Красная сессия

Хрустальный мир

Воздух в аудитории №314 был густым и неподвижным, как вода на дне колодца. Он пах пылью старых книг, слабым парфюмом однокурсниц и напряжением. Мария Вересаева ощущала это напряжение физически – оно тонкой, холодной пленкой оседало на коже под строгим пиджаком. Она стояла у кафедры, и свет люминесцентных ламп, безжалостно плоский, делал ее лицо похожим на античную маску. Спокойствие, выдержка, контроль. Она была в своей стихии.

Профессор Разумовский, седовласый лев юридического факультета, снял очки в тонкой оправе и потер переносицу. Его взгляд, обычно острый и пронизывающий, сейчас был почти теплым. Это был плохой знак. Теплота Разумовского означала не одобрение, а то, что он готовит финальный, самый коварный удар.

«Итак, Мария, – его голос был сухим, как шелест переворачиваемых страниц Уголовного кодекса, – вы блестяще разобрали казус с точки зрения теории причинно-следственной связи. Но давайте отойдем от теории. Представьте, что вы не студент, а адвокат. Ваш подзащитный – тот самый водитель. Что вы скажете присяжным в своей заключительной речи? Не цитатами из монографий, а живыми словами».

Аудитория замерла. Это был выход за рамки учебной программы, импровизация, которую Разумовский позволял себе только с теми, кого считал равными. Или с теми, кого хотел утопить. Маша почувствовала, как по спине пробежал ледяной ток. Она сделала едва заметный вдох, заставляя кислород прочистить мысли. Ее мозг, натренированный на обработку гигантских массивов данных, мгновенно переключился с режима анализа на режим синтеза. Она видела их – двенадцать пар скучающих, равнодушных глаз присяжных. Людей, которым плевать на доктрину conditio sine qua non. Им нужна история.

«Уважаемые присяжные, – начала она, и ее голос прозвучал ровно, без единой дрогнувшей ноты. Он стал ниже, весомее. – Закон – это не просто свод правил. Это попытка человечества начертить на карте хаоса маршрут, ведущий к справедливости. Сегодня обвинение предлагает вам проигнорировать эту карту. Оно просит вас осудить человека за то, что в тот роковой вечер пошел дождь. За то, что дорожное покрытие было изношено. За то, что у пешехода, перебегавшего дорогу в неположенном месте, оказались слабые сосуды головного мозга. Обвинение просит вас осудить моего подзащитного за цепь трагических случайностей, сделав его единственным ответственным за несовершенство этого мира».

Она сделала паузу, обводя взглядом застывшие лица однокурсников. Она видела в их глазах смесь восхищения и зависти. Это чувство было ей знакомо. Оно было топливом.

«Мой подзащитный не отрицает, что был за рулем. Но быть причиной – не значит быть виновным. Он стал последним звеном в цепи, но не он ее ковал. Не позволяйте горю и сочувствию к погибшему ослепить вас. Не ставьте знак равенства между трагедией и преступлением. Иначе однажды любой из нас, оступившись на мокром асфальте, может быть обвинен в землетрясении».

Она замолчала. Тишина в аудитории стала плотной, осязаемой. Разумовский медленно надел очки. На его тонких губах проступила тень улыбки.

«Пять, Вересаева. И зайдите ко мне после занятий. Есть разговор».

Маша кивнула, возвращаясь на свое место под гул восхищенного шепота. Она не смотрела по сторонам. Она смотрела на свое отражение в темном стекле окна. Там, за грязными разводами, угадывалось ее лицо – бледное, сосредоточенное, с жестко очерченными скулами. Лицо человека, который точно знает, чего хочет. И она хотела всего. Не ради роскоши или статуса. Ради контроля. Ради того, чтобы никогда больше не чувствовать тот липкий, унизительный страх, который пропитывал стены их крошечной квартиры на окраине города. Страх перед квартплатой, перед ценами в магазинах, перед внезапной болезнью. Она строила свою жизнь, как неприступную крепость, где каждый сданный на «отлично» экзамен был очередным камнем в стене.

Телефон на столе беззвучно вибрировал. Сообщение от Ильи. Три слова: «Грант. Дали. Жду».

Сердце, до этого работавшее как безупречный хронометр, пропустило удар и забилось быстрее, наполняя ее тело неконтролируемым, почти детским теплом. Она позволила себе легкую улыбку, первую за весь день. Их крепость сегодня получила новые бастионы.

В это же самое время, на другом конце университетского кампуса, в полуподвальном помещении, где пахло горячим пластиком и озоном от работающих серверов, Илья Арбенин смотрел на бегущие по экрану зеленые строки кода. Для него это не было набором символов. Это была архитектура. Поэзия логики. Он видел не команды, а потоки, структуры, элегантные решения, которые заставляли хаос нулей и единиц подчиняться его воле.

«Арбенин, ты шайтан», – пробормотал над его ухом Костя, нескладный парень в растянутом свитере, который уже третий час бился над своим курсовым проектом. – «У меня эта дрянь компилироваться отказывается, а ты уже нейросеть для распознавания образов на коленке собрал».

Илья пожал плечами, не отрывая взгляда от монитора. Он не считал себя гением. Просто он видел систему. Везде. В коде, в расписании электричек, в движении планет. Мир для него был гигантским, бесконечно сложным, но все же подчиняющимся определенным законам алгоритмом. И ему нравилось находить эти законы, разбирать их на составляющие и иногда – переписывать под себя. Его увлечение программированием было не просто будущей профессией. Это был его способ разговаривать с миром на понятном ему языке. Упорядочивать реальность.

Он нажал пару клавиш, и на Костином мониторе подсветилась строка с ошибкой. «У тебя тут переменная не объявлена. И цикл бесконечный. Он тебе всю память съест и подавится».

«Спасибо, брат», – выдохнул Костя. – «С меня пиво».

«С тебя тишина на пять минут», – мягко ответил Илья. Он снова погрузился в свой проект. Это было его детище. Система предиктивного анализа данных для оптимизации городской логистики. Звучало скучно, но под капотом был сложнейший механизм, способный анализировать трафик, погоду, общественные мероприятия и десятки других факторов, чтобы предсказывать пробки и строить оптимальные маршруты для служб доставки. И сегодня утром на почту пришло письмо. Официальное, с гербом и витиеватыми формулировками. Комитет по инновационным технологиям одобрил его заявку на грант. Сумма была такой, что голова шла кругом. Это были не просто деньги. Это была свобода. Свобода от подработок в душных офисах, где приходилось латать чужие кривые сайты. Свобода заниматься тем, что ему действительно интересно. Свобода начать строить их с Машей будущее не в мечтах, а в реальности.

Он закрыл ноутбук и потянулся так, что хрустнули позвонки. За окном в подвальной амбразуре виднелись чьи-то ноги, спешащие по асфальтовой дорожке. Мир жил своей жизнью, суетился, подчинялся своим невидимым импульсам. А он, Илья, сидел здесь, в тишине, и чувствовал, как в его руках рождается инструмент, способный немного этот мир улучшить. Сделать его чуть более логичным. Чуть более предсказуемым. Он верил в это. Верил, что у каждой проблемы есть решение, у каждого хаоса – скрытый порядок, у каждого бага – свой патч.

Они встретились под старым дубом посреди университетского сквера. Осеннее солнце, уже низкое и золотое, пробивалось сквозь поредевшую листву, рисуя на их лицах и одежде дрожащие узоры света и тени. Маша подошла к нему быстрой, летящей походкой, и Илья, глядя на нее, в который раз подумал, что она похожа на натянутую струну. Всегда собранная, всегда нацеленная на результат. Но он знал, как звучит эта струна, когда рядом нет никого, кроме него.

«Ну, рассказывай», – сказал он вместо приветствия, обнимая ее. Она прижалась к нему, и он почувствовал, как напряжение медленно покидает ее тело. От нее пахло бумагой, кофе и едва уловимым ароматом духов, дорогих и строгих. – «Разумовский тебя съел или только понадкусывал?»

«Представь себе, похвалил», – Маша отстранилась, и в ее серых, обычно серьезных глазах плясали смешинки. – «И предложил пройти практику в «Клишин и партнеры». Сказал, что лично позвонит и порекомендует».

Илья присвистнул. «Клишин и партнеры» были не просто юридической фирмой. Это была высшая лига. Место, куда выпускники юрфака мечтали попасть хотя бы курьерами.

«Это… Маш, это невероятно», – он взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодными. – «Я же говорил, что ты лучшая».

«Теперь твоя очередь», – она испытующе посмотрела на него. – «Что там с грантом?»

Он улыбнулся и протянул ей свой телефон с открытым письмом. Она пробежала глазами по строчкам, и ее лицо преобразилось. Строгая маска спала, уступая место чистой, незамутненной радости. Той самой, которую он видел так редко и ценил больше всего на свете. Она подняла на него взгляд, полный восторга и неверия.

«Илья… Это же… Мы можем…»

«Да», – сказал он просто. – «Можем».

Они стояли посреди сквера, окруженные снующими мимо студентами, и на несколько мгновений весь мир сузился до пространства между ними. Две идеально сошедшиеся части одного целого. Он – спокойная, уверенная сила, основание. Она – острая, пробивная энергия, вектор. Золотая пара, как их в шутку называли друзья. Пример для подражания. Воплощение мечты о том, что если ты умен, трудолюбив и честен, то мир обязательно расстелется перед тобой ковровой дорожкой. И в этот момент, в золотых лучах октябрьского солнца, они оба верили в это без тени сомнения.

Они сидели в маленьком кафе на углу, спрятанном от шумного проспекта в тихом переулке. Здесь было тепло и пахло свежей выпечкой и корицей. Они заказали два огромных капучино с пышной пенной шапкой и по куску яблочного штруделя. Это был их ритуал – праздновать победы. Маленькие и большие.

«Квартира», – сказала Маша, осторожно снимая ложечкой пену. – «Теперь мы точно можем снять нормальную квартиру. Не комнату в этой общажной клоаке, а настоящую. С кухней, где не будет толпы соседей. И с ванной, в которую не страшно зайти».

«И с быстрым интернетом», – добавил Илья, усмехаясь. – «Выделенная линия, гигабитный канал. Чтобы я мог свой сервер дома поднять».

«Ты со своими серверами», – она легонько толкнула его ногой под столом. – «А потом путешествия. Прага. Рим. Или Лиссабон, у океана. После того как я получу диплом и меня возьмут к Клишину на постоянную работу».

«А я к тому времени продам свой проект какой-нибудь корпорации за миллион долларов и стану венчурным инвестором», – подхватил Илья.

Они смеялись, и их планы, еще вчера казавшиеся далекими и почти нереальными, вдруг обрели плоть и кровь. Они были так близко, что их можно было потрогать. Хрустальный замок их будущего, который они так долго и тщательно строили в своем воображении, наконец-то начал материализовываться.

Маша смотрела на Илью поверх своей чашки. На его спокойное, уверенное лицо, на короткие темные волосы, на сильные руки, лежащие на столе. Он был ее якорем. Ее точкой отсчета. С ним хаотичный и часто враждебный мир обретал смысл и структуру. Она знала, что его любовь подчинялась тем же законам, что и его код: она была надежной, безупречно отлаженной и лишенной багов.

Илья, в свою очередь, любовался тем, как свет из окна ложился на ее волосы, заставляя их сиять медью. Он любил ее острый ум, ее несгибаемую волю, ее одержимость порядком. Она была для него самой сложной и самой прекрасной системой, которую он когда-либо встречал. Он не всегда понимал ее внутренние алгоритмы, ее внезапные вспышки тревоги или ее панический страх перед неопределенностью, но он принял ее исходный код целиком, без желания что-либо переписать.

За окном начало темнеть. Город зажигал огни. Неоновые вывески и фары автомобилей расплывались на мокром от недавнего дождя асфальте, превращая улицу в абстрактную картину. Где-то вдалеке, нарастая, а затем затихая, провыла сирена скорой помощи. Маша на мгновение вздрогнула, поймав себя на иррациональной мысли: кому-то сейчас очень плохо. Чей-то идеально выстроенный мир прямо в эту секунду летит в пропасть. Она тут же отогнала эту мысль, как назойливую муху. Это не имело к ней никакого отношения. Ее мир был в безопасности. Ее мир был защищен стенами из красных дипломов, выгодных контрактов и безупречных алгоритмов.

«Пора идти», – сказала она, когда они допили свой кофе. – «У меня завтра к восьми в офис. Нужно выглядеть идеально».

«Ты всегда выглядишь идеально», – ответил Илья, оплачивая счет.

Они вышли на улицу. Прохладный вечерний воздух после теплого кафе показался обжигающе свежим. Они пошли по направлению к метро, неспешно, держась за руки. Город шумел вокруг них, жил своей напряженной, нервной жизнью. Высотки делового центра вдали вонзались в фиолетовое небо, как осколки стекла. Их вертикальные, устремленные ввысь линии были обещанием, символом взлета, которого они оба так жаждали. Они не смотрели под ноги, где в темных дворах и глухих переулках распласталась другая, горизонтальная реальность. Реальность, которая никуда не стремилась, а просто была. Давящая, как бетонная плита.

«В кино завтра?» – спросил Илья, прижимая ее к себе.

«Обязательно», – ответила Маша, поднимая лицо к нему. – «На ту дурацкую комедию, которую ты хотел».

Он поцеловал ее. Это был долгий, нежный поцелуй посреди спешащей куда-то толпы. Поцелуй, полный уверенности в завтрашнем дне. В том, что их хрустальный мир абсолютно прочен. Что ни один камень, брошенный случайной рукой, не сможет оставить на нем даже царапины.

Симфония города

Утро пахло не кофе, а возможностями. Этот запах, тонкий и почти неосязаемый, просачивался сквозь герметичные стеклопакеты тридцать второго этажа башни «Меридиан», где располагался офис «Клишин и партнеры». Он состоял из аромата дорогой бумаги, едва уловимой ноты озона от бесшумно работающей техники и чего-то еще – холодного, металлического запаха больших денег. Мария вдыхала его, как самый чистый кислород. Он пьянил и прояснял сознание одновременно.

Ее рабочее место было аскетичным: мощный моноблок, два идеально заточенных карандаша, блокнот из плотной желтоватой бумаги и стопка документов, ровная, как брусок литого серебра. Она была здесь всего неделю, на птичьих правах стажера, но уже чувствовала себя частью этого механизма. Не винтиком – скорее, высокоточным датчиком, которому доверили анализировать важный узел. Сегодня этим узлом был архив судебных решений по враждебным поглощениям за последние пять лет. Задача, сформулированная ее куратором, Вадимом Олеговичем, человеком с лицом римского патриция и глазами, в которых никогда не было тепла, звучала просто: «Проанализируйте. Найдите закономерности. Мне не нужен реферат, Вересаева. Мне нужна карта минного поля».

Остальные стажеры, два парня из МГИМО с одинаково безупречными проборами, утонули бы в этом океане юридической казуистики. Они бы начали составлять таблицы, выписывать цитаты, тонуть в деталях. Маша видела иначе. Ее мозг не читал, он сканировал, выхватывая из сотен страниц текста ключевые маркеры: фамилии судей, названия фирм-однодневок, повторяющиеся формулировки в экспертных заключениях. Это была не юридическая работа. Это была криптография. Она искала не прецеденты, а код, алгоритм, по которому система принимала решения.

К полудню у нее перед глазами начала вырисовываться паутина. Невидимая, но абсолютно реальная. Нити тянулись от офшорных компаний к конкретным нотариальным конторам, от них – к нескольким экспертным бюро и сходились в решениях трех-четырех судей арбитражного суда. Это была не карта минного поля. Это была его схема электропитания. Обнаружив ее, Маша почувствовала укол чистого, незамутненного интеллектуального восторга. Тот же самый, что и в детстве, когда после нескольких часов мучений у нее наконец сходился ответ в сложной математической задаче. Это было ощущение власти над хаосом.

Она не стала расписывать свои выводы на десяти страницах. Она составила короткую, в полтора листа, аналитическую записку, сопроводив ее графической схемой, на которой все связи были очевидны с первого взгляда. Лаконично, функционально, смертоносно. Положив распечатку на стол Вадима Олеговича, она вернулась на свое место и позволила себе посмотреть в панорамное окно.

Город лежал под ней, как на ладони. Игрушечные машинки ползли по артериям проспектов, стеклянные грани небоскребов ловили и дробили солнце. Отсюда, с высоты тридцать второго этажа, мегаполис казался упорядоченным и логичным. Прекрасный, сложный механизм, живущий по своим законам. Законам, которые она училась читать и, в будущем, переписывать. Она прижалась лбом к прохладному стеклу. В нем отражалось ее лицо – бледное, с темными от напряжения кругами под глазами, но взгляд был острым, сфокусированным. Отражение наложилось на панораму города, и на мгновение ей показалось, что она видит свое будущее. Ясное, как этот холодный осенний день.

Илья, напротив, ненавидел высоту. Он любил подвалы. В них было тихо, прохладно и пахло землей и старыми коммуникациями. В университетском серверном зале, куда ему, как лучшему студенту потока, разрешали приходить почти в любое время, он чувствовал себя как дома. Гудящие стойки с мигающими индикаторами были его лесом, а сплетения разноцветных проводов – его тропами. Здесь царил чистый, дистиллированный порядок.

Сегодня порядок был нарушен. Его код, его безупречная, элегантная система предиктивного анализа, давала сбой. Не критичный, но раздражающий, как песчинка в часовом механизме. Алгоритм, отвечающий за обработку данных о погодных аномалиях, в случайные моменты времени выдавал статистическую погрешность, выходящую за все допустимые пределы. Баг был неуловим. Он появлялся и исчезал без видимой причины, как призрак в машине.

Илья уже шесть часов сидел перед монитором, почти не двигаясь. Его спина затекла, глаза горели от напряжения. Он перепробовал все: пошаговую отладку, логирование, рефакторинг самых сложных участков. Ничего. Ошибка была иррациональна, и это бесило его больше всего. Он верил в логику. В то, что у каждого следствия есть причина. А этот баг нарушал фундаментальный закон его вселенной.

Кофе, который он пил из бумажного стаканчика, давно остыл и стал горьким. Он отставил его и закрыл глаза, откинувшись на спинку скрипучего стула. Вместо того чтобы в очередной раз прогонять в голове строки кода, он стал делать то, что всегда помогало ему в таких случаях, – он начал визуализировать. Он представил свою программу не как текст, а как систему труб, по которым текут потоки данных. Вот главный поток, вот он разветвляется, проходит через фильтры, клапаны, смесители. Он мысленно следовал за каждым потоком, ощущая его скорость, плотность, температуру. И вот там, в модуле погоды, он «увидел» это. Крошечную, почти незаметную турбулентность. Завихрение, возникающее в момент, когда система пыталась одновременно обработать два почти идентичных, но все же разных пакета данных, пришедших с микросекундной задержкой. Один – от официальной метеослужбы, другой – с любительского датчика, который он подключил для повышения точности. Система не знала, какому из них отдать приоритет, входила в короткий ступор и выдавала аномалию. Это была не ошибка в коде. Это была ошибка в архитектуре.

Он резко открыл глаза. Пальцы сами полетели к клавиатуре. Десять минут лихорадочной работы. Он не исправлял, он перестраивал. Добавил буфер, ввел систему приоритетов и микрозадержку для синхронизации потоков. Компиляция. Запуск. Он открыл лог-файл и стал наблюдать. Минута, две, пять. Система работала как швейцарские часы. Потоки данных шли ровно, гладко, без малейших сбоев.

Он выдохнул. Это было чувство, сравнимое, наверное, с тем, что испытывает хирург после сложнейшей многочасовой операции. Усталость, смешанная с глубоким, полным удовлетворением. Он снова упорядочил маленький кусочек хаоса. Восстановил гармонию. Он посмотрел на часы. Почти шесть вечера. Пора было вылезать из своей цифровой пещеры в реальный мир. Он достал телефон.

«Я закончил. Ты как?»

Ответ от Маши пришел почти мгновенно.

«Тоже. Вадим чуть ли не аплодировал. Сказал, у меня голова, как дом советов. Засранец».

Илья улыбнулся. Он представил, как она пишет это, сжав губы, чтобы не рассмеяться.

«Значит, все по плану? Кино, 20:40, «Космос»?»

«Да. Только не на ту идиотскую комедию с говорящим енотом».

«Она не идиотская, она метаироничная! Ладно, выберу что-то другое. Встретимся у выхода из метро в восемь?»

«Договорились. Не опаздывай».

Он убрал телефон в карман. Легкое, теплое чувство предвкушения разлилось по телу, смывая остатки усталости. Их жизнь тоже была системой, которую они вместе строили и отлаживали. И сегодня, после двух маленьких, но важных побед, их общая система работала без единого сбоя.

Они встретились в гудящем подземелье станции метро «Университет». Воздух здесь был спертым, пах мокрым камнем, озоном и человеческой суетой. Потоки людей текли по переходам, сталкиваясь и расходясь, как частицы в ускорителе. Илья увидел Машу еще на эскалаторе. Она стояла чуть в стороне от людского потока, в своем строгом бежевом пальто, похожая на статуэтку, случайно попавшую в эпицентр землетрясения. Спокойная, неподвижная точка в центре вращающегося мира.

Когда он подошел, она улыбнулась ему, и эта улыбка мгновенно стерла с ее лица следы офисной усталости.

«Ты все-таки опоздал. На три минуты», – сказала она вместо приветствия.

«Поезд перед нами остановился в тоннеле», – соврал он, целуя ее в холодную щеку. На самом деле он просто засмотрелся на то, как она стоит. – «Выбрал фильм. Французский нуарный триллер. Критики в восторге. Называется «Петля».

«Звучит многообещающе», – она взяла его под руку, и они влились в поток, поднимающийся наверх, к городу.

Вечер встретил их россыпью огней и симфонией звуков. Это была музыка мегаполиса, и сегодня она не раздражала, а завораживала. Глухой ритмичный гул проспектов был басовой партией. Резкие вскрики клаксонов и звон трамваев – медными духовыми. Шелест шин по асфальту – шуршанием перкуссии. А над всем этим плыли миллионы обрывков разговоров, смех, музыка из открытых дверей кафе – хаотичный, но странно гармоничный хор.

Они шли по направлению к кинотеатру, не торопясь, погружаясь в эту атмосферу. Свет витрин и рекламных экранов заливал тротуары, превращая асфальт в темное зеркало, в котором отражалось и множилось неоновое небо. Лица прохожих на мгновение выхватывались из темноты этим искусственным светом и снова тонули в ней. Каждый был погружен в свои мысли, в свой маршрут, в свой разговор по телефону. Тысячи невидимых нитей соединяли этих людей, тысячи историй разворачивались прямо сейчас, в эту секунду. Но для Маши и Ильи существовала только одна история – их собственная.

«Знаешь, о чем я сегодня подумала?» – сказала Маша, когда они остановились на светофоре. Красный сигнал светофора окрасил ее лицо в тревожный цвет. – «Что вся наша правовая система – это, по сути, операционная система общества. С кучей багов, уязвимостей и бэкдоров для тех, кто знает админский пароль».

Илья усмехнулся. «Добро пожаловать в мой мир. Только в моем мире, если ты нашел баг, ты можешь его исправить. А в твоем?»

«А в моем ты можешь его использовать», – ответила она серьезно. – «Именно этим и занимаются лучшие юристы. Они не создают новое, они ищут уязвимости в старом. И тот, кто находит их быстрее, выигрывает».

Загорелся зеленый. Они пересекли дорогу, и тревожный красный свет сменился холодным, мертвенным светом уличных фонарей.

«Это как-то… цинично», – заметил Илья.

«Это эффективно», – возразила Маша. – «Мир не идеален. Глупо делать вид, что это не так. Нужно просто знать правила игры. Все правила. И те, что написаны в кодексах, и те, что нигде не написаны».

Он посмотрел на ее профиль, четко очерченный на фоне размытых огней. Она была права, конечно. Он и сам всю жизнь искал уязвимости. Но для него это было интеллектуальной игрой, способом доказать превосходство порядка над хаосом. Для нее же это становилось инструментом выживания, оружием в борьбе за место под этим неоновым солнцем. Иногда эта ее жесткость, эта готовность идти до конца пугала его. Но чаще – восхищала. Она была его недостающей частью. Он строил идеальные системы в вакууме. Она – училась взламывать несовершенную систему реальности. Вместе они были неуязвимы.

Они купили билеты и большое ведро соленого попкорна. В полутемном зале кинотеатра, пока на экране шла реклама, они сидели молча, и это молчание было уютным и полным. Илья накрыл ее ладонь своей. Ее пальцы были все еще холодными, но он согревал их в своей руке. Он чувствовал ритм ее пульса – ровный, спокойный. Все было правильно. Все было на своих местах. День, начавшийся с маленьких побед, плавно перетекал в идеальный вечер. Впереди были два часа французской меланхолии, потом – неспешная прогулка до общежития по ночным улицам, разговоры ни о чем и обо всем, и ночь в их маленькой комнате, которая была для них целым миром.