- -
- 100%
- +
– Тяжёлый день? – спрашивает он.
– Да что ты! – взлетаю в тон. – Сплошной праздник. Я же Синдни: взмах – и зал сияет!
Я улыбаюсь так широко, как будто от этого включатся все уличные гирлянды. Они не включаются. Щёки болят. Снаружи – улыбка, внутри – судорога. Дома тёплая лампа на кухне делает из стола остров. Я бросаю сумку у двери, снимаю туфли носком о носок, вздыхаю:
– Чай?
– Я сделаю, – он уже ставит чайник, двигается неспешно, как человек, у которого внутри не штурм, а чертёж.Чай – это его язык. «Ты жива?» он говорит «чай». «Я рядом» он говорит «чай».
– Ну, как твои объекты? – подпрыгиваю на стул, ноги босые, как у ребёнка. – Забетонировали мир?
– Почти, – отвечает он. – Мир сопротивляется.
– Ему стоит поучиться у меня, – строю рожицу. – Я сопротивляюсь лучше всех.
Он смотрит внимательней. Я отвожу глаза.
Сопротивляюсь – да. Себе – больше всего.
Чай дымится. Лимонные колечки кружатся в кружке, как маленькие солнца.
– Сегодня ты была громче обычного? – спокойно.
– Я всегда громкая, – отмахиваюсь. – Это моя суперсила.
– И слабость, – добавляет он.
Слово падает, как гайка на кафель. Попали. Я слышу в себе хруст.
– Слушай, – улыбаюсь слишком широко, – а ты хотя бы иногда злишься? Ну немножко? Хотя бы на пробку на дорогах или на кривую полку в ИКЕЕ?
– Бывает, – спокойно.
– Когда?
– Когда сам с собой.
– Ох ты ж философ, – хохочу. – С тобой не потанцуешь.
Чай расплёскивается – тонкая жёлтая дуга по блюдцу.Шутка – цирк. Сегодня цирк горит.
– Спрашивай, – вдруг говорю. – Давай, спроси, как прошёл мой день.
– Я вижу, – отвечает он. – Ты устала.
– Нет, спроси словами! – вскипаю. – «Как ты?» – всего две! Две короткие!
Он ставит кружку, пальцы по столу – один, два, три.
– Как ты?
– Прекрасно! – выпаливаю, как из пушки конфетти. – Великолепно! Сияю и переливаюсь!
Тишина смотрит на меня, как строгий учитель.Я вру и слышу, как враньё скребёт по эмали.
– Ты злишься, – говорит он.
– Да! – поднимаюсь резким движением. – Потому что мне нужен не детектор усталости и не чайник с водой! Мне нужен человек, который хотя бы иногда выбрасывает из окна свои чертежи и орёт вместе со мной!
– Если мы оба начнём орать, – тихо, – кто из нас двоих останется держать?
– Ах, вот значит как, – смеюсь остро. – Я – проблема, ты – держатель мира? Каменная стена, у которой всегда всё «под контролем»?Он моргает медленнее обычного. Это его «больно».
– Быть «стеной» – тоже работа, – говорит он. – И я её не выбирал ради красивого титула.
– А я выбрала? – у меня срывается голос. – Я выбрала быть салютом для всех? Выбрала улыбаться, когда хочется осесть на пол и закрыть уши?!
Слова летят, как тарелки. Если б они были настоящими, пол уже звенел бы.
Я кидаю осколками. Потом всё равно собирать мне.Он берёт блокнот, закрывает. Тихо, как крышку на кипящей кастрюле.
– Я пойду, – говорит. – Чтобы ты могла подышать.
– Конечно, – делаю реверанс. – Уходить – твой любимый трюк.
Он смотрит. Долго. Так, будто меряет шагами расстояние между нами. Открывает дверь. Уходит. Щёлк. Зашёл. Вышел. Осталась тишина, в которой слышно, как пыль садится на подоконник. Я бряцаю посудой, включаю радио – там кто-то сладко поёт про вечную любовь, выключаю, иду в душ. Вода струится горячая, как оправдание. Моет плечи, ключицы, шею. Не моет внутри.
Внутри – не рана. Натира. От ремня, который носишь годами: «будь лучшей», «улыбайся», «держи». Возвращаюсь в кухню в полотенце и старой футболке. Волосы мокрые, как водоросли. На столе – две кружки. В одной – лимон уже сел на дно. В другой – пусто. Пустота – сильный напиток. Обжигает.
Тянусь к телефону. Один контакт – горячее стекло. Несса. Нажимаю вызов. Гудки как сердцебиение – тук, тук, тук.
– Алло! – её голос – как плед: мягкий, с крапинками. – Синд, ты?
В горле поднимается лавина. Ещё слово – и меня смоет. Я не выдержу собственного «плохо». Я надираю улыбку обратно.
– Да, это я! – звеню. – Просто хотела похвастаться: у нас сегодня был аншлаг, я блистала, как люстра в театре.
– Я так и знала, – смеётся Несса. – Расскажешь завтра. И поешь, пожалуйста.
– Конечно! – обещаю голосом отличницы. – Спокойной ночи!
Отключаю. Смотрю на экран: моё отражение – усталое солнце с растёкшейся подводкой. Снова солгала. Даже ей.
Кухня дышит холодильником. Часы жуют время. Тишина скребёт по стенам, как мышь. Я забираюсь на диван, укрываюсь пледом. Плед пахнет чистым порошком и чем-то детским, будто у меня есть прошлое, в котором нужно было только спать и просыпаться.
– Всё нормально, – шепчу полумраку. – Всё прекрасно.
Слова падают на ковёр и не отскакивают. Не прекрасно. И это не катастрофа – признавать. Я открываю рот – вместо голоса выходит воздух. В голове вертится утренний разговор: «Как ты?» – «Прекрасно!» Я бы хотела придумать другой ответ. Я бы хотела уметь его вынести на свет, как чашку чая – двумя руками, аккуратно.
Начинать – страшно. Но молчать – дороже. Телефон вспыхивает: от Дэна одно сообщение – «Дыши». Всего пять букв. Они ложатся на грудь не плитой, а ладонью. Я кладу ладонь поверх – ладонь на ладонь, как если бы он был рядом.
Я вдыхаю. Медленно. На четыре. Выдыхаю. На шесть. Сердце перестаёт стучать в виски, как мячи в спортзале. Шум в голове расслаивается: где кухня, где радио, где мои собственные шаги. Пишу ему: «Завтра расскажу правду». Стираю. Пишу: «Спасибо за чай». Стираю. Пишу: «Я». Точка. Стираю. Кладу телефон экраном вниз. Иногда молчание – это подготовка к словам, а не их отсутствие. Я заношу в тетрадь одну строку: «Маска – инструмент, а не кожа». Под ней – «научиться снимать без крови». Чернила впитываются медленно, как новая привычка.Город за окном тихо перетекает. Фонари расцветают жёлтыми кругами. Из темноты выплывает клиновый лист, прижимается к стеклу, как ладонь, и сползает вниз.
– Я увижу тебя утром, – говорю ему, как живому. – Утро всегда даёт второй шанс.Шанс – это не милость. Это работа. Завтра я попробую сказать «плохо» хоть шёпотом. Не миру. Ему. И себе. Я засыпаю под шум холодильника, как под далёкое море. В руках – плед, в кармане – телефон, в груди – маленькая щель, через которую уже тянет свежим воздухом. Не бурей. Воздухом.
Тишина всё ещё режет. Она мой нож..
***Утро пахнет корицей и кипятком. Ресторан оживает медленно: первые гости ещё сонные, слипшиеся, как булочки в духовке. Я двигаюсь по залу с подносом в руках, улыбаюсь, подбадриваю, бросаю шуточки, чтобы никто не заметил, что сама я всё ещё держусь на тонких нитях.Вчерашняя ночь осталась в голове колючкой. Тишина, звонок Нэссе, который так и не стал признанием. Дэн ушёл. И всё же я знала: он всё равно появится утром.И он появился. Как всегда.
Сел к своему столу у окна. Заказал чай. Открыл блокнот. Молчал. Я смотрю на него издалека. Он – будто камень посреди реки. Поток гостей несётся мимо, официанты лавируют с подносами, а он сидит – и всё это течёт вокруг, не задевая. Я выдыхаю и иду к соседнему столику: кофе, круассаны, улыбка. Потом к другому: сок, яичница, ещё улыбка. Я смеюсь, жонглирую словами, как шариками. Но краем глаза всё время ловлю его силуэт. Маска работает на всех. Но не для него. И это бесит. В свободную минуту я подхожу к его столику. Наклоняюсь, ставлю локти на спинку стула, словно ведущая ток-шоу.
– Ну вот, и у нас теперь своё украшение зала. Экспонат. Статуя в углу, на счастье заведения.
Я улыбаюсь. Остро. Слишком остро.
Он поднимает взгляд.
– Статуя? – переспросил.
– А что? Ты сидишь неподвижно, пьёшь свой чай, молчишь. В музей бы тебя – и билет продавать.
Смеюсь— но смех с привкусом железа.
Дэн кладёт ручку, закрывает блокнот. Спокойно отвечает:
– Лучше быть статуей, чем вихрем, который ломает всё вокруг.
Я вздрагиваю. На секунду не нахожу слов.
– Ты сейчас про меня? – спрашиваю.
– Я про нас, – говорит он тихо. – Ты всё время бежишь. Я – всё время сижу. Может, поэтому мы всё ещё держимся.
Он делает глоток чая. Спокойно. Его спокойствие снова режет. Но режет не как равнодушие. Как зеркало.
– Держимся? – повторяю я, всё ещё улыбаясь. – Как канатоходцы? В любой момент можно сорваться?
– Именно поэтому, – отвечает он, – нам нужен баланс. Я резко выпрямляюсь. Чувствую, как внутри снова нарастает злость – за его равные интонации, за этот вечный «баланс». Но за спиной зовут гости: «Девушка, счёт!» Я поднимаю руку, делаю знак, иду к кассе. Работа снова глотает меня целиком. Я убегаю. Потому что убегать проще, чем слушать его тихие правды. Но когда оборачиваюсь через плечо, вижу: он всё ещё там. Сидит. Статуя, блокнот, чашка чая. И почему-то – это единственный якорь, который удерживает меня от того, чтобы сорваться прямо в середине зала. Бесит.
IV
Выходной. Это слово всегда звучит, как билет в парк аттракционов. Но сегодня оно – как пустая коробка: вроде подарок, а внутри ничего. Дэн на работе, объект: срочный заказ, звонки, строители, бетон, нервы. Я осталась дома. Чай в кружке остыл, книги на полке уставились корешками, плед лежит брошенный на диване.
Телефон пищит. Сообщение от Дэна:
«Покушай. Буду позже. На объекте завал».
Я закатываю глаза.
– Спасибо, мама, – бурчу в экран. – Ещё бы добавил: «шапку надень».
«Покушай» – забота. Но слышится как контроль. Я не люблю, когда меня держат за ребёнка. Чтобы отвлечься, набираю Нессу. Видео. Экран вспыхивает – и вот она, в своём саду. На ней куртка, волосы собраны, руки в перчатках. За спиной – мандариновые деревья, листья блестят, на земле золотые пятна.
– Синд! – улыбается она, поправляя камеру. – А я как раз обрезаю ветви. Зима близко.
– Ты как садовник-воин, – смеюсь я. – Вышла против холода с секатором.
– Ага, – кивает. – Эти малыши должны пережить морозы. Видишь, вот этот? – показывает на молодое деревце. – Его надо укрепить.
Я смотрю на её руки, на зелень вокруг. Она – в саду, живом и дышащем. А я – в квартире, где даже цветок на подоконнике забыл, что значит расти.
Я завидую. Но не признаюсь.
– Ты какая-то тихая, – замечает Несса. – Всё в порядке? Может, мне приехать?
– Да ты что! – вскидываю руки. – У меня всё супер. Просто выходной, я в режиме «диван-чай-сериалы». Ничего драматичного.
Улыбаюсь широко.Она щурится.
– Синдни…
– Нес, честно! У меня всё окей. Вот, даже улыбаюсь! Видишь? – корчу рожицу в камеру.Щёки снова болят. Маска снова сидит слишком плотно. Мы переходим на лёгкие темы. Я рассказываю про ресторан, как гость заказал «кофе без кофеина, сахара и воды», и как Софья чуть не свалилась от смеха. Несса показывает мне садовые лампы, которые Адам установил между деревьями.
– Кстати, как Адам? – спрашиваю я.
– Всё хорошо, – отвечает она. – Вон, возится вон там, видишь? – камера качается, вдалеке мелькает мужская фигура. – Помогает укрывать деревья.
– Золотой человек, – говорю. – Надо мне тоже такого завести.
Несса смеётся.
Она счастлива. Я радуюсь за неё – по-настоящему. Но это радость с привкусом горечи: я будто за стеклом, где всё это недоступно. Мы болтаем ещё минут десять. Потом Несса вдруг снова смотрит на меня пристально.
– Синд, ты уверена, что у тебя всё в порядке?
– Конечно! – хлопаю ладонью по колену. – Ты что, я же Синдни. У меня всегда всё супер.
– Просто… ты для меня тогда сделала очень много. Когда я была в депрессии, ты не отвернулась. Я не хочу, чтобы ты теперь сама осталась одна.
Я улыбаюсь, машу рукой.
– Нес, ты что, я железобетонная! Меня ничем не возьмёшь.
– Точно? – спрашивает она тихо.
– Точно-точно, – отвечаю бодро. – Честно-честно.
Мы смеёмся, болтаем ещё пару минут. Потом связь прерывается, экран гаснет. Тишина возвращается. Я снова одна. И улыбаюсь в пустую комнату. Улыбаюсь, пока не понимаю – зачем.
***Паста получилась странной: чуть пересолила, но я всё равно съела. Хоть какая-то имитация ужина. Потом устроилась на диване, включила сериал, где люди живут чужими страстями и чужими катастрофами. На часах девять вечера. Я стараюсь не думать. Просто не думать. Выметать из головы всё, как мусор из коридора.
Не думать» всегда превращается в «думать сильнее». Шум двери заставил меня вздрогнуть. Щелчок замка, тяжёлый звук обуви в прихожей. У Дэна есть ключи от моей квартиры. У меня – от его. Почему мы до сих пор не живём вместе, никто из друзей понять не может. Они шутят: «Вы ходите друг к другу, как соседи по подъезду с ночёвками». Но у него квартира на другом конце города, а моя – в двадцати минутах пешком от ресторана. Так удобнее. Дэн входит, снимает куртку, аккуратно ставит ботинки в угол. Его лицо спокойно, будто день на объекте был прогулкой по парку. Садится рядом на диван.
– Всё окей на объекте? – спрашиваю.
– Как всегда, – отвечает. – Ничего страшного.
Ничего страшного. У него никогда ничего страшного. Я чувствую неловкость. В комнате пахнет томатным соусом и чуть подгоревшим хлебом, а он сидит так спокойно, будто пришёл не ко мне, а в музей.
И тут он поворачивается и спрашивает.
– Зачем ты всегда делаешь вид, что всё хорошо?
Я застываю. Слова упираются в горло, как пробка. Он попал прямо в центр. И от этого я хочу не плакать, а кричать.
– Может, потому что так проще, – выпаливаю. – Проще, чем каждый раз объяснять, что внутри всё валится!
– Я ведь вижу, – спокойно говорит он. – Зачем играть?
– А что мне остаётся?! – вскакиваю с дивана. – Ты думаешь, мне легко? Каждый день шоу, каждый день улыбки, а дома – каменная стена! Ты хотя бы раз можешь быть другим? Разозлиться? Закричать? Хоть что-то почувствовать?!
Слова летят, как ножи. Я знаю, что они острые. Но остановиться не могу.
Дэн поднимается. Его взгляд по-прежнему ровный, но губы сжаты.
– Если ты хочешь, чтобы я тоже играл в твоё шоу, я не умею. Я умею тлько быть собой.
– А быть собой – это молчать и уходить! – бросаю я.
Он надевает куртку, берёт ключи.
– Спокойной ночи, – говорит тихо.
Дверь захлопывается.
«Спокойной ночи» звучит, как приговор. Я остаюсь на диване одна. Экран мигает картинками сериала, герои продолжают смеяться, плакать, любить. А я смотрю на дверь и думаю: может, однажды он уйдёт – и не вернётся.
***Утро начинается с тяжёлой головы. Будильник звенит, как надоедливый комар. Я выключаю его ладонью и долго смотрю в потолок. Вчерашние слова «спокойной ночи» всё ещё висят в воздухе, будто над кроватью приколот запиской.Я тянусь к телефону – ни одного сообщения. Ни от Дэна, ни от Нессы. Тишина. Тишина – хуже всего. Потому что в ней мои мысли звучат громче. Я собираюсь в ресторан механически: хватаю чёрные брюки, белую рубашку, волосы в пучок. Зеркало показывает усталое лицо, но я рисую улыбку маркером губ. Сойдёт. Для гостей всегда сойдёт.Дорога занимает двадцать минут. Я иду быстро, обгоняя прохожих, будто от этого зависит что-то важное. На самом деле – просто не хочу думать.
Ресторан просыпается с ароматом сладких булочек и хлеба. Я вхожу, и всё вокруг оживает: официанты машут, Софья кивает, Тони уже спорит с поставщиком по телефону. Я беру ритм – иду вдоль столиков, поправляю, бросаю первую шутку.
– Доброе утро! Кто улыбается на завтрак, тот не опоздает на обед!
Несколько гостей смеются. Но смех звучит слабее, чем обычно. Я знаю: это потому, что моя улыбка тоже слабее. Я произношу слова на автомате. Я шучу по памяти. Но внутри пусто, как в опустевшем зале после праздника.
– Синд, – тихо говорит Софья, подойдя ближе, – ты сегодня какая-то…
– Какая-то? – поднимаю бровь. – Я всегда какая-то. Обычно – яркая!
– Да, – усмехается она, – но сегодня яркая с серым оттенком.
Я закатываю глаза.
– Это всего лишь усталость. Ночью сериал смотрела, – вру легко.
Софья смотрит дольше, чем нужно, но ничего не говорит. Часов в десять зал уже полон. Я бегаю между столами, ловлю падающие ложки, комментирую пролитый сок как «эффект спецэффектов от кухни». Всё идёт, как обычно, но внутри каждый смех кажется натянутой струной, которая вот-вот лопнет.
И тут я замечаю его.Дэн сидит за своим привычным столиком у окна. Чай. Тот же спокойный взгляд. После вчерашнего его молчание кажется громче. Теперь оно не спокойствие, а стена. Между нами.
Я подхожу к нему между заказами, как будто случайно. Ставлю руки на спинку стула, смотрю сверху вниз:
– Ну что, вот и наша постоянная экспозиция. Статуя в углу, живая легенда нашего заведения.
Он поднимает глаза. Тихо отвечает:
– Лучше статуя, чем маска.
Я замираю.
– Прости? – спрашиваю, хотя слышала ясно.
– Ничего, – он закрывает блокнот. – Работай.
Его «ничего» звучит как «всё». Я чувствую, как внутри что-то ломается. Но вместо того, чтобы сказать, я бросаю через плечо:
– Ну да, у статуи хотя бы не болят щеки.
И убегаю к другому столику.
К полудню я шучу громче обычного. Слишком громко. Дети хлопают, взрослые улыбаются, но я сама себя почти не слышу. В голове крутится только одно: он сидит там, у окна, пьёт чай и смотрит. И я не знаю, чего в этом взгляде больше – заботы или разочарования. Я устала играть, но остановиться страшнее. В три часа он уходит. Не прощается. Просто оставляет деньги на столе и выходит. Я смотрю ему вслед через стеклянную дверь. И понимаю, что даже ресторан с сотней гостей никогда не будет таким шумным, как его тишина.
Вечером, когда зал пустеет, я снова сижу в подсобке. В руках телефон. Несса мигает в контактах. Я думаю: «Позвоню». Но палец зависает. Я не могу сказать ей правду. Если скажу – придётся признать.
Я пишу Дэну сообщение: «Ты всё ещё моя статуя?»
Удаляю.
Пишу: «У меня сегодня аншлаг. Все смеялись.»
Удаляю.
Пишу: «Я».
И тоже стираю. Молчание снова победило. Но завтра будет новый день. Новый зал. Новые шутки. И новые трещины.
***Ресторан выдохнул вместе со мной. Я выключила свет, закрыла дверь на ключ, и зал погрузился в тишину, будто сцена после спектакля. Обычно я сразу бегу домой – усталость гонит, ноги сами знают дорогу. Но сегодня не спешу.На улице холодно. Осень цепляется за воздух жёлтыми листьями, но в дыхании уже чувствуется зима. Воздух хрустит – свежий, прозрачный, будто хрусталь. Я иду медленно, руки в карманах, шаги тихо стучат по тротуару. Иду медленно, потому что боюсь дойти. Дома – снова тишина. Дома – снова мысли. А я сегодня не готова слушать их громкий хор.Я пытаюсь не думать. Считаю фонари, разглядываю витрины, слушаю, как кто-то смеётся за углом. Но мысли всё равно возвращаются.
«Если бы я призналась… Если бы сказала Нэссе, что мне тяжело. Если бы сказала Дэну, что я не справляюсь… Может, было бы легче». Но я не могу. Не потому что нечего сказать. Потому что боюсь потерять образ. Образ «девочки-праздника». «Синдни – всегда весёлая». Если я разрушу это – останется ли что-то? Или люди отвернутся? Холод забирается в пальцы, в волосы, в горло. Я ускоряю шаг, но не спешу. Просто иду. На полпути к дому слышу звук двигателя. Машина приближается сзади, фары скользят по асфальту. Чёрная Kia останавливается у обочины.Окно опускается.Дэн. Конечно он. Кто же ещё? Его лицо освещено жёлтым светом фонаря. Всё то же спокойствие. Всё та же стена.
– Ты что, решила пешком в Антарктиду идти? – говорит он, тихо, но с иронией.
Я усмехаюсь.
– А что? Разминка. Полезно для здоровья.
– Садись, – кивает он.
Я стою, смотрю на него. Внутри всё колеблется: хочется броситься в машину, укрыться его теплом, но другая часть меня шепчет: «Если сядешь – снова придётся улыбаться». Или говорить правду. Я застываю на холодном тротуаре. Его молчание зовёт сильнее слов. Но я не знаю, что страшнее: сесть или пройти мимо.
– У мене только двадцать минут до дома, – говорю. – Прогулка полезна.
– Замёрзнешь.
– Я не сахарная, не растаю.
– Знаю, – отвечает он спокойно. – Но я всё равно здесь.
Я опускаю глаза. Вижу своё отражение в тёмном стекле его двери. Уставшее, неулыбчивое. Настоящее. Если он видит это отражение – значит, образ уже треснул.
Я делаю шаг к машине.Забираю.
– Я сама дойду, спасибо. – Мой голос звучит неуверенно. Но я замечаю как его рука что сжимает руль напрягает.
– Син..
– Я сама дойду , спасибо. – разворачиваюсь и иду в сторону дома. Спиной чувствую его взгляд. Потом шуршание шин, он едет какое время за мной и видимо не выдерживает, машина прибавляет ход и он исчезает за поворотом. Мне показалось или он разлился
–Ай, да брось, – говорю я себе. – Это же Дэн.
V
Утро просыпается на кухне: кофемашина дышит горячим паром, как маленький вулкан; в мисках шуршит сахар; стаканы звенят друг о друга тонко-тонко, как стеклянные кузнечики. Сегодня на столах должны быть скатерти. Я расправляю их: раз-два, как простыни на солнце. Поверх – вазочки, в них веточки эвкалипта. Свежий, зелёный запах, чтобы у людей внутри расправлялась грудная клетка.
– Доброе утро, семья, – говорю своей мини-армии.
Софья зевает так величественно, будто ловит в рот облака. Ник мнётся у стойки, прижимая к себе блокнот, как спасательный круг. Тони ругается с поставщиком, но плохо – без вдохновения.Остальные бегают по залу готовясь к открытиею. Поставщик всё ещё «в пробке», яйца приедут «через десять минут». Десять минут в нашем мире – это сорок два. Я делаю пометку: «завести альтернативу на завтра», иду запускать день.
– Сегодня без паники, – хлопаю ладонью по столешнице, чтобы задать ритм. – Ник, держи спину, поднос ровно; Софья, если гость хмурый – дарим ему улыбку, но не резиновую, настоящую; Тони, ты – маг огня и соли, твоя сковорода – барабан.
– Барабан без палочек, – бурчит Тони. – Но ладно.
– Все улыбаемся и машем, как пингвины из мадагаскара.
Открываем двери. Зал вдыхает. Наступает тёплый гул – как улей, только вместо мёда кофе и слова. Первые два столика – молодая пара и мама с ребёнком. Девушка в белом пальто прячет руки в рукава, как птица – клюв под крыло. Ребёнок глазами ловит свет, он как котёнок под лампой.
– Доброе утро! – кладу меню, и в этом «утре» у меня всегда больше, чем в двух словах. – Если улыбнётесь прямо сейчас, день станет на один градус теплее.
Они улыбаются. Чудо дешёвое, эффект – как от маленького костра.
Пока всё идёт по рельсам. Я держу темп, ловлю просьбы, гашу мелкие пожары. «Синдни на сцене» – надпись включена.
И тут взгляд – сам, без спроса – уходит в угол. К окну. Там, где всегда чай, блокнот и спокойные глаза.
Пусто.
Первый укол. Как будто в зуб попала ледяная щепка. Я мысленно щёлкаю пальцами – «конечно, у него объект, срочный заказ, рабочий форс-мажор». Мир не обязан подстраиваться под наши ритуалы. Но пустой столик – как выбитый кирпич в стене: ничего страшного, а взгляд всё равно туда.
– Синд! – Софья дёргает за рукав. – У третьих кофе, они уже по минутам считают.
– Несу! – иду легко, почти бегу, две чашки, молочная пенка – как облако на ложке. – Осторожно, напиток горячий, как ваша молодость!
Смеются. Маленькая победа №1.
И хоть я менеджере ресторана, я тут за всех, за официанта и за бармена, и наверно за еще за мойщицу порой. Пишу на полях мозга: «улыбки работают». Но в скобках: «на других».
К десяти зал плывёт полноводной рекой. Детское кресло скрипит – в нём принцесса с двумя косичками и серьёзными бровями. Мужчина в сером костюме трёт переносицу: ноутбук, телефон, три звонка одновременно.
– У вас будет лучший завтрак из возможных, – обещаю. – Потому что у меня сегодня премьера.
– Какая? – оживляется он.
– «Омлет под названием “мы всё успеем”».
Он усмехается. Маленькая победа №2.
Смотрю на дверь. Слышать бы его шаги, как фон. Пусто. Второй укол.
Ник несёт поднос, чуть кренится – я успеваю подхватить бокал.
– Держи центр, – шепчу. – Поднос – как сердце: если перекосится, разольётся.
– Понял, – кивает он серьёзно, будто я дала ключ к мирозданию.
Смешно и грустно: сама перекошена, а учу ровности.
Звонок от поставщика:
– Мы у подъехали.
– Вы – мои спасатели, – отвечаю. – Принесу вам по булочке в следующей жизни.
Тони выдыхает. Я подмигиваю ему. Команда втягивает воздух ровнее – как будто кто-то подтянул струны.
Третий укол – мысль: «Он не написал». Ладно. Работать.
Мимо окна проходит женщина с собаками, ветер пушит их шерсть, как ватную сахарную вату. Внутри – тёпло, пахнет корицей. Я ставлю перед столиком тарелки.
– Еда, – объявляю торжественно. – Топливо для подвигов.
Мама с ребёнком благодарит, и маленький шёпотом спрашивает:
– А подвиги настоящие?
– Самые, – шепчу в ответ. – Например, улыбнуться папе, когда он устал.
Придумала для чужих. Для себя – нет.