Сторож брата моего

Отец тяжело опустился в кресло.

– Ликантропы?.. – чуть слышно произнесла Шарлотта.

– Святая вода? – сказала Энн.

– Капля, – сказал, отмахнувшись, отец. – По одной в каждое ведро. Да, ликантропы – можете называть их вервольфами или просто оборотнями, как угодно, а местные зовут их гитрашами. Эмили, не взглянешь ли ты, куда он пошел? В деревню или в поля?

– Кто такие губертианцы? – спросила Энн, ну а Эмили уже выскочила в прихожую; за нею, не отставая ни на шаг, следовал Страж.

Выйдя на улицу, где гулял холодный ветер, и закрыв за собою дверь, она увидела высокую фигуру Алкуина Керзона, который шагал по улице мимо кладбища – и даже не прихрамывал! Он определенно направлялся в деревню; возможно, там ждала его какая-то повозка, на которой он покинул бы Хоуорт.

Повинуясь порыву, она бросилась бежать за ним. Страж рысил рядом, не вырываясь вперед.

Она догнала Керзона совсем скоро, на мощеной площадке перед церковью.

– Мистер Керзон! – окликнула она его с расстояния в несколько шагов.

Он остановился, оглянулся, нахмурившись, и Эмили разглядела прореху на колене его новых брюк. Страж подобрался было, и она, не наклоняясь, взялась левой рукой за утыканный стальными шипами ошейник.

– Судя по всему, – сказала она, – рана, которую вы получили нынче утром, была не столь опасна, как мне показалось.

– Успокойте пса, – сказал он вместо ответа. – Я не собираюсь делать ему ничего плохого.

Эмили поняла, что до сих пор держит в правой руке странный нож.

– Мы с ним защищаем друг друга, – сказала она, и по ее речи трудно было понять, что она только что пробежала изрядное расстояние: она почти совсем не запыхалась. – Вы говорили, что вам, возможно, придется убить меня, но он никогда не позволит этого сделать.

– Все же придется попробовать, если вы начнете перекидываться. Но, – на его лице возникло какое-то подобие улыбки, – вы помогли мне сегодня, и я постараюсь дать вам возможность сначала исповедаться.

– Католическое великодушие! – Она мотнула головой. – Вам что-то известно обо всем этом деле…

Он не шевелился и продолжал рассматривать ее открытым правым глазом. Эмили подумала, что было бы хорошо, если б он тоже был закрыт повязкой, и быстро продолжила:

– Вам случалось видеть смуглого мальчика, превращающегося в стаю ворон?

Керзон отступил на шаг; его глаз расширился.

– Боже мой, дитя… мисс Эмили! Вы тоже отмечены им?

Он сделал еще шаг назад, когда Эмили вытянула руку с ножом, но она разжала кулак, и нож, звонко клацнув, упал на мостовую.

– Возьмите; вы забыли его утром. Я всего лишь хотела показать вам руку.

Он еще мгновение пристально смотрел единственным глазом ей в лицо, а потом опустил взгляд. И кивнул.

– Как я и предполагал утром, это шрам от зубов, а поверх него еще и от ожога – вы прижгли укус. Если вы сделали это достаточно быстро – я полагаю, что так оно и было, – то вы не должны были видеть дух Валлийца; кто-то рассказал вам об этом привидении. Ваш идиот-отец? Одна из ваших несчастных сестер? – Он вновь перевел взгляд с ее руки на лицо. – Кто-то из носящих смертоносную отметку.

Смертоносную отметину? Эмили уже пожалела о том, что уронила нож, но ведь рядом с нею был Страж, и она пальцами, держащимися за ошейник, ощущала, как мощное тело вибрирует от неслышного рычания. Она продолжила:

– Мальчик – это дух Валлийца? Я видела его несколько раз, далеко отсюда, в полях. – Она глубоко вдохнула. – Расскажите мне о Понден-кирк.

Он вздернул голову, и его глаз прищурился. Возможно, это означало жалость.

Он холодно и твердо смотрел на нее, но она ответила ему точно таким же взглядом.

Керзон первым перевел взгляд с ее лица куда-то мимо нее и дома священника. Он провел сложенной ладонью по лицу вокруг рта.

– Вы не погрязли в нем необратимо. Проклятие! Вы же совершенно ненужная помеха и сплошное неудобство, и, вероятно, разума у вас не больше, чем у вашего выжившего из ума отца… но, если подумать как следует, мне следует взять вас с собою. Идемте, сейчас же, и не оглядывайтесь на эту обитель обреченных душ.

Эмили быстро присела, и, когда выпрямилась, в руке у нее опять был нож.

– Лишь Богу, а не вам, судить их души, – сказала она, – и, какими бы они ни были, я одна из них.

Ветер раскачивал голые ветви деревьев на кладбище. Эмили поежилась и пожалела, что не накинула пальто, выходя из дома, но все так же крепко держала нож. Несколько секунд тишину нарушал лишь звук зубила, которым в камнерезной мастерской за ее спиной единственный церковный прислужник, он же могильщик, обрабатывал новые могильные плиты.

– Что касается этого, думаю, так оно и есть, – почти шепотом сказал Керзон. – Оставьте нож себе. Я же буду молиться, чтобы вам свыше дозволили когда-нибудь самой перерезать себе горло.

Он развернулся на месте и зашагал прочь.

Эмили хотела было сразу пойти домой, но Страж стоял неподвижно, пока Керзон не скрылся за углом отцовской церкви.

Брэнуэлл нетвердой походкой вышел из «Черного быка», когда уже стемнело (впрочем, обычно он возвращался домой гораздо позже). Но, когда он перебрался через ограду кладбища, чтобы срезать путь среди могил, и плелся, глядя под ноги и тщательно выискивая при лунном свете, пробивавшемся сквозь ветви деревьев, место, куда наступить, неподалеку вдруг злобно и устрашающе, с подвыванием, забрехал пес Эмили. Он остановился и посмотрел по сторонам.

И тут же споткнулся об одно из лежачих надгробий, попытался удержать равновесие, не устоял на ногах и сел. Камень оказался холодным, он поежился, сунул руки в карманы. Пальцы нащупали флакон, который ему дала миссис Фленсинг, и он вынул его.

Пес теперь яростно лаял, судя по звуку, около входной двери дома священника, и, хотя каждый звук будто пронизывал тело Брэнуэлла, заставляя вибрировать все кости, он постарался отвлечься от лая и сосредоточился на флаконе.

В темноте казалось, что его содержимое чуть заметно светится. Выпитый джин развеял возникший было страх перед миссис Фленсинг, и сейчас он посмеивался себе под нос, смущенно вспоминая, как сбивался и блеял, отвечая на ее вопросы.

– Тихо! – крикнул он псу, глядя в ту сторону поверх еле различимых во тьме могил, и снова уставился на флакон. – Слезы дьявола! – пробормотал он. – Ну посмотрим, чем плачет дьявол.

Он вытащил пробку и нерешительно провел пальцем по ободку горлышка. Но потом, с легкомысленной бравадой, спросил себя: «Но что теряет Нортенгерленд?» – и погрузил кончик пальца в холодную густую жидкость.

От прикосновения защипало кожу; Брэнуэлл поспешно заткнул флакон пробкой и принялся вытирать палец о стекла очков, а потом о пальто.

При этом он всматривался в ту сторону, где раздавался яростный лай, но даже ближние деревья и могилы представали его глазам размытыми бесформенными пятнами. Он засунул флакон в карман и водрузил очки обратно на нос.

И обнаружил, что видит в них даже лучше и яснее, чем было до того, как он размазал по ним масло; контраст между лунным светом и тенями сделался четче, а очертания деревьев и стоячих надгробий обрели ощутимую трехмерную плотность.

И теперь он разглядел в неровном лунном свете что-то еще.

Среди надгробий двигались фигуры, похожие на тени, сбежавшие со своих постоянных мест. Их очертания было трудно различить на фоне ветвей деревьев, но они, казалось, двигались по собственной воле.

Брэнуэлл застыл на месте, разглядывая их.

Он видел, что все они двигались между надгробьями к выходу с кладбища и дальше, в вересковые поля, и вздрагивали при каждом гулком раскате лая, и Брэнуэлл понял, что они бегут от этих звуков.

Собачий лай неожиданно сильно потряс и самого Брэнуэлла, он ощущал каждый звук, как удар по спине, и, чтобы укрыться от этих ударов, он двинулся следом за этими фигурами, имеющими отдаленное сходство с людьми, – через низенький западный заборчик и вдоль дороги, огибавшей освещенное луной поле, прочь от дома священника, и кладбища, и деревни.

Брэнуэлла трясло от страха и возбуждения. На открытом месте, при ярком лунном свете, эти удлиненные силуэты были видны вполне отчетливо, и даже некоторая расплывчатость очертаний не мешала различать отходящие от бедер и плеч изгибающиеся конечности и болтающиеся из стороны в сторону головы, похожие на огромные грибы. Когда ветер дул с их стороны, он ощущал серный дух, похожий на вонь болотного газа.

Человекоподобные фигуры, разболтанно летевшие вперед, знали о его присутствии. Их головы-пузыри то и дело наклонялись в его сторону, а сами существа старались посторониться, освобождая ему путь. Некоторые из них вытянули к нему бесплотные руки с извивающимися, как струйки дыма, пальцами, и Брэнуэлл, почувствовав нечто вроде шутливого почтения к этим созданиям, сам протянул руки им навстречу. И, когда неосязаемые пальцы проходили сквозь его ладони, он ощущал мурашки под кожей.

Когда лай почти совсем стих в отдалении, Брэнуэлл вдруг ощутил пульс, передававшийся через заушники его очков, – и это был не его пульс. Потом окружавшие его фигуры начали дергаться в том же ритме и в такт ему открывать и закрывать дыры в головах, и он сообразил, что это было не что иное, как пение.

Брэнуэлл также понял, что эти создания уже не удирают от гавканья пса Эмили, а движутся в каком-то определенном направлении. Луна уже высоко поднялась в звездном небе и будто бы добавила алкоголя у него в крови и наделила его неиссякаемой энергией. И едва искаженные фигуры принялись на ходу кружиться и неуклюже помавать воздетыми к небу зыбкими верхними конечностями, он решил, что ему не подобает отставать от прочих, и тоже стал, весело смеясь, кружиться и подпрыгивать среди уродливых созданий.

Как ни странно, эти необычно энергичные движения совершенно не утомляли его, и дышал он не чаще, чем при обычной быстрой ходьбе. Он ощущал, что его волосы треплет очень холодный ветер, но ему не было зябко; и этот ветер нес с собою ароматы вереска и влажной земли, смешанные с запахом окружавших его фигур.

Их путь пролегал по склонам холмов, где Брэнуэлл без труда перепрыгивал через торчавшие из земли валуны, задерживавшие его менее ловких спутников, а потом они добрую милю тащились вдоль ручья Дин-бек, пока не добрались до старинного каменного моста, хотя по дороге много раз встречались места, где можно было бы спокойно перейти речку по камням.

Он не знал, сколько времени продолжалось это шествие, но нелепая компания вдруг остановилась, и, когда Брэнуэлл оглянулся на своих бестелесных спутников, он увидел, что все они сделались ниже ростом – опустились на колени – и смотрели в одну сторону. Они колыхались на ветру, как высокая трава, и ему впервые пришло в голову, что их шаги и прыжки совершенно не поднимали пыли, а тела не отбрасывали на дорожки видимых лунных теней.

В какой-то момент кипучая энергия, переполнявшая Брэнуэлла, иссякла. Теперь он задыхался от усилий, его знобило на холодном ветру, а еще он внезапно сообразил, что оказался ночью за много миль от дома и обратно придется добираться в темноте.

Перед ним, занимая все поле зрения, возвышалась высокая, почти прямоугольная громада, черная на фоне серого в лунном свете склона, и он испуганно поежился, когда узнал ее. В последние годы он редко выбирался на вересковые пустоши даже днем и не бывал так близко к Понден-кирк с того самого дня, шестнадцать лет назад, когда уговорил двух своих сестер пойти сюда вместе с ним и оставить метки крови в пещере у его основания.

Теперь же он видел тело крупного животного, лежавшее посреди каменистого склона.

Он отвернулся от него и сделал шаг назад – но зыбкие фигуры, указывавшие ему дорогу и шедшие сюда вместе с ним, сгрудились, преграждая ему путь. Он начал протискиваться сквозь них – ощущалось это так, будто он раздвигал тонкие ветви и разрывал паутину, – но на пузырях-головах раскрылись, будто водосточные дыры, черные отверстия, и было слышно, как призраки с шипением втягивают в себя воздух, хоть и не имели ничего похожего на легкие. Брэнуэлл чувствовал, как, словно в ответ, он начал выдыхать; он был способен сдержать этот выдох, но опасался находиться среди призраков и поэтому отступил и неохотно снова повернулся к Понден-кирк.

И тут у подножия сооружения что-то зашевелилось. Из глубокой тени выступила высокая фигура, казавшаяся чрезвычайно плотной в сравнении с призраками, толпившимися за спиной Брэнуэлла.

Фигура шла в его сторону, вниз по склону, и вереск стелился под ее крупными босыми ступнями. Брэнуэлл разглядел, что это мужчина – совершенно нагой, если не считать пояса с ружейным подсумком, но настолько густо покрытый жесткой шерстью, что его половую принадлежность он определил только по большой бороде и широким плечам. Блестящими в лунном свете глазами мужчина уставился в глаза Брэнуэллу.

Тот ощущал себя отвратительно трезвым, и его трясло. Он непроизвольно напряг ноги, чтобы сломя голову кинуться в бегство сквозь собравшуюся за его спиной толпу призрачных созданий, но все же заставил себя вспомнить все промахи, сделанные на протяжении жизни, все возможности, от которых он, струсив, отказался, он чуть слышно прошептал: «Нортенгерленд» – и остался на месте. И когда голый подошел туда, где он стоял, и протянул руку, Брэнуэлл не позволил себе вздрогнуть при виде коротких пальцев с длинными толстыми ногтями. Он сам протянул руку и схватил ладонь незнакомца.

Несколько длительных мгновений мягкая ладонь Брэнуэлла оставалась сжатой в жесткой руке; затем незнакомец выпустил его и приглашающе указал вверх, туда, где лежало мертвое животное.

Затем он запрокинул обросшую шерстью голову, открыл рот, и пронзительный тоскливый вой, вырвавшийся из его глотки, заставил Брэнуэлла пошатнуться. Здесь, в вересковых полях, ночью, у подножия Понден-кирк, этот душераздирающий звук не имел ничего общего с детским плачем – он был так же тонок, но его переполняла экспрессия нечеловеческих горя и ярости.

Брэнуэллу показалось, что даже ветер прекратился на то время, пока раздавался этот ужасный звук. А потом на этот вой откликнулись эхом издалека, из разных, широко разбросанных мест, другие такие же голоса.

Незнакомец отступил в сторону и снова указал в сторону Кирк. Брэнуэлл глубоко, так, что даже голова закружилась, вздохнул, побрел вверх по неровному склону и остановился в нескольких ярдах от трупа животного.

Новое зрение позволяло Брэнуэллу даже в тени ясно разглядеть это существо. Оно походило на большую собаку с короткой мордой и длинными мускулистыми ногами. Во влажной длинной шерсти, торчавшей пучками, как сосновые иглы, имелись проплешины, открывавшие взгляду темную кожу, а на мощной шее виднелась широкая рана. Вокруг стоял запах льняного масла, хорошо знакомый ему по тем временам, когда он собирался стать художником и писать портреты.

Рослый обнаженный мужчина прошел мимо Брэнуэлла (тот ощутил себя совсем мелким), запустил короткие пальцы в подсумок и вынул оттуда камень и толстенькую стальную полоску, закругленную на одном конце. Потом, пригнувшись – и сравнявшись ненадолго ростом с Брэнуэллом, – ударил камнем по стали и осыпал шерсть мертвого животного дождем искр.

Тело тут же охватило яркое пламя, и мужчина отступил назад. Лицо и руки Брэнуэлла обдало внезапным жаром; воздух наполнился вонью горящего масла и шерсти.

От Кирк спускалась еще одна персона, маленькая, босоногая, облаченная в лохмотья, но, несмотря на низкорослость, она отбрасывала гигантскую тень от пламени на черную каменную стену за своей спиной.

Брэнуэлл узнал смуглого мальчика, который много раз посещал его сны и однажды, много лет назад, встретился ему на покрытом снегом кладбище. При свете племени Брэнуэлл видел, что он улыбается…

А затем, даже не пошевелившись, Брэнуэлл уже смотрел сверху вниз, мимо горящего тела зверя, на стоявших рядом высокого нагого мужчину и щуплого молодого человека в суконном пальто, со взлохмаченной рыжей шевелюрой и с очками, криво сидящими на носу.

Он встретился взглядом с рыжим и растерянно осознал, что это он сам, и понял также, что его глазами на него смотрит совсем другой, незнакомый ему человек.

В испуге и отвращении Брэнуэлл вскинул руку, заслоняя глаза от этого зрелища, – и это была не его рука: грязная, маленькая, детская. Он напрягся – и ощутил под босыми ногами холодную каменистую почву.

Его голова пошла кругом, ноги подогнулись, он осел наземь и, не удержавшись, упал на спину, почувствовав при этом и пальто, плотно облегающее плечи, и башмаки на ногах.

Он завершил свой невольный кульбит, кое-как поднялся на четвереньки лицом к огню и Кирк, но не глядя на смуглого мальчика. Несколько секунд он стоял так, будто оцепенев, и тяжело дышал, упираясь руками в землю, а потом его нервы не выдержали, он вскочил и кинулся бежать в темноту прямо через толпу призраков с головами, похожими на пузыри или мешки. Он не слышал звуков преследования и уже ярдов через сто понял, что полная луна освещает знакомую дорогу и холмы так ярко, что можно снять измазанные неведомой жижей очки и убрать их в карман.