Принято.

– Крис, сообщи столу у окна про задержку, от меня – десерт «в утешение».

Мы вправляем мир, как кривую раму. По миллиметру.

Иногда кажется, что моя работа – чинить чужие дни. А свой – оставлять «на потом».

К четырём зал выдыхается. Я стою у сервисной, снимаю фартук, чувствую, как спина отпускает. Мир снова помещается в грудную клетку.И тут возвращается Она – та самая.

– Я хотела извиниться, – говорит неожиданно. – За резкость.

Я моргаю.

– Спасибо, что сказали. А мы ещё раз перепроверили десерты. Вы были правы – в маркировке напортачили, но не в составе. Мы всё поправили.

Она кивает, и уголки её рта впервые умеют быть мягкими.

– С шутками… это у меня. Сегодня не день.

– У всех они бывают, – отвечаю. – Иногда – год.

Мы улыбаемся друг другу, как люди, у которых заканчиваются силы, но остались манеры. Она уходит легче, чем приходила.

Маска пригодилась. Но не для того, чтобы прятать, – чтобы удержать мост до берега.

Вечер. Я тяну жалюзи, закрываю кассу, подписываю отчёт. Крис машет: «Пока, начальница». Элиза добавляет: «Сегодня вы были супервумен».

– Я сегодня была женщина без омлетов, – фыркаю. – И мы выжили.

– Вы всегда выживаете, – улыбается Софья.

– Давайте без героизма завтра. Пусть будет «просто хорошее».

Смеёмся. Гасим свет.

Снаружи пахнет мокрым асфальтом. С дерева падает кленовый лист и липнет к ботинку. Я снимаю его двумя пальцами. Лист – как ладонь: ничего не просит, ничего не обещает. Я прячу его в карман.

У входа, прислонившись к перилам, стоит Дэн. Телефон в кармане, руки свободны.

– Привет, – говорит он.

– Привет, – отвечаю. – Увёз бы меня на край света?

– Можно и до дома, – сухо шутит.

– Тоже вариант.

Мы идём рядом. Он не спрашивает «как прошёл день». Он и так видел.

Я могла бы рассказать ему про женщину без юмора, про яйца на мосту и про треск стекла внутри. Но он говорит:

– Поешь.

И этого хватает, чтобы я не развалилась.

В машине тихо. Он включает радио на едва слышный уровень – как будто ставит фон, чтобы мои мысли не слишком шумели.

– Ты много работала, – наконец говорит он.

– Сегодня – как обычно.

– Сегодня – больше.

– С чего ты взял?

– Ты смеялась даже там, где не смешно.

Я утыкаюсь лбом в холодное стекло окна и смеюсь снова – уже по-настоящему.

– Профдеформация.

– Усталость, – поправляет он. И замолкает.

Он говорит мало. Но каждое слово – как уровень в строительном пузырьке: показывает, куда завалилось.

У подъезда он глушит мотор, не спешит.

– Завтра забрать? – спрашивает так же просто, как «пей».

– Забери, – говорю. – И… спасибо за «дыши».

– Не за что, – кивает. – Это ты меня учишь – дышать громко.

– Неправда.

– Правда, – и чуть улыбается. Этого достаточно.

Поднимаюсь домой. Кухня встречает темнотой и запахом вчерашнего чая. Ставлю чайник, прислоняюсь к столешнице. Достаю из кармана кленовый лист и кладу между страницами блокнота. Пальцы дрожат не от усталости – от дозволения. Сегодня я позволила себе не спасать весь мир. Только накормить его. Этого хватило.

– Ну что, Синдни, – говорю себе в стекло окна, где город размыли огни, – ещё один день. Ты смеялась, ты ругалась, ты смогла.

Тишина уже не кусается. Она – тёплая. Как плед.

Маска – инструмент, а не кожа. И я имею право её снимать. Завтра – снова надену. Но уже по своей воле.

II

Утро дома начинается с чая. Кофе – это для ресторана, для гостей, для шоу. А чай – мой личный ритуал. Чашка дымится, я ставлю её на подоконник и, как всегда, думаю: «Надо что-то успеть до работы». Список всегда длиннее, чем день. Дэн на кухне чинит дверцу шкафа. Он делает это так спокойно, будто в мире нет ничего сложнее винта и отвертки. Иногда мне кажется, что его фирма успешна именно потому, что он умеет так – шаг за шагом, без паники, без слов.

– Если бы я была шкафом, – говорю, – ты бы тоже меня чинил?

– Ты не шкаф, – отвечает он, не поднимая глаз.

– Но если вдруг? Представь.

– Тогда я бы просто купил новый, – спокойно.

Я прыскаю. Он тоже усмехается – но только уголком рта. Для него это уже целый фейерверк. Он не играет в мои «шоу». У него нет этой потребности – всё превращать в репризу. Иногда я чувствую себя комиком на пустой сцене. А он – зритель, который всё равно пришёл.

– Сегодня корпоратив, – сообщаю бодро. – Буду ведущей вечера, стендап-комиком и, возможно, жонглёром.

– У тебя и так был вчера корпоратив, – напоминает он.

– Ну, у меня каждый день корпоратив. Я ведь Синдни.

Я театрально кланяюсь. Чай расплескивается через край.

«Я ведь Синдни». Как будто это должность. Как будто без неё я исчезну.

– Слушай, а если я когда-нибудь приду домой и просто молча упаду спать – ты удивишься?

Он откладывает отвертку, смотрит на меня так, будто читает текст на прозрачной бумаге.

– Нет. Я удивляюсь, что ты до сих пор не пробовала.

Первая трещина. Я улыбаюсь – по привычке.

– Молча? Я? Представь: весь город рухнет, потому что не услышал моих шуток.

– Может, ему от этого станет тише, – отвечает он и возвращается к дверце.

Я делаю вид, что обиделась. На самом деле – боюсь. Боюсь, что он прав. Отхожу к окну, делаю глоток чая и вижу во дворе девочку, которая на цыпочках тянется до качелей. Смешная. Упрямая. Как я когда-то.

И вот он Флешбэк.

Я в своём детстве, за столом, с раскрытой тетрадкой. Мама говорит:

– Будь лучшей. Улыбайся. Люди не любят грустных детей.

Я улыбаюсь. Челюсти болят, но я улыбаюсь. Вот и весь секрет. Я улыбаюсь с семи лет. Потому что иначе – «люди не любят».]

Чай остывает. Время бежит. Я натягиваю куртку, хватаю ключи.

– Пошли?

– Я заеду к тебе вечером, – отвечает Дэн. – Как всегда.

– Как всегда, – повторяю. И думаю: «А что, если однажды я не буду как всегда?»

Ресторан утром похож на аквариум: люди плывут в стекле окон, как разноцветные рыбы. Внутри пахнет корицей, свежим хлебом и чуть-чуть – железом кофейной машины. Я двигаюсь по залу так, будто дирижирую оркестром: здесь поправить скатерть, там улыбнуться, тут – кинуть лёгкую шутку, чтобы гость забыл, что у него на носу важная встреча.

– Улыбнитесь, сэр, – говорю мужчине с хмурым лицом. – У нас действует акция: «каждая улыбка = плюс десять лет жизни».

Он сначала морщит лоб, потом всё же смеётся. Маленькая победа. Я коллекционирую их, как другие собирают марки. Маленькие победы не кормят. Они лишь дают отсрочку. Но пока это работает – шоу продолжается.

Софья машет рукой из-за стойки:

– Синд, у нас звонок на линию!

– Я же на линии двадцать четыре на семь! – выкрикиваю и хватаю трубку.

– Алло?

– Алооо, моя знаменитая подруга, – голос Нессы льётся, как тёплый мёд. – Ты уже спасла мир? На личный невозможно дозвониться.

– Я каждый день спасаю, – отвечаю. – У меня это в графике.

Я вру. Сегодня я едва спасаю себя.

– Хотела спросить… – Несса делает паузу. – Ты вечером освободишься? У меня новые наброски, хочу показать.

Я смотрю на расписание. Там красным мигает «обеденное цунами», а вечером – закрытие.

– Вечером? Конечно, – бодро. – Я даже нарисую фейерверки на полях твоих рисунков.

– Ты чудо, – вздыхает она. – Только не утомляйся там.

– Я никогда не утомляюсь, – отстреливаюсь, как из рогатки. – Я же Синдни.

Мы смеёмся и прощаемся. «Я никогда не утомляюсь». Ложь, которая звучит красивее правды. Зал полон. Дети бегают вокруг столиков, как маленькие кометы. Официанты лавируют, но одна тарелка всё равно летит на пол – звон, хлопок, каша по плитке. Я хлопаю в ладоши:

– Бесплатный перформанс от кухни! Второй акт – через полчаса!

Кто-то смеётся, кто-то морщится. Внутри у меня дрожит – не все шутки спасают.

Сегодня публика трудная. Сегодня мои трюки ломаются.

К двум приходит корпоратив. Шумные, уверенные, с заказами «а сделайте всё идеально, у нас же праздник». Я улыбаюсь шире, чем обычно. Говорю тосты, наливаю уверенность в бокалы вместе с вином. И всё же чувствую – за спиной что-то трещит.

Шутки не держат потолок. Он всё равно прогибается.

На минуту выхожу в подсобку, прислоняюсь к стене, закрываю глаза. Телефон вибрирует. Сообщение от Дэна: «Пообедай». Всего одно слово. Я смеюсь сквозь усталость и отвечаю смайликом.

Он видит даже на расстоянии. Но я всё равно делаю вид, что у меня силы бездонные.

После полудня в ресторане – как оркестр в разгар симфонии: каждый звук накладывается на другой. Ложки звенят, чашки гремят, кто-то смеётся, кто-то спорит, кухня шипит и булькает, и всё это я должна удерживать в одном ритме. Я – дирижёр, и палочка у меня в руках.

Менеджер ресторана не сидит за столом с бумагами. Менеджер – это человек, который одновременно подстраивает свет, утешает гостя и ловит падающую вилку на лету. Если всё идёт гладко – значит, я делаю свою работу.

Я прохожу вдоль зала: столики полны, воздух тёплый, пахнет сливочным соусом и свежим хлебом. Повар Тони выкрикивает «заказ на два!» так, будто объявляет начало матча. Софья шипит на стажёра Ника, чтобы тот держал подносы ровно. Всё в привычном хаосе.

Хаос – мой корм. Но хаос изматывает быстрее, чем любые тренировки.

В углу пара спорит, наклонившись друг к другу. Я подхожу – улыбаюсь, шутка готова:

– Если спор о еде, я как арбитр: могу вынести вердикт в пользу десерта.

Они оборачиваются. Женщина смотрит на меня усталыми глазами, в которых нет места для смеха. Мужчина раздражённо стучит пальцами по столу.

– Нам уже двадцать минут не приносят заказ, – сухо говорит он.

– Мы ждём ребёнка, – добавляет она и кладёт руку на живот.

Я мгновенно замолкаю. Шутка разбилась, как стеклянный шарик.

Вот оно. Первый раз за долгое время смех не спасает.

– Простите, – говорю тихо. – Я немедленно уточню на кухне.

И бегу.

На кухне жар и пар, Тони весь в муке, руки у него в тесте.

– Где заказ на шестой стол?! – кричу.

– Горит, – огрызается он, – я один на два фронта.

– У них ребёнок, Том!

– У меня тридцать заказов, Синд! Я не робот!

Я тоже не робот. Но все делают вид, что я могу держать весь мир на руках. Я сама хватаю поднос, выкладываю блюда, проверяю: всё горячее, всё готово. Бегу к столу, ставлю тарелки.

– Простите за задержку. Тортик от нас – за счёт заведения.

Женщина кивает, мужчина молчит. Я улыбаюсь – шире, чем надо, шире, чем могу.И вдруг чувствую, как по спине пробегает дрожь. Внутри всё пусто. Словно батарейка, у которой внезапно кончился заряд.Я отхожу в подсобку, прислоняюсь к стене. Глаза закрываются сами. В груди тяжело, будто кто-то положил кирпич. Слёзы. Они уже здесь. Но у менеджера ресторана нет права на слёзы в смену. У менеджера есть только улыбка.

Телефон вибрирует. Несса.

– Ну что, супергерл, – звучит её голос, – ты ещё жива?

Я глотаю воздух, будто после бега.

– Жива. И улыбаюсь, как всегда.

– Ты врёшь, – мягко говорит она. – У тебя голос другой.

– Мне просто шумно здесь, – шучу. – Зал бурлит, как суп.

– Синдни… – она хочет сказать что-то ещё, но я перебиваю:

– Несса, вечером всё расскажу, ладно? У меня цунами.

– Ладно, – отвечает она. – Но пообещай, что ты поешь.

– Обещаю, – автоматически.

Мы прощаемся.

Я не поем. У меня нет сил даже пить. Я выхожу обратно в зал. Ставлю улыбку на лицо, как актёр надевает маску перед выходом.

Люди смеются, едят, празднуют. Мир снова крутится. Но внутри меня шестерёнки скрежетают так громко, что я боюсь – вот-вот услышат все.

Вечерний город пахнет мокрым асфальтом и выдохшимися огнями витрин. Люди идут по улицам, смеются, тащат пакеты, кто-то спорит, кто-то целуется у автобусной остановки. Я смотрю на них и думаю: у каждого свой маленький спектакль. У меня – свой. Ресторан наконец закрылся. Занавес упал, свет погашен, столы накрыты белыми скатертями, как спящими простынями. Я стою у двери, держу в руках ключи и чувствую, как спина ноет, будто я весь день носила невидимый рюкзак с камнями.

Я и правда носила. Он называется «улыбка».

У входа стоит Дэн. Прислонился к перилам, руки в карманах. Он, как всегда, спокоен, будто ждал не час, а пять минут.

– Готова? – спрашивает.

– Никогда, – смеюсь. – Но пойдём.

Мы идём к машине. Я болтаю – про гостей, про сломавшуюся кофемашину, про то, как Софья ругалась на стажёра. Он слушает молча. Иногда кивает. Иногда бросает короткое «угу». Моя болтовня – как шум воды. Он слушает, чтобы я не утонула.

В машине тихо играет радио. Какая-то джазовая композиция, саксофон плавно тянет ноту, и я впервые за день чувствую, что можно дышать глубже.

– Сегодня была тяжёлая смена? – спрашивает Дэн, не отрывая взгляда от дороги.

– Как обычно, – отвечаю.

– Нет, – спокойно возражает он. – Сегодня больше.

– Ты всегда так думаешь.

– Я всегда вижу.

Я отмахиваюсь, открываю окно. В лицо бьёт прохладный ветер. Он видит. Даже тогда, когда я делаю вид, что всё под контролем. И это пугает больше всего.

Дома встречает тишина. Я бросаю сумку у дверей, включаю свет. Моя квартира маленькая, но уютная: книги на полках, кружки на кухне, плед на диване. Всё моё. Всё знакомое.

Я снимаю обувь, иду на кухню, ставлю чайник.

– Чай? – спрашиваю Дэна.

– Ага, – отвечает он.

Пока вода закипает, я открываю окно. Ночной воздух пахнет листвой. Внизу шуршат машины, редкие прохожие спешат домой. Я опираюсь на подоконник и чувствую, как плечи опускаются. Осень приходит медленно. Когда никого нет – маска тяжёлая. Но её хотя бы можно снять.

– Что ты калякаешь? – спрашиваю я, когда Дэн достаёт из кармана свой блокнот.

– Не калякаю. Записываю.

– Что?

– Мысли.

– Звучит скучно.

– Зато правда, – отвечает он.

Я смеюсь, но внутри немного больно. Его правда – против моей игры.

После чая я иду в душ. Горячая вода смывает с меня запах ресторана – кофе, тесто, специи, чужие духи, чужие эмоции. Всё стекает в слив. Я стою с закрытыми глазами и думаю: вот бы всё можно было так смывать. Но некоторые вещи не смываются. Усталость. Одиночество. Страх, что однажды улыбка не включится.

Я выхожу, заворачиваюсь в полотенце. В зеркале – я сама, без макияжа, с мокрыми волосами, с красными от усталости глазами. Смотрю и не узнаю.

– Ну привет, незнакомка, – шепчу. – Как ты там держишься?

Не держусь. Но признавать это – страшнее всего.

На кухне Дэн уже налил новый чай. Сидит, склонившись над блокнотом. Я присаживаюсь напротив, тянусь за кружкой.

– О чём думаешь?

– О тебе, – отвечает он так просто, что я чуть не давлюсь чаем.

– Ой, только не романтика в стиле мелодрамы. У меня на это аллергия.

– Тогда я скажу иначе. Ты выглядишь уставшей.

– Спасибо, доктор. Отличная диагностика.

– Я серьёзно.

– А я – нет. Вот и баланс, – улыбаюсь.

Он смотрит на меня долго. Потом говорит:

– Хоть со мной можешь быть без шоу.

Я хочу. Очень. Но слова застревают. И я снова улыбаюсь.

– Без шоу? Ты что, знаешь рецепт тишины? – делаю смешную гримасу. – Я ведь умру от скуки.

– Нет, – качает он головой. – Ты выживешь.

Я замолкаю. Смотрю в кружку, где плавает кусочек лимона. Он медленно крутится, как стрелка компаса. Я не знаю, куда он показывает. Позже я ложусь на диван, заворачиваюсь в плед. Дэн рядом, листает телефон, молчит. В комнате тихо. Только часы на стене отбивают ритм. Я закрываю глаза и впервые за день позволяю себе ничего не говорить. Тишина. Она не кусается. Она обволакивает. И вдруг я чувствую – слёзы. Настоящие. Они подступают к глазам, я глотаю воздух.

– Эй, – шепчет Дэн. – Всё нормально.

– Всё нормально, – автоматически повторяю я.

– Тебе нужен отдых..

И кладёт руку на мою. Я отворачиваюсь, чтобы он не видел. Слёзы текут по щеке.

– Я ведь должна быть весёлой, – шепчу.

– Нет, – отвечает он. – Ты должна быть собой.

И вот впервые за долгое время я молчу. Без шуток. Без улыбки. Просто молчу. И это – честнее всего. Или нет ?

III

Усталость накапливается не шумом, а тишиной. День отгремел, ресторан сложил крылья, столы укрылись белыми простынями, как спящие. Я запираю дверь и улыбаюсь замку – будто он тоже мой гость, которому нужно сказать «до завтра». В стекле входной двери отражается город – мокрый, мерцающий, будто кто-то разлил по асфальту растаявший сахар. Сахар – липнет к пальцам. Усталость – к рёбрам. Я несу её, как тяжёлую сумку, которую никто не видит. Дэн ждёт у машины. Его спокойствие – как фонарь над подъездом: устойчивый свет без мерцаний.

– Готова? – спрашивает.

– Я всегда готова, – делаю реверанс, как диванная прима. – Смотри, блеск в глазах прилагается.

Он чуть улыбается. Совсем чуть – но мне хватает.

«Всегда готова» – старая ложь в новом платье. В салоне тихо играет джаз. Саксофон вытягивает вечер в длинную ноту – как карамель, которую тянут и тянут, пока не станет прозрачной. Я щебечу – про гостей, про перепутанный торт, про героический подвиг Тони, спасшего соус в одиночку.

– Представляешь, один мужчина попросил убрать из ресторана все шутки, – смеюсь. – Как будто в цирке выключить свет!

Дэн кивает. Внимательно. Спокойно.

Кивок – не разговор. Но и не молчание. Он слышит. Я злюсь на это «слишком спокойное слышит».