Как мы жили

Как-то внучка Машенька спросила у меня, есть ли наша родня в деревне Малявки, что в Минском районе. Она рассказала, что познакомилась с музыкантом по фамилии Панкевич. Он интересовался, откуда Маша Панкевич родом. «Возможно, мы с тобой родня», – предположил он.

«Да, – тогда ответил я внучке, – далекая родня». Позже в свободное время я стал вспоминать, что в детстве мне говорили отец и дедушка о деревне Малявки.

Деревню Малявки основал брат моего дедушки Юрий. Он и дал ей такое название, потому что в ней стояло всего три дома.

Слово об отце

Мой отец Панкевич Юрий был трудолюбивый крестьянин. Умный мужик, я бы сказал так. В свои молодые годы воинскую повинность отбыл в Кыргызской Республике. Молодых белорусских парней большевики посылали подавлять непокорные народы, которые сопротивлялись России. Киргизия, Туркменистан, Узбекистан – они все боролись за свою независимость. А в Кремле говорили: «Мы воюем с басмачами».

В Отечественную войну отцу повезло: он не попал на фронт. Тому была веская причина: в 1943 году во время войны погибла моя мама, и ему пришлось кормить нас, пятерых деток-сирот.

Когда Беларусь освободили от немецкой оккупации, власти посмотрели, что невыгодно отправлять на фронт старика, а деток забирать в детдом. В деревне Аксаковщина остались одни бабы, надо было кому-то из мужиков восстанавливать колхоз. Отца поставили бригадиром. «Давай фронту хлеб, продукты. Голодный солдат не победит!» – кричали проверяющие комиссары, приехав к отцу из местечка Толкачи близ Заславля.

Дед Прокоп Счастный

Деда по линии отца я не помню, он умер рано. Все, что я знаю о нашей родословной, мне рассказал дедушка Прокоп Счастный, отец моей мамы, у которого я долгое время жил после ее смерти. Все для фронта, все для победы – так мы и жили до конца войны.

А рассказал мне мой дедушка Прокоп Счастный многое. Он тоже в свои молодые годы служил верой и правдой российскому царю около самой китайской границы. Однажды он, защищая Россию, в бою с контрабандистами потерял левый глаз. (Я уже писал об этом в книге «Искры росы». ) Он мне сказал, что деревня Аксаковщина раньше стояла вдоль реки Ислочь, а позже ее перенесли на более высокое место, подальше от реки. И что мой прапрадед пришел из Польши, из города Кракова. Он был купцом.

О себе дедушка Прокоп много не любил рассказывать, я только знал о том, что его отец с семьей жили в деревне Великое Село недалеко от Ракова. Потом большевики, чтобы переманить крестьянина на свою сторону, наделили его землей – дали хутор в Каменном лугу. А позже, когда окрепли, землю и хутор отобрали и загнали в колхоз в деревню Карасевщина, где он и умер в одиночестве.

По рассказу моих деда и отца

Наш далекий предок пришел в эти края из Кракова. В те времена люди перемещались по земле свободно. Не было границ в их нынешнем понимании, а средством передвижения была обычная лошадь.

Поскольку прадед был сыном купца, ему больше других доводилось путешествовать. Краков имел торговые связи со многими городами, в том числе с Минском.

Торговый путь шел через Ивенец, Воложин и Раков. На всем его протяжении располагались постоялые дворы, где почтовые и торговые люди останавливались, чтобы отдохнуть, накормить лошадей. Сами шли в корчму поесть, выпить кружку пива или вина.

Один такой двор с корчмой находился недалеко от Ракова, на том самом месте, где сейчас раскинулся санаторий «Аксаковщина». Мои земляки долго это место называли «бэрковщина», по имени потомственного корчмаря еврея Бэрки. В его семье было девять дочерей и один сын. О том, что он умел принять приезжих людей хорошо, говорит тот факт, что его винные погреба уцелели до наших дней. По-видимому, не один раз мой далекий предок останавливался на постоялом дворе у Бэрки. Корчма стояла на высоком берегу полноводной реки Ислочь, а сама деревня Аксаковщина растянулась вдоль реки.

Отец как-то мне рассказывал, что именно в этих местах молодой купец из Кракова и встретил девушку-крестьянку по имени Мария. Трудно сейчас сказать, как парень с девушкой познакомились. Может быть, юная крестьянка пришла на постоялый двор к проезжим продавцам, чтобы купить ситец или незамысловатые украшения. Или приезжий купец, гуляя по лесной тропинке, встретил свою судьбу – белокурую красивую селянку. Что парень влюбился – это факт. После этой встречи он заявил отцу, что женится и останется на белорусской земле. Отец, конечно, не одобрил решение сына, но принял его и помогал сыну материально.

Жизнь шла своим чередом. Тогда еще полноводная, река Ислочь все чаще и чаще выходила из берегов, затапливая дома и посевы. На деревенском сходе было решено перенести деревню на более высокое место. Тут, кстати, она и стоит до сих пор. Поэтому и старое кладбище оказалось посреди села. Захоронение делалось раньше, чем застройка жилых домов.

Там же, где стояла деревня Аксаковщина, сейчас растет сосновый лес. Мы пробовали раскапывать в лесу и находили в нем следы человеческого жилья.

Когда начали переносить дома на новое место, старый купец помог сыну поставить хороший дом. По рассказам деда, это была настоящая усадьба.

Дом состоял из двух половин – летней и зимней. На усадьбе было множество хозяйских построек. Стоял большой ток, где складывали зерно и сено.

Я хорошо помню этот ток. Он был сложен из толстых сосновых бревен, которых не касалась пила: эти бревна рубили топором. Даже углы были затесаны так мастерски, что соединение не требовало никаких креплений. Не знаю, почему не пользовались пилой. Возможно, ее еще не было. Перила и лаги на крыше были перевязаны лозой. Ни одного гвоздя я так на стенах и не видел. Хомуты сохи висели на дубовых колышках, торчащих из стены. Сам же ток состоял из двух просторных половин. На одной стороне складывали сено, а на другой – зерно. Между ними на площадке молотили цепями зерно. Уже в то время применялась и конная молотилка: на манеже за током ходили и тащили молотилку кони.

Еще в той усадьбе было множество хлевов. У моего деда было много крупного и мелкого скота, были даже выездные лошади. Стояли поветь для хранения дров и инвентаря, склеп для картошки и свеклы. Хорошо помню и большой сад. Усадьбу ограждал добротный красивый забор.

Мой дедушка по отцовской линии умер рано. Я даже не знаю, как его звали. Даже мой отец Юрий говорил мне, что он его не помнит. По-видимому, его звали Юрка Панкевич, потому что нашу усадьбу в деревне всегда называли «Юрков колодец» или «Юркин двор». Но у него была большая семья. Три сына уехали в Россию, в город Питер. Дома еще остались сыновья и дочери. Обзавелись семьями, начали делить землю и строить отдельно свои дома. И потому победнели. Наши дальние и близкие поселились в деревне Провжалы Воложинского района. Три двоюродных брата моего отца ушли на фронт в 1943 году и погибли от немцев.

Мое детство

Помню себя с шести лет. Моя семья жила в деревне, которая находилась в двух километрах от советско-польской границы. У моих родителей была большая семья: трое сыновей и две дочери. Я рос посерединке. У нас был фруктовый сад с плодовыми деревьями: антоновка, белый налив, медовка, цыганка. В 1939 году по Белоруссии пошел сильный мороз, и наш садик погиб. Моя мама Анна Счастная была умной женщиной, она всегда говорила отцу Юрию: «Детей жалей, как душу, а колоти, как грушу».

С нами жила и бабушка Мария, которая ежедневно молилась Богу. Она любила повторять пословицу: «Не чапайце лiха, калi спiць цiха».

В нашей деревне Аксаковщине было сорок домов, и в каждой хате – не менее шести душ. Жили дружно. На кулачные бои никто никогда не выходил.

Хорошо помню, как пала граница, и мы с отцом ездили к его братьям, которые жили под панской Польшей. У них на столе лежали свои хлеб и сало, которых мы за Советами не видели. Папины братья охотно делились и помогали нам продуктами.

Родные братья отца погибли во время памятной войны. Погибла и наша мама, и мы остались сиротами.

Война в нашу деревню пришла тихо. Прошел слух, что в местечке Ракове появились немцы. Тревожное время катилось, как снежный ком. Деревенские мужики из местного магазина унесли по домам все вещи. Нашей деревне повезло: мы еще жили мирно, когда немцы уже топтали солдатским сапогом улицы города Минска. Фронт ушел на восток, и жители Аксаковщины, помня о том, что земля когда-то принадлежала им, а не колхозу и государству, решили на сельском собрании вернуть землю людям, которые на ней работают. Каждая семья получила свой надел. Лошадей тоже отдали в частные руки. Колеса и сани колхоз добил до ручки, но единоличник-крестьянин все быстро восстановил. Моему отцу отдали бывшего нашего коня по кличке Антик, без уздечки и хомута. Трудолюбивые крестьяне за два года со своих наделов собрали хороший урожай зерновых и бульбы, и на столах у нас появились хлеб и молоко.

Но спустя два года кончилась трудовая жизнь в моей деревне. В лесах появились партизаны, и началась война под крышами.

Две войны

Могут ли в одно и то же время на одной и той же территории идти две войны? Могут! Ночью с мирным населением воевали партизаны, забирая нажитое ими добро. А сколько им надо было продуктов, одежды! Говорят, что в БССР местных вояк насчитали более миллиона человек. А днем хозяйничали немцы и полицаи – они воевали и с местным населением, и с партизанами.

Хорошо помню, как два здоровенных партизана из отряда имени Г. И. Котовского вытащили из нашего сарая поросенка. И били мою маму шомполами за то, что она не хотела его им отдать. В это время другой партизан из их отряда делал шмон в нашей хате. Пальтишко моей восьмилетней сестры Ани, которое висело на стене, положил в свой большой мешок. Потом пошел на кухню. Заглянул в печь: бульбу, крупу, что мама приготовила на завтра сварить, высыпал во второй мешок. Когда он вышел во двор и увидел тех, что забрали поросенка, отдал им приказ:

– Котовцы! Вы забыли прополоть огород.

И они пошли втроем в наш огород и стали вырывать лук, чеснок, морковку, которые еще не созрели. Остальное наше добро затаптывали сапогами.

О том, что лесные вояки думали только про то, кого ограбить и где найти самогон, чтобы выпить, говорят такие факты. Немцы уже отступали по Раковской дороге, они в ближайших деревнях забирали коров. Все делали на ходу, в спешке. Партизаны могли бы предупредить местное население на день спрятать свою коровку в лесу, подальше от дороги, – но нет.

И когда наши уже выбросили десант около местечка Раков и разбили отступающую колонну, из леса в деревню на лошади явился партизан. Мы с отцом стояли около забора. И даже в тот день, когда партизанская власть кончилась, партизан остановил коня. Подошел к нам и по привычке сказал:

– Мужик, у тебя хорошие сапоги и штаны, сбрасывай и разувайся.

В это время к нам подошли соседи и говорят ему:

– Партизанская власть кончилась. Где ты был, когда немцы у нас из хлева забирали коровку?

Началась в деревне тяжелая голодная жизнь. Особенно было трудно нам, сиротам. Мы потеряли маму.

В лесах уже прятались не партизаны, а разбитые голодные немецкие солдаты. И сельчане по вечерам брали в руки трофейное оружие и стреляли в сторону Раковской дороги, чтобы отпугнуть мародеров. И опять партизаны не помогали нам.

Люди

Жизнь остановить нельзя. Сельчане, которые пережили немецкую оккупацию, помогали друг другу. У кого осталась коровка – делились молоком. А оккупанты еще нам оставили болезнь тиф. И это мы тоже пережили.

Мы с сестрой пошли в школу. Отец стал колхозным бригадиром. Началась мирная жизнь. Старшая сестра Аня поехала в город Минск на работу, на первый кирпичный завод. Пришлось ей нелегко – в шестнадцать лет таскать кирпичи. Надо же было кому-то восстанавливать разбитый город. «Кирпичики и глинушка, болит живот и спинушка», – пели в то время девчата.

Время было такое. Раньше все ждали, когда же кончится война. А потом в деревне остались одни бабы, и тот долгожданный день пришел со слезами на глазах.

Отец в наш дом привел мачеху. И она начала нас изгонять из дома. Сестра Женя решила поступить в Минске в училище пищевой промышленности. Как-то она постирала полотенце – а мачеха его бросила в песок на улицу. Я, конечно, заступился за сестру, но терпеть мачеху больше не мог, решил уйти из дома.

Выручили земляки. Два наших парня служили в охране исправительно-трудовых колоний (ИТК) в МВД, туда добрый командир-лейтенант Левин и взял меня сыном в отдельный взвод, который находился в восьми километрах от Минска.

И так я в свои 15 лет стал охранником ИТК. Мне доверили оружие. А к совершеннолетию мне было присвоено первое воинское звание. Началась новая солдатская жизнь. Хотя и считался я вольнонаемным работником МВД ВСО, получал 30 рублей. Помогал сестре. А булка хлеба стоила в то время 16 копеек.

Послужил два года, и меня перевели в Минск на Опанского.

Ребята мне сказали: «Хотя ты и отличник боевой и политической подготовки, но у нас тебе ничего не светит. Наш командир-лейтенант Михейчик – деспот. Он даже своего отца не пожалел, и за самогон его отец сидел в лагерях».

Все так и было, как говорили ребята на службе. Школа рабочей молодежи до поздней ночи. Придешь в казарму, только вздремнешь – а тебе уже начальник караула «Подъем!» кричит. На пост пора. Так я без ночного сна прослужил 3 года, и у меня началась аритмия.

Вся Вселенная живет в ритме, ее орбитали на Земле живут в ритме. Человек-землянин адаптировался к этой жизни. Ночью он должен спать. А меня посылали без сна на пост. И я решил уволиться из ВСО.

Началось скитание по частным квартирам. Окончил школу киномехаников. Получил диплом, а работы в Минске нет.

Пошел работать на Минский часовой завод учеником сборки часов. На МЧЗ я потихоньку вставал на ноги. Жизнь моя становилась более стабильной. Я хорошо освоил специальность мастера по ремонту всех марок часов. На заводе работало много хороших людей: это и Чуйков Сергей Иванович, и начальник ОТК Макарова Екатерина Петровна. Бывали, конечно, и пройдохи, но они долго на заводе не задерживались.

Так жизнь моя постепенно налаживалась.