Провинциальный хоррор

Вскоре Вилкин устроился инженером на местную подстанцию и зажил самой обычной жизнью. Но хоть он и ходил на работу, хоть прилежно исполнял свои обязанности и ни на что не жаловался, выглядел при этом безнадежно погасшим. И никакой юной Вилкиной спустя год рядом с ним не появилось. Зато в один из дней появился Данильченко, сказал, что Степку надо спасать – от чего? – Надежда Ивановна так и не поняла, – сгреб в охапку и уволок в Гаражи. Ключ от старого дедовского гаража по наивности дала ему сама Надежда Ивановна. И пошло, поехало! С тех пор дома Степана она почти не видела. Все свободное время он пропадал в Гаражах, а когда не пропадал, сидел в своей комнате, стучал по клавиатуре и чирикал что-то на бумаге.

На второй год пустоплюеевской жизни Вилкин оправился, глаза его заблестели, и кушать он стал с аппетитом. Надежда Ивановна приписала эту счастливую перемену неусыпной материнской заботе, и постановила в этот год Вилкина непременно женить. И тут снова появился Данильченко!

Был восьмой час вечера. Катюша Репина давно ушла – торт женщинам пришлось есть вдвоем, Вилкин присутствовал в их компании заочно, в качестве темы для беседы и фотокарточки на стене. Но Надежда Ивановна взяла с Катюши твердое слово, что та еще придет – а когда – Надежда Ивановна ей скажет, предварительно обеспечив Вилкино присутствие.

Наконец раздался звонок, Надежда Ивановна встрепенулась и пошла открывать. Но в дверной глазок она прежде всего увидела не Степушку, а Данильченко, а Степушка безвольной куклой болтался у него на плече.

– Степушка, что с тобой?.. – разохалась она, суетливо открывая двери.

Данильченко перевалился через порог, таща за собой Вилкина.

– Ничего, Надежда Ивановна, все в порядке, – отдуваясь, проговорил он. – Выпили немножко, ну и развезло…

– Выпили?.. Как выпили?.. Степушка, ты же не пьешь!.. Ой, а это что?! Степан! У тебя же этого не было! – воскликнула она, дотронувшись до седого вихра у него над бровью, и заплакала.

Вилкин неопределенно промычал, лицо его было бледно и покрыто потом.

– Теть Надь, вы лучше дверь в комнату откройте. Я его прямо до кровати дотащу… – прокряхтел Данильченко, крепче перехватывая сползавшего Вилкина.

Надежда Ивановна метнулась к спальне сына и распахнула дверь, Данильченко доволок Вилкина до кровати и, как мешок, скинул на матрас. Надежда Ивановна кружила вокруг причитая:

– Как же так, Степушка!.. Как же так!..

– Теть Надь, пару минуток дайте нам, – проговорил Данильченко.

– Ох-ох-ох!.. – покачивая головой, Надежда Ивановна вышла из комнаты.

– Степка! – тряханул Данильченко Вилкина за плечо. – Ты понимаешь, что произошло? Ведь у тебя получилось! Слышишь? Эти пердуны старые говорили, что не получится, а у тебя получилось!

Он засмеялся.

– Ты маньяк, Егор! – ответил ему Вилкин, но, видя улыбку Данильченко, тоже невольно улыбнулся.

– Ага, маньяк! А ты – гений! Ладно, отдыхай, завтра поговорим! – и он на цыпочках вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

Вилкин еще слышал, как охает мать, и как Данильченко успокаивает ее, убеждая не тревожить Степушку до утра, а затем провалился в глубокий точно омут сон.

Вилкин спал, и ему было хорошо, как в детстве. Тело словно нежилось в пуху, и Вилкин его почти не чувствовал, только ощущал сквозь сон, как длинные полоски теней щекочут ресницы, как веет сквозь приоткрытое окно ночной прохладой. Ни о чем он ни думал, ничто его не беспокоило, но вдруг, как рябь по воде, тревога прошлась по его сердцу. Ему показалось, что в комнате кто-то есть.

Ветер колебал штору, и неясный силуэт сгустился и колыхнулся около нее.

«Да нет же… – сквозь сон думал Вилкин, – это всего лишь мамин «декабрист», он колышется от ветра…». Но все же тень эта, большая и какая-то недобрая, сильно смущала его, и в конце концов он не выдержал, испуганно открыл глаза и сел в кровати. Он близоруко всмотрелся в сумрак и увидел, нет, не «декабрист»… Вот и сгиб локтя, и плечо… На стуле, около окна, подперев голову рукой, сидел некто и внимательно разглядывал Вилкина.

Вилкин онемел, как прежде он испытывал совершенное блаженство детского сна, так теперь на него навалился совершенный ужас детского кошмара.

– Ваши очки на тумбочке, Степан Николаевич, – услышал он насмешливый голос.

Примечания