Красная сессия

Случайный свидетель

Титры ползли по экрану, белые иероглифы на черном поле, под музыку, которая напоминала скрип сломанных качелей. В зале зажегся тусклый свет, обнажая потертый бархат кресел и рассыпанный по полу попкорн. Люди поднимались, потягивались, разминали затекшие конечности, торопливо возвращаясь из мира чужой, выдуманной трагедии в свой собственный. Илья чувствовал себя опустошенным. Фильм, «Петля», оказался не триллером, а вязкой, клаустрофобной притчей о том, как один неверный шаг затягивает человека в воронку, из которой нет выхода.

«Ну и мрак», – сказал он, когда они вышли в гулкое фойе, пахнущее карамелью и дезинфекцией. – «Я думал, там будет погоня, расследование. А там два часа самокопаний и безнадеги».

Маша молчала, задумчиво глядя на пеструю афишу на стене. На ней лицо главного героя было расколото тенью от жалюзи, превращая его в тюремную решетку.

«Там не было ни одного случайного события», – сказала она наконец, не поворачиваясь к нему. Ее голос звучал отстраненно, как будто она все еще была там, в черно-белом Париже. – «Каждый его выбор, даже самый незначительный, был маленьким звеном цепи. Он думал, что свободен, но на самом деле просто шел по заранее проложенному маршруту. Петля затягивалась не в конце. Она была на его шее с самого начала».

«Философия для полуночников», – Илья попытался придать голосу беззаботность, но получилось не очень. Атмосфера фильма прилипла к нему, как мокрая одежда. – «Пойдем, проветримся. Нужно смыть это послевкусие».

Они вышли на улицу. Ночь окончательно вступила в свои права. Город сменил дневную деловитость на ночную, хищную красоту. Фонари выхватывали из темноты мокрый асфальт, заставляя его блестеть, как чешуя гигантской рыбы. Воздух был холодным и влажным, он пах прелой листвой и выхлопными газами. Шумный проспект жил своей жизнью, но в его гуле теперь слышались тревожные ноты.

Они пошли в сторону общежития. Путь был неблизкий, минут сорок пешком, но после двух часов неподвижности в душном зале хотелось двигаться. Они шли молча, каждый переваривая увиденное. Илья думал о коде, о том, что любая программа, даже самая сложная, уязвима для логической ошибки, которая может обрушить всю систему. Маша думала о праве, о том, что закон – это тоже система, но ее ошибки приводят не к сбою сервера, а к сломанным жизням.

«Смотри, сколько народу», – Илья кивнул на тротуар, забитый веселой, галдящей толпой, вывалившейся из дверей модного бара. Чтобы пройти, нужно было либо протискиваться сквозь плотные ряды, либо выходить на проезжую часть.

«Можно срезать», – предложила Маша, указывая на узкий проем между двумя домами. – «Через сквер выйдем почти к нашему корпусу. Так быстрее будет».

Проем выглядел как черная, щербатая пасть. За ним угадывался небольшой, запущенный сквер – островок дикой природы, зажатый между старой пятиэтажкой и глухой стеной какого-то склада. Днем это было тихое, почти пасторальное место, где мамы гуляли с колясками, а старики играли в шахматы. Ночью он превращался в зону отчуждения. Единственный фонарь, висевший у входа, был разбит, и его свет не освещал, а лишь подчеркивал густоту мрака за ним.

«Может, не надо?» – Илья почувствовал инстинктивное сопротивление. Его внутренний системный администратор сигнализировал об уязвимости. Незащищенный периметр, отсутствие мониторинга. – «Обойдем лучше».

«Да брось, Илюш», – Маша мягко потянула его за рукав. – «Мы же не в криминальной хронике. Две минуты – и мы на той стороне. Я устала от толпы и шума».

Ее аргумент был прост и понятен. После давящей атмосферы фильма хотелось тишины и уединения. Он уступил. Они шагнули с ярко освещенного тротуара во тьму, и город мгновенно отступил, его шум превратился в далекий, приглушенный гул, будто они нырнули под воду.

Здесь пахло иначе. Сырой землей, гниющими листьями, кошачьей мочой. Под ногами хрустели мелкие ветки и битое стекло. Единственным источником света была луна, пробивавшаяся сквозь голые, костлявые ветви старых тополей. Ее мертвенный свет рисовал на земле рваные, движущиеся тени, превращая знакомые очертания скамеек и урн в затаившихся уродливых существ. Они прошли половину сквера, их глаза начали привыкать к темноте. Тишина была почти абсолютной, нарушаемая лишь их собственными шагами и далеким гулом мегаполиса.

И в этой тишине они услышали звук.

Это был не крик. Крик был бы понятен. Это был сдавленный, хриплый стон, в котором смешались боль и удивление. А за ним последовал другой звук. Глухой, влажный, чавкающий. Звук удара чего-то тяжелого и мягкого о что-то такое же мягкое. Раз. Второй. Третий.

Они замерли. Звуки доносились из-за густых кустов сирени в нескольких метрах от тропинки. Илья инстинктивно выставил руку, заслоняя Машу. Его тело напряглось, превратившись в сжатую пружину. Все чувства обострились до предела. Он слышал, как стучит кровь у него в ушах, как судорожно сглотнула Маша.

Из-за кустов донесся приглушенный голос. Грубый, с прокуренной хрипотцой.

«…думал, самый умный? Думал, кинуть нас можно?»

И снова тот же отвратительный, мокрый звук удара. И тихий, жалобный скулеж.

Паника подкатила к горлу Ильи ледяной волной. Бежать. Немедленно развернуться и бежать отсюда, не оглядываясь. Раствориться в спасительном шуме проспекта. Он уже начал медленно пятиться, увлекая за собой Машу, когда почувствовал, что она застыла. Он посмотрел на нее.

В лунном свете ее лицо было похоже на гипсовый слепок. Белое, неподвижное, с огромными, темными провалами глаз. Но в этих глазах не было паники. В них была холодная, хищная сосредоточенность. Та самая, которую он видел сегодня в аудитории. Ее рука, дрожащая, но уверенная, медленно тянулась к карману пальто. Она достала телефон.

«Маша, ты что делаешь?» – его шепот был похож на шипение. – «Убери. Пойдем отсюда».

Она не слышала его. Ее мозг, натренированный на поиск доказательств и фиксацию фактов, работал в автономном режиме. Инстинкт юриста пересилил инстинкт самосохранения. Это было правонарушение. Преступление. Оно должно быть зафиксировано. Она нащупала пальцем иконку камеры, и экран телефона ожил, выплеснув в ее лицо холодный, призрачный свет. Она приглушила яркость до минимума, но даже этого было достаточно, чтобы сделать их заметными.

Осторожно, как хищник на охоте, она сделала шаг в сторону, выглядывая из-за ствола старого тополя. Илья, парализованный ее безумной решимостью, последовал за ней.

Картина, открывшаяся им, была уродливой и банальной. Две грузные тени склонились над третьей, лежавшей на земле. Один методично бил лежачего ногами в живот и по ребрам. Второй просто стоял рядом, наблюдая. Их лиц не было видно, только силуэты на фоне чуть более светлого ночного неба. Лежачий не двигался, лишь изредка подрагивал всем телом.

Маша подняла телефон. Ее руки больше не дрожали. Она нашла ракурс, поймала в прямоугольник экрана темные фигуры. Палец нажал на красную кнопку записи. Цифры таймера побежали в углу экрана. 00:01, 00:02… Она чувствовала странное, извращенное спокойствие. Она не была участником. Она была свидетелем. Объективом. Она фиксировала реальность, не вмешиваясь в нее.

Тот, что стоял, лениво повернул голову в их сторону. Возможно, его привлекло движение. Или он уловил боковым зрением слабое свечение экрана. На мгновение его силуэт замер.

«Там…» – хрипло бросил он своему подельнику.

И в этот момент все рухнуло. Мир, который еще секунду назад был для Маши просто объектом наблюдения, ворвался в ее реальность, сметая все защитные барьеры. Фигура отделилась от группы и двинулась к ним. Не быстро, а как-то вразвалку, с ленивой уверенностью хищника, знающего, что жертве некуда деться.

Илья отреагировал раньше, чем успел подумать. Его мозг пропустил стадию страха и анализа и сразу перешел к действию. Он с силой толкнул Машу в сторону, отбрасывая ее за ствол дерева.

«Беги!» – выдохнул он.

Но бежать было поздно. Силуэт уже был в двух шагах от него.

«Эй, киношники», – пробасил он. Запах дешевого табака и перегара ударил в нос. – «Фильму снимаем? А ну-ка, дай сюда аппарат».

Он протянул руку к Илье, очевидно, думая, что телефон у него. Илья отступил на шаг. Его тело само приняло боевую стойку, которую в него годами вбивали на секции легкой атлетики – чуть согнутые колени, вес на носках, готовность к рывку. Периферическим зрением он видел, что второй бандит тоже выпрямился и теперь смотрел в их сторону, перестав избивать свою жертву.

«Я сказал, дай сюда», – повторил мужик и сделал резкий выпад, пытаясь схватить Илью за куртку.

Дальше время сжалось в плотную, упругую пружину. Илья увернулся. Движение было отточенным, инстинктивным. Он не думал, что делать, тело знало само. Годы тренировок, тысячи часов бега, прыжков, упражнений на координацию – все это вдруг обрело смысл здесь, в этом темном, вонючем сквере. Он не был бойцом. Он был атлетом. Его преимуществом была не сила, а скорость и реакция.

Бандит, промахнувшись, потерял равновесие. Илья использовал эту секунду. Он не ударил. Он толкнул. Сильно, обеими руками, вкладывая в толчок вес всего тела. Он целился в грудь, чтобы отбросить противника и выиграть время для бегства.

В этот момент к ним уже спешил второй. Илья видел его приближающуюся тень, слышал его тяжелое дыхание. Он понимал, что против двоих у него нет шансов. Все его мысли были только об одном – дать Маше уйти.

Тот, кого он толкнул, оказался тяжелее и неповоротливее, чем казалось. Он не устоял на ногах. Он неуклюже замахал руками, пытаясь поймать баланс, сделал два шатающихся шага назад и споткнулся о что-то невидимое в темноте. Высокий бордюрный камень, окаймлявший полуразрушенную клумбу.

Падение было нелепым, почти комичным. Он падал навзничь, как срубленное дерево. Но звук, который последовал за этим, не имел ничего общего с комедией.

Это был звук, который невозможно забыть. Короткий, влажный и одновременно трескучий. Словно раскололи перезрелый арбуз. Звук, после которого наступает абсолютная тишина.

Тело на земле дернулось один раз и замерло в неестественной позе.

Второй бандит, тот, что бежал на помощь, резко остановился в паре метров. Он смотрел то на Илью, то на своего неподвижного подельника. На его невидимом в темноте лице, вероятно, отразилось замешательство, сменившееся страхом. Он посмотрел на Илью еще раз, уже без всякой агрессии, как на призрака. Потом развернулся и, спотыкаясь, бросился бежать. Его тяжелые шаги быстро затихли в темноте.

Мир снова замер.

Тишина, наступившая после, была не просто отсутствием звука. Она была плотной, тяжелой, давящей. Она звенела в ушах. Далекий гул города казался звуком из другой вселенной. Здесь, в этом маленьком пятачке тьмы, время остановилось.

Илья стоял, тяжело дыша. Адреналин еще пульсировал в крови, но его уже начинал вытеснять ледяной, парализующий холод. Он смотрел на неподвижное тело на земле. Он не мог отвести взгляд.

Маша вышла из-за дерева. Телефон все еще был у нее в руке. Экран погас, но она сжимала его так, что побелели костяшки. Она смотрела не на тело. Она смотрела на Илью. Ее лицо было абсолютно непроницаемым.

Она сделала шаг к нему, потом еще один. Ее движения были медленными, как у человека, идущего по тонкому льду. Она остановилась рядом с телом. Илья подошел с другой стороны.

Он лежал на спине, раскинув руки. Голова была неестественно повернута набок. Из-под затылка на серый бетон бордюра медленно натекала темная, почти черная в лунном свете лужа. Глаза были открыты и безразлично смотрели в чернильное небо, в котором не было ни одной звезды.

«Он…» – начала Маша, но ее голос оборвался.

Илья опустился на одно колено. Он не знал, зачем он это делает. Какая-то часть его сознания, работающая по инерции, все еще пыталась следовать правильным алгоритмам. Проверить состояние. Оказать помощь. Он протянул дрожащую руку к шее мужчины. Два пальца легли на сонную артерию.

Кожа была еще теплой, но какой-то чужой, неживой. Как у манекена. Он ждал. Секунду. Две. Пять. Он вслушивался в тишину своего собственного тела, пытаясь уловить ответный импульс. Но под его пальцами была только мертвая, неподвижная плоть. Ни малейшего толчка. Ни намека на биение жизни.

Пульса не было.

Эта мысль не пришла – она взорвалась у него в голове, уничтожая все остальные. Пульса нет. Это не обморок. Не травма. Это конец. Финальная точка. И эту точку поставил он. Своим толчком. Своими руками.

Он рывком отдернул руку, словно обжегся. Он посмотрел на свои пальцы, потом на ладони. Те самые руки, которые сегодня утром так виртуозно переписывали код, которые несколько часов назад так нежно держали Машину ладонь, только что оборвали человеческую жизнь. Эта мысль была настолько чудовищной, настолько несовместимой с его картиной мира, что мозг отказывался ее принимать. Он чувствовал, как реальность трещит по швам, распадаясь на бессмысленные фрагменты.

Он поднял взгляд на Машу. Она стояла над ним, и ее тень падала на него и на тело, накрывая их обоих. На ее лице застыло выражение абсолютного ужаса. Не страха перед наказанием, а глубинного, экзистенциального ужаса от соприкосновения с необратимым. С тем, что нельзя исправить, нельзя отменить, нельзя откатить к предыдущей версии.

«Полиция», – прошептала она. Слово прозвучало неуместно, как цитата из учебника на похоронах.

Илья посмотрел на нее, и в его взгляде она увидела то, чего никогда не видела раньше. Пустоту. Его логичный, упорядоченный мир был стерт. Все алгоритмы, все законы, в которые он верил, оказались бесполезны. Перед лицом этой черной лужи на бетоне не работало ничего.

Полиция. Протокол. Следствие. Суд. Тюрьма. Их будущее, такое ясное и блестящее, расписанное на годы вперед, схлопнулось в одну точку. В это неподвижное тело у их ног. Красный диплом Маши, грант Ильи, их мечты о квартире и путешествиях – все это превратилось в пыль.

И тогда животный инстинкт, который до этого молчал, оглушенный шоком, заорал во весь голос.

Илья вскочил на ноги. Он схватил Машу за руку. Ее рука была ледяной.

«Бежим», – сказал он. Это был не вопрос и не предложение. Это была команда. Единственная команда, которую его отказавший мозг был способен сгенерировать.

Она смотрела на него, не понимая. Ее юридическое сознание еще цеплялось за обломки старого мира. Явка с повинной. Состояние аффекта. Необходимая оборона. Смягчающие обстоятельства.

«Илья, мы должны…»

«Бежим!» – он дернул ее с такой силой, что она едва не упала. В его голосе зазвенел металл, которого она никогда не слышала. Это был голос чужого, отчаявшегося человека.

И она подчинилась.

Они побежали. Не разбирая дороги, ломая сухие ветки, спотыкаясь о корни деревьев. Они неслись прочь от этого тихого, проклятого места. Прочь от тела, которое лежало под безразличной луной. Прочь от звука, который навсегда застрял у них в ушах. Они выскочили из сквера на освещенную улицу, как утопающие, вынырнувшие на поверхность. Яркий свет фонарей и фар на мгновение ослепил их. Шум города обрушился на них, но не принес облегчения. Он казался фальшивым, неуместным.

Они не остановились. Они бежали дальше, смешиваясь с толпой прохожих, которые шарахались от двух безумных, мчащихся куда-то людей с искаженными лицами. Они бежали, и с каждым шагом их хрустальный мир, который еще час назад казался таким прочным, разлетался на миллионы острых, невидимых осколков.

Маша бежала, не выпуская из руки телефон. Гаджет, который должен был стать орудием правосудия, уликой, теперь ощущался в ее ладони как раскаленный кусок металла. Как цифровое клеймо. Как детонатор бомбы, которая только что взорвала их жизнь. И таймер на этой бомбе все еще тикал.

Тишина после крика

Воздух, который они глотали, был колючим, он обжигал легкие и не приносил облегчения. Ритм их бегства был рваным, двухчастным тактом: грохот кроссовок Ильи по асфальту и сухой, частый стук Машиных ботинок. Они не были парой, они были двумя спасающимися от одного хищника животными, связанными не любовью, а общим, животным ужасом. Город вокруг них утратил объем и превратился в декорацию, несущуюся навстречу. Фонари были не источниками света, а вертикальными шрамами на черной ткани ночи. Витрины магазинов – мазками кислотных, ядовитых красок. Лица редких прохожих – белыми, смазанными пятнами, лишенными черт и сочувствия.

Они не выбирали маршрут. Ноги сами несли их по лабиринту знакомых улиц, которые вдруг стали чужими и враждебными. Каждый темный подъезд казался засадой, каждая проезжающая машина – погоней. Звук полицейской сирены, завывший где-то за несколько кварталов, ударил Машу под дых, заставив ее споткнуться. Илья подхватил ее, не сбавляя скорости, его хватка была жесткой, почти болезненной, и они побежали дальше, теперь уже сцепленные вместе, как два каторжника.

Общежитие возникло перед ними внезапно, его громадный бетонный корпус вырос из темноты, похожий не на дом, а на тюремную стену. Они проскользнули в приоткрытую дверь подъезда, и мир шума и движения остался снаружи. Внутри их встретила тишина, густая и вязкая, пахнущая хлоркой, вареной капустой и десятилетиями чужих, несбывшихся надежд. Лифт, как всегда, не работал. Они взбежали по лестнице на свой четвертый этаж, и каждый пролет был пыткой. Их собственное дыхание, отражаясь от бетонных стен, звучало как предсмертный хрип.

Ключ в руках Ильи не слушался, он царапал металл замка, не попадая в скважину. Маша, привалившись к стене, смотрела на его трясущиеся руки и чувствовала, как ее собственное тело начинает бить крупная, неуправляемая дрожь. Наконец замок щелкнул. Они ввалились в комнату и Илья захлопнул дверь, повернув ручку замка дважды. Этот двойной щелчок прозвучал в оглушительной тишине как выстрел.

Они стояли посреди комнаты, не включая свет. Единственным источником освещения был прямоугольник окна, в котором отражалось оранжевое зарево ночного города. Их маленькое, уютное гнездышко, свидетель их любви и планов на будущее, превратилось в клетку. Каждый предмет в ней казался чужим, враждебным. Стопка учебников по уголовному праву на Машином столе – издевательским надгробием. Ноутбук Ильи с незаконченным кодом его гениального проекта – артефактом из прошлой, невозвратимой жизни. Даже их общая фотография на стене, где они смеялись, обнявшись в летнем парке, смотрела на них с немым укором.

Первым заговорил Илья. Его голос был хриплым, неузнаваемым.

«Телефон».

Это было не вопросом. Это было констатацией факта. Центр их вселенной сместился и теперь находился в этом маленьком черном прямоугольнике, который Маша все еще сжимала в руке. Она посмотрела на свою ладонь, будто увидела ее впервые. Пальцы были сведены судорогой, белые и неживые. Она с трудом разжала их. Телефон упал на ковер беззвучно, как мертвая птица.

Они оба смотрели на него. На этот выключенный, безобидный на вид предмет. Он лежал на потертом ворсе, и в его темном экране смутно отражался свет из окна и две их сгорбленные тени. Ловушка, которую они принесли с собой.

Шок отступал, уступая место чему-то более страшному. Осознанию. Оно накатывало медленно, волнами, и каждая новая волна была холоднее и беспощаднее предыдущей. Илья опустился на край своей кровати, обхватив голову руками. В его мозгу, привыкшем к логике и порядку, царил хаос. Перед его внутренним взором снова и снова, в бесконечном цикле, проигрывалась одна и та же сцена. Толчок. Нелепое падение. И тот звук. Тот отвратительный, мокрый треск, который, казалось, навсегда застрял у него в ушах, вытеснив все остальные звуки мира. Он убийца. Это слово не имело для него абстрактного, юридического значения. Оно было физическим ощущением. Оно сидело у него в желудке ледяным комом, оно стягивало кожу на лице, оно вибрировало в кончиках пальцев, тех самых, что не нащупали пульс.

Маша осталась стоять у двери. Ее трясло так сильно, что зубы выбивали мелкую дробь. Ее мозг, наоборот, работал с лихорадочной, болезненной скоростью. Он прогонял сценарии, выстраивал юридические конструкции и тут же их разрушал. Статья 105. Убийство. От семи до пятнадцати. Статья 108. Убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны. До двух лет. Но была ли оборона? Они не были жертвами нападения. Они были свидетелями. Свидетелями, которые не ушли. Статья 109. Причинение смерти по неосторожности. До двух лет. Возможно. Но кто поверит? Двое студентов ночью в парке. Драка. Труп. Видео. Видео! Оно было не спасением. Оно было приговором. Оно доказывало их присутствие на месте преступления.

Она сделала шаг к телефону, потом еще один. Наклонилась, чтобы поднять его.

«Не трогай», – голос Ильи из темноты был глухим, как удар о землю.

Она замерла.

Он поднял голову. В полумраке его лицо было неузнаваемым, осунувшимся, с темными провалами вместо глаз.

«Зачем?» – спросил он. Голос был тихим, но в нем звенела такая холодная ярость, что Маша отшатнулась. – «Зачем ты его достала, Маша?»

Это был не вопрос. Это было обвинение. Первая трещина, пробежавшая по монолиту их единства.

«Я… я должна была», – пролепетала она. Все ее юридическое красноречие, вся ее выверенная логика испарились. Остался только сбивчивый, детский лепет. – «Это преступление. Я должна была его зафиксировать. Это… это инстинкт».

«Инстинкт?» – он медленно поднялся. Его силуэт в свете из окна казался огромным, угрожающим. – «Инстинкт – это бежать, Маша. Прятаться. Выживать. А то, что сделала ты, – это гордыня. Твоя проклятая отличница внутри тебя решила сдать еще один зачет. Зачет по криминалистике. Только цена за него – не оценка в зачетке».

Его слова были как пощечины. Жестокие, несправедливые, но попадающие точно в цель. Она почувствовала, как страх внутри нее уступает место ответной, обжигающей злости.

«А твой инстинкт что тебе подсказал, Илья?» – ее голос зазвенел, становясь резким и колючим. – «Толкнуть его? Ты же мог просто оттолкнуть его в сторону! Убежать! Но нет, тебе нужно было показать свою силу! Своего спортсмена! Ты хоть понимаешь, что ты сделал?»

«Я тебя защищал!» – он шагнул к ней, и она увидела, как в его глазах блеснули слезы. Слезы ярости и отчаяния. – «Пока ты играла в репортера, на нас шел бандит! Что я должен был сделать? Процитировать ему статью Уголовного кодекса?»

«Ты его убил!» – выкрикнула она, и это слово, произнесенное вслух в их комнате, повисло в воздухе, окончательно отравляя его. Оно стало реальным. Неотменимым.

Они замолчали, тяжело дыша, глядя друг на друга через разделявшую их пропасть. Два чужих, напуганных человека, которые только что наговорили друг другу самые страшные и жестокие вещи. Они больше не были союзниками. Они были соучастниками, и каждый в глубине души винил другого в том, что их мир рухнул. Любовь, которая еще несколько часов назад казалась им незыблемой крепостью, рассыпалась в прах под первым же серьезным ударом.

Илья отвел взгляд первым. Он снова опустился на кровать, сгорбившись, словно груз вины физически согнул его позвоночник.