Дочь чиновного человека

– Что это значит? ты не хочешь жить? Боязливо она посмотрела на сына.

– Признаюсь вам, я хотел бы умереть, матушка!

– Уж не хочешь ли ты?.. Да помилует тебя бог!.. А твоя мать? твоя мать? или уже она для тебя ничего? О, подумай о бедной твоей матери! – И старушка бросилась к ногам его, и голос ее был вопль отчаяния, звуки страданья невыносимого. – Хоть не для меня, друг мой, хоть не для меня, не я прошу тебя, – ты не послушаешь меня, если я тебе буду говорить, что такая смерть есть грех ничем не искупимый, ты все-таки не послушаешь меня! Но ты забыл слова ее, она приказывала тебе – это была последняя ее воля – беречь себя для твоей матери… Я достану тебе ее записку, перечти ее хорошенечко: воля усопшей – святая воля, нельзя противиться ей. – И старушка захлебнулась слезами; голова ее упала на пол. Александр забыл все; он бросился на колени перед лежавшей на полу матерью, приподнял ее и крепко прижал к груди своей.

– Простите меня, матушка! Я безумец, я не знал, что говорил. Бог свидетель, что с этой минуты вся жизнь моя принадлежит вам, вам одной!

Через две недели после похорон дочери его превосходительства у Осипа Ильича был вечер по случаю получения им давно ожиданного награждения, – и вечер, правду сказать, на славу!

На этом вечере не было особы ниже надворного советника; шампанское лилось, что называется, рекой: надо же было вспрыснуть награду! Аграфена Петровна удивительно расщедрилась и разлюбезничалась, даже сама подносила бокалы некоторым особенно почетным гостям.

– Мастерица угощать Аграфена Петровна! – сказал толстый и плешивый чиновник другому, тоненькому, с сердоликовой печаткой внизу жилета.

– Уж эту честь ей надо отдать! Знаете, что я вам скажу: великое дело угощение, то есть, просто от него все зависит в доме.

– Точно-с, справедливо-с заметить изволили.

– Да, да, я вам скажу, что надо уже так родиться на это: найти каждому сказать приличное словцо, к тому, к тому подбежать, с картой ли или с бокалом. В этом состоит уменье жить, светское обращение.

Толстый чиновник говорил прекрасно, и около него постепенно составился кружок слушателей. Таково всегда действие истинного красноречия! Все внимали ему с разинутыми ртами, и сам Осип Ильич не утерпел, подошел его послушать с двумя своими приятелями, с Марком Назарычем и Николаем Игнатьевичем.

– Вот я, – продолжал оратор, – я бываю везде, во всех лучших обществах, и уж пригляделся ко всему. Часто все хорошо, и угощение, и то и сё, а все недостает чего-то, – просто души нет в обществе. Конечно, нам, частным людям, нельзя давать такие балы, как, например, в Благородном собрании. Кто и потребует этого? Ну, там и комнаты большие, и освещение; одни свечи сколько стоят! ослепнуть можно, я вам скажу. Но мы, если не тем, так другим должны брать: мы, – я говорю о частных людях. Внимательность хозяйки, любезность – вот что приятно в гостях.

– Точно, точно! – послышалось со всех сторон.

– Его превосходительство господин Поволокин, ихний знакомый (оратор указал пальцем на Осипа Ильича), – человек отличный, барин – уж нечего сказать, и мало говорит, а что-то есть в улыбке располагающее, – и это, я вам скажу, много значит: как взглянет, и комплиментов не нужно. Жаль мне его, душевно жаль! Экое, подумаешь, несчастье: лишиться дочери. Впрочем, она всегда была что-то такая больная на вид. И мать-то бедная! ах, какая потеря!..

– Говорят, – сквозь нос заметил один чиновник, тоже очень важный и серьезный, – она была влюблена… правда ли это? Что-то странно… в какого-то живописца, да, знаете, занемогла по сему случаю и умерла.

– Да и я слышал-с, – закричал кто-то тонехоньким голоском, – тут было что-то не совсем чисто-с; она…

При этом толстый чиновник так взглянул на пискуна, что тот совсем смешался и замолчал, а Осип Ильич в ту же минуту скрылся, когда услышал, что разговор принимает такой щекотливый оборот.

Чиновник, который говорил в нос, наклонился к уху красноречивого чиновника и прошептал:

– Что она была влюблена в живописца и тайком видалась с ним – это достоверно. Между нами, мне это дело рассказывала Аграфена Петровна подробно; по дружбе, пожалуй, я вам расскажу все когда-нибудь. К тому же об этом уж многие начинают шушукать.

– Черт знает! – возразил красноречивый чиновник. – Унизиться до такой степени, и еще кому же? Дочери чиновного человека! Скажите, пожалуйста, кто бы это мог подумать?

– Антон Гаврилыч! В бостончик! – кричала Аграфена Петровна, подходя к статскому советнику. – Партия ваша составлена. Я уж всем разнесла карты. Вот вам осталась кёровая дама.

– Очень приятно-с, Аграфена Петровна!..