Распечатано на металле

Дизайнер обложки Nickt Less

Иллюстратор Yonoyona

Корректор Ксения Елюкина

Корректор Корректор Анонимный

Иллюстратор Cledanio

© Кирилл Павлов, 2023

© Nickt Less, дизайн обложки, 2023

© Yonoyona, иллюстрации, 2023

© Cledanio, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-9987-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Распечатано на металле

От автора

«Распечатано на металле» – то произведение, которое необходимо читать в отсутствие изначального понимания сюжета и знания сюжетных поворотов. Незнание – одно из важнейших правил прочтения книги, ведь вам как читателю придется вжиться в шкуру главной героини 1029, проникнуться ее историей и испытать тот спектр эмоций, который сможете. Произведение следует прочесть дважды, ибо именно два прочтения подарят вам полную кольцевую палитру взглядов, которая заложена в тексте. Первое прочтение будет уникальным тогда и только тогда, когда вы будете стоять перед книгой нагим – без понимания того, о чем она. Второе же прочтение позволит вам сопоставить впечатления, которые вы получили в первый раз, и те, что получили, уже зная сюжет.

I

…Кто управляет прошлым, – гласит партийный лозунг, – тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым…

Джордж Оруэлл «1984»

– Работник номер 1029, прошу, пройдите в комнату к начальнику отдела, для регистрации как частично дееспособной единицы. – сказал металлический голос машины.

Я только что пришла на свою первую рабочую смену после длительной реабилитации. За пару месяцев до этого мой коллега 781 случайно прорезал мою правую щеку острым осколком трубы и повредил мне челюсть. Обычно люди восстанавливаются около нескольких лет, но мне повезло, и моя реабилитация заняла всего два месяца. Еще год я должна ходить с огромным швом на щеке, но это меньшая из трудностей, с которыми я могла столкнуться. Перед тем, как пройти в комнату регистрации персонала, я заметила, что 781 на рабочем месте уже нет. Я не предала этому никакого значения – он никогда не занимает вовремя свое рабочее место. Я совершенно не понимаю, почему его до сих пор не отправили в «Перевоспитательную», но подозреваю, что некогда он был хорошим работником. Я поднималась в комнату начальника отдела с безжизненным лицом и осматривала все помещение с высока. Комната моего руководителя находилась достаточно высоко, и лестница тут была такая, что если ее расшатать, то можно разбиться и лишить жизни часть рабочих, что уж говорить о стенах. Звуки работ наполняли это место смыслом, а меня – радостью. Мне было трудно улыбаться из-за шва, но я ощущала спокойствие за наш город, ведь этот огромный завод мог произвести, пожалуй, все, что только захочется. Вон там станок, на котором производится обувь, согласно стандарту номер четыре. Чуть выше – отдел окон, работающий по стандарту номер пятнадцать, а вон там и мой – отдел сантехники. Здесь производятся трубы по единому стандарту номер 10. Его придумали еще до времен нашего великого Часового. Хотя о таких вещах говорить не принято, я это помню. Я тоже своего рода лицо революции. Меня изобразили на одном из плакатов. Если бы я могла его сейчас показать, я бы сказала: «Вон, смотрите, я та девушка справа снизу». Я была тогда еще так молода. Я не люблю вспоминать свою юность, хотя, наверное, 25 лет – это все еще небольшой возраст, но по сравнению с 16 годами… Я не заметила, что поднялась к кабинету, моя рука произвольно скользнула по ручке и легко открыла дверь.

Мой начальник отдела имеет кодовый номер 111, однако мне приказано называть его Товарищ начальник.

– 1029, рад вас видеть.

Я сразу распознала в 111 что-то не ладное. – он очень редко называет меня на «вы».

– Здравствуйте, Товарищ начальник.

– Прошу, присаживайтесь. – он указал на стул прямо перед его рабочим столом.

Я села. Внезапно я почувствовала запах сигарет «Люмия» в комнате, обнаружила, что рыжая прическа 111 более не растрепана, а вместо рубашки на нем теперь скучный черный комбинезон. Улыбку на его лице сменила холодная мина, которую я бы никогда не заметила, если бы не пропавшие веснушки. Я ничего не понимала, но догадывалась, что 111, так же как и 781 отправили в Перевоспитательную. Видимо, он уже окончил свой курс. А 111? Есть вопросы, на которые не следует получать ответы.

– Итак, вы знаете, зачем вы тут?

– Да, мне необходимо подписать бумаги о частичной дееспособности. – мне было немного больно говорить, но я старалась этого не показывать.

– Правильно. Но, к сожалению, руководство обнаружило, что у нас нет для вас работы, поэтому мы приняли решение отправить вас во временный отпуск. Подпишите пару бумаг – и вы свободны до полного выздоровления.

Я не могла представить свою жизнь без работы, но тем не менее я подписала все согласия, ибо в ином случае я рисковала тоже отправиться в Перевоспитательную.

Я вышла из своего отдела и ощущала на себе миллионы взглядов моих товарищей по цех. Они все смотрели на мою щеку, на мой мерзкий шов, это все из-за него.

Я ушла с фабрики. Я никогда не была так свободна в выборе своего досуга – я ведь всегда работала на нашего Часового по 14 часов в день, а оставшееся время тратила на еду и сон. А теперь что? Куда я должна идти? Мне нужно пробудить собственное восприятие, дабы не сойти с ума. Фабрика, фабрика, фабрика…. В голове одна чертова фабрика! Точно! Паб «Вне времени» – туда уходит большинство тружеников, но сама я там никогда не была. Я не могла увидеть что-то еще в этом городе, физически. Как только я начинаю развеивать свое туннельное зрение – мне сразу становится плохо, меня сильно тошнит, а после мною овладевает паника, словно я вот-вот переживу сердечный приступ. Я прошла сквозь черные подворотни и с помощью чувственной памяти смогла выйти на нужное место. Перед входом в паб стояло еще не так много пьянчуг. Все они, вероятно, относились к неисправимым, но это не помешало мне прийти сюда. Я не должна была заходить дальше – я ощущала, что за этой дверью меня охватит тьма, – но я пересилила себя. Мое сердце хотело разорваться на маленькие кусочки и выстрелить шрапнелью во всех, кто здесь был, но тело пересилило мозг. К счастью, это была не душная от таких же, как и я, улица, это было просто небольшое помещение. Я взяла над собой контроль, но споткнулась и упала на бок. Голова моя тряслась словно при эпилептическом припадке, а глаза практически лопались как резиновые шарики. Ко мне приблизился темный силуэт, от него пахло спиртом и мочой, этот резкий запах сделал только хуже, но я не ожидала услышать еще и голос.

– С вами все в порядке? – спросил он.

Я хотела схватиться за уши, но знала, что, если сделаю так, меня отправят куда-то очень далеко – дальше, чем в Перевоспитательную. Мой мозг смог проанализировать этот силуэт и увидеть в нем человека. Это был мужчина. Он был одет в легкий синий комбинезон и поношенные рабочие ботинки. Сам он был полностью лысым.

– Н-нет… Я… я в порядке. – я отвечала очень неуверенно, с комом в горле.

Мне было страшно. Он помог мне подняться и провел к ближайшему столику.

– Может вам воды? Выглядите не очень.

Я не смогла отказаться и кивнула. Он что-то обсудил с другим черным силуэтом, и мне принесли небольшую бутылочку воды. Руки мои дрожали, и я попросила его налить мне стакан. Постепенно паника начала отступать, я смогла сделать пару глотков, и холодная вода смогла на время остудить мой жар от пребывания тут. Еще некоторое время я просто сидела и смотрела в стол, пока мужчина не спросил меня.

– Так как тебя звать?

«Какой логичный вопрос» – подумала я.

– Мой рабочий номер 1029. А твой?

– Нет-нет, кажется, ты не поняла. Я не про номера, я про твое имя.

Я почувствовала непритворное отвращение, но почему-то моя память словно начала просыпаться, но воспоминание могло пробиться. Нет, я не готова дать ему ответ.

– Я… я… – я не знала, как ему ответить, но ответить надо было.

– Яна? – сказал он, перебив меня.

– Нет, просто я.… я не помню своего имени. Для меня «я» – это 1029, и я всегда была 1029, ни больше ни меньше.

– Так ты из показательных рабочих? Тогда что ты тут делаешь?

Я указала на свою щеку. Шов был все еще ужасным, и мне было страшно показывать его хоть кому-то.

– У меня нет работы на ближайший год.

– Так это же хорошо! Как думаешь проводить время?

Время?! Как я буду проводить время, когда я все еще живу своей работой. Я всегда жила идеями и думала только о том, какой диаметр доджна иметь труба. Нет… я впервые могу ответить иначе. Я должна что-то сказать.

– Я… я не знаю. Это место – одно из немногих, которые я знаю, кроме своего дома и места работы. Поэтому я и пришла сюда. Правда, я не знаю, что люди делают здесь.

– Вижу… Что ж, раз ты уже здесь, не хочешь ли ты выпить?

Я не уловила, когда мы успели перейти на «ты».

– Я вроде как уже. – сказала я немного неуверенно.

Он рассмеялся и похлопал меня по плечу. На удивление я даже не испугалась, но все еще не понимала, о чем речь.

– Нет-нет. Я вовсе не про обычную воду, я про алкоголь.

– Алкоголь? – спросила я.

– Да. Знаешь, как его называют у нас? «Огненная вода». Не слышала никогда?

– Нет.

Он улыбнулся, но с пониманием отнесся к тому, что я не знала, что такое алкоголь.

– Ладно, я не собираюсь кидаться в тебя научными терминами, пожалуй, я скажу по-обывательски. Алкоголь как обычная вода, только от нее становится тепло и хорошо.

– Что значит «хорошо»?

– Ты словно перестаешь находиться в этом сраном городе и освобождаешься от привычных законов мироздания. Попробуй, ты не пожалеешь! Первый стакан за мой счет. Что скажешь?

В обычной ситуации я бы отказалась, но раз здесь, значит, я пришла сюда за этим.

– Ладно, я думаю от одного стаканчика хуже не будет, верно?

– Его будет мало! Бармен, стаканчик фирменного этой даме рядом со мной.

Темная фигура плеснула что-то в стакан и подала мне. Стакан выглядел так, словно туда налили очень мутную воду. Запах этого вещества был похож на запах моего собеседника… Я ведь так и не спросила, как мне его называть.

– Кстати, как мне тебя называть?

– Алекс, мое имя – Алекс.

Алекс… Звучит благородно, но это имя ему, если быть честной, не очень идет.

– Что же, А-Алекс, – я запнулась, я уже почти никого не называю по имени. – Если я умру от этого напитка, то эта смерть будет на твоей совести.

Он пожал плечами и улыбнулся. Я поднесла это пойло ко рту и выпила все залпом. Вкус был отвратительным – помойные воды вперемешку с горячим бетоном, а послевкусие и вовсе отдавало пластмассой. Мне сразу стало тепло, а паника постепенно отступала, а вместе с этим появились и легкость в руках и тяжесть в ногах. Голова словно потяжелела в два раза. Я попыталась охладить себя водой, но быстро поняла, что это не поможет. Я отодвинула пустой стакан и прижала руку к своему виску. Почему-то только сейчас мне пришло в голову, что, кроме шва на своей щеке, я не помню ничего о том, как выгляжу. Я опустила голову и увидела свою обувь – я все еще была в прорезиненных ботинках с высокой подошвой. И руки – на мне были надеты кожаные перчатки. Логика подсказала мне, что я сейчас одета не в свою рабочую форму, это было что-то другое – что-то вроде повседневного наряда или даже наряда для встреч. Поэтому Алекс и не понял, что я рабочая. Я не понимала, во что я одета. Вероятно, это что-то вроде пальто или типа того? Мне пришлось наклониться чуть ниже. Нет, на мне были надеты коричневая жилетку и немного помятая синяя клетчатая рубашку. Ладно, проехали, надо поддержать разговор с Алексом, а не то, думаю, я и вовсе отпугну его.

– Вроде как, я в порядке. Мне чуть полегче.

– Рад слышать. Еще по одной?

– Нет, пожалуй, не стоит. Есть что-то еще?

– Да, конечно. Виски, мой любимый ликер или, может, что-то более «холодное», если ты понимаешь, о чем я?

Постепенно я начала замечать, что для меня становится все более и более привычным это помещение. Темных частей для меня почти что нет, все люди отчетливо видны. Это очень странно, может, дело в этом алкоголе?

– Что из этого вкуснее?

Весь день я провела, пробуя коктейль за коктейлем, благо, денег у меня было столько, что я могла позволить себе пить тут хоть каждый день. Я мало трачу – мне не на что. Мне было весело с Алексом, он рассказывал шутки и постоянно пытался показаться веселым. Он был такой беззаботный и такой забавный! Примерно на пятом коктейле мне стало очень плохо. Мой шов дико заболел, а содержимое желудка полезло наружу. Как назло, туалет занял какой-то пьяница, но сделать то, что нужно, прямо здесь я просто не могла. Я сказала Алексу, что вернусь, и вышла на улицу.

Я зашла за угол паба и, убрав руку от своего рта, испустила из него все свои поганые мысли. Я называю иногда это так. На улице был уже вечер, мне было пора отправляться домой, но сил идти не было. Когда я закончила сие действие, ко мне подошел и схватил меня за жилетку чернокожий мужчина в шляпе, кожаных перчатках, резиновых сапогах и длинном черном плаще.

– Где оно?! – крикнул он, смотря мне прямо в глаза.

Я ничего не понимала, но, раз этот мужчина для меня не силуэт, значит, я его знаю. Но откуда? Я не могла ничего вспомнить под действием алкоголя.

– Что вам от меня нужно? – сказала я, запинаясь и чуть ли не плача.

– Ты сама знаешь. Я искал тебя 9 лет и нашел у гребаного бара, когда собирался отлить! Ты хоть понимаешь?! Мне сказали, что придет время, когда ты сможешь мне помочь!

На крики выбежал Алекс, он попытался нас разнять и принялся говорить, так как я была не в состоянии.

– Так, успокоились, а не то я вам обоим лица раскрошу.

– Успокоились?! Успокоились, блять?! Ты серьезно?! Кто ты вообще, ебать тебя в сраку, такой? Новый нализыватель пи… Ладно, неважно, мне нужно то, что есть у нее. Без этого каждый из нас обречен быть замороженным до конца своих гребаных дней.

– Кто ты такой, и откуда ты ее знаешь? – спросил Алекс, пытаясь разредить обстановку.

– Я сам, мать его, Уинстон Вилсберг, а она сама, блять, до… – Уинстон не успел договорить, сзади ему в спину прилетела пуля.

Он упал на мои руки, но я не удержала его, и он шлепнулся прямо в сделанную мною зеленую лужу. Снова раздались выстрелы. Одна пуля пронзила мне грудь, и я тут же упала рядом с Уинстоном. Боль в груди в моей разбитой от огненной воды голове будто смешалась с этим отвратительным запахом. Вот он – напиток агонии. Тут же в мой бок прилетела еще одна пуля. Я пыталась прикрывать свои раны, но из них все равно струилась густая и горячая кровь. Алекс поднял меня, я пыталась понять кто стрелял, но для меня стрелявший так и остался темным силуэтом со значком «Органов опеки за жителями» Думаю, Алекс назвал бы их «Полиция» – было их названием до революции. Я помню, ибо самолично убивала их. Все смешалось в одно: чувства, запахи, звуки, мысли. Я не знала, чему верить. Я услышала, как Алекс говорит: «Все будет хорошо, потерпи еще чуть-чуть». Но в моих глазах потемнело, тало так легко. Я закрыла их и погрузилась в темноту…

II

…Естественная свобода человека заключается в том, что он свободен от какой бы то ни было стоящей выше его власти на земле и не подчиняется воле или законодательной власти другого человека, но руководствуется только законом природы…

Джон Локк «Два трактата о правлении»

Я проснулась в своей постели в холодном поту. Я задыхалась, но мои внутренние часы не позволили мне встать на несколько минут раньше, хотя мне снился кошмар. Я попыталась прийти в себя. Как хорошо, что это был сон, и я смогу спокойно пойти на работу!

В сорочке и кружевном белье я вошла в уборную, где наконец увидела свое лицо. Я ожидала вновь увидеть обезображенную щеку, но я остолбенела, когда увидела, что рана почти зажила. Я начала ощупывать себя. Да, это мой маленький носик, вот зеленые глаза, еле-еле заметные брови, небольшой лоб. Это золотые кудри до плеч, вьющиеся как корни деревьев, которые я видела уже давным-давно. В моей голове что-то заиграло, что-то зашевелилось, словно шестерни в машине, словно рабочие вернулись после перерыва и вновь начали что-то двигать. Я попыталась прервать эти ощущения и двинулась к календарю. Мое сердце замерло. Я смотрела на календарь следующего года. Не так давно я вешала календарь девятого года после революции – теперь тут висел календарь десятого. Значит, это был не сон? Я умерла? Но почему я воскресла? О великий Часовой… Кажется, я вспомнила.

Во время революции я поклялась в верности нашему великому Часовому и стала его верным помощником. Я сражалась за его имя, и за свои заслуги я была удостоена его награды. Он даровал мне возможность переживать свою смерть раз за разом, но каждый раз терять год своей жизни – просыпаться в следующем году, но для всех остальных все это время жить привычной жизнью. Я почти уверена, что единственный, кто мог помнить меня мертвой, – Алекс. Я не знаю где он сейчас. Вероятно, в Перевоспитательной, или вовсе убит. Мне тяжело думать об этом, но я хотела бы уберечь его от любой участи. Я начала вспоминать, но я никак не могла протянуть нить до имени Уинстон. Почему я забыла это? Это же часть меня, часть моего сознания! Я должна вспомнить, а не то я рискую и просто забыть, что я человек. Я понимала – надо найти то, что от меня так хотел Уинстон.

Я быстро привела себя в порядок и надела то, что надевала всегда. Мне нравился этот наряд, он был не слишком выделяющимся, но и не слишком простым. Также я нашла свою немного поношенную коричневую шапку, она была хороша для такой ветреной погоды. Чувствую, отныне гулять я буду много и долго, но пока я не собираюсь ее надевать – мне нужно закончить некоторые дела тут. Я начала думать, где же в своей скромной комнатушке я могла что-то оставить? Тут было-то всего-ничего. Справа в углу кровать, а рядом с ней окно. Матрас мой иногда кажется очень мягким, но на самом деле он достаточно плотный, и, скорее всего, он размяк просто из-за своего возраста. Там явно не могло быть ничего интересного. В шкафу, где было всего три наряда, я уже покопалась. Про кухонный уголок и говорить не приходиться. Я почему-то решила порыться в комоде. Там были лишь очень старые часы на цепочке. Я решила, что у меня с собой всегда должно быть что-то, за что я сражаюсь, ведь, если Уинстон не врет, я должна что-то поменять, чтобы я и этот город не были заморожены во времени навечно. Под моей кроватью была небольшая коробочка, куда я складывала всяческие вещи, связанные с моим прошлым. Тут были куколки, парочка фигурок и… Вот оно – единственное сохранившееся письменное послание в этом городе, зашифрованное и напечатанное на металле.

Когда я смотрю на него, в моей голове всплывает воспоминание. Лик нынешнего Часового – это неправильный лик, это лишь то, как Часовой видит себя, а не то, кем он является на самом деле. Я бы не вспомнила этого, если бы не это послание. Я отчетливо помню лицо нынешнего Часового: оно гладкое, на нем густые усы, на голове короткая, но опрятная прическа, а сам Часовой молод как никогда. Великий Часовой, которого я помню, был уже не молод, усы его сливались с бородой, и он был вовсе не брюнетом – он был блондином, прямо как я. Я не могу вспомнить других деталей – его лицо словно смыто, но зато я помню, как у меня очутилась эта штука. Сам великий Часовой подарил ее мне еще до революции, но я не помню при каких обстоятельствах. Проблема в том, что послание состоит из белых квадратов, расшифровать которые может только он. Уинстон явно искал эти записи, значит, он нашел способ расшифровки – там явно что-то важное. Пластина с посланием была достаточно толстая и носить ее в руках было бы, наверное, сродни суициду. Хотя для всех это кусок металла с белыми квадратиками, но, так как в моем городе запрещена любая письменность, за исключением официальных бумаг, я не хочу рисковать. Одни примут эти квадратики просто за рисунок, вторые – за текст. Что ж, видимо, у меня действительно нет выбора – я должна попасть к великому Часовому, чтобы узнать, что в этих записях. Он их уничтожит, но я возьму свой кассетный диктофон и запишу все, что он скажет. Даже если он откажет мне, люди узнают, что от них что-то скрывают. Мне не страшно умереть, я проснусь тут и что-то да сделаю.

Я выглянула в окно. Из него отчетливо была видна возвышающаяся над всеми домами башня Часового. Это было величественное здание, из которого открывается вид весь город, высоченная башня с самыми большими часами в мире наверху. Я восхищаюсь ей, но я никогда не была внутри. Видимо, настал тот час, когда я побываю там.

Я взяла свою сумочку, которую обычно использую для документов, но на этот раз я положила в нее металлическую пластину, диктофон и пару кассет и прикрыла их всякими отчетами и другими официальными бумагами. И, судя по датам, я должна буду их сжечь уже через три дня. По закону номер 145 все бумаги подвергаются сожжению по истечению срока годности. Мне нельзя больше терять ни минуты. Кто-то бы взял с собой оружие, но если меня поймают, то никакой нож не поможет, а если у меня его найдут, то у меня будут большие проблемы. Ну все, теперь точно пора выходить.

Я вновь открыла дверь своего дома. Сегодня она была особенно тяжела, а мои руки почему-то тряслись. Подъезд моего дома был просто отвратителен. Я не знаю, почему заметила это только сейчас. Судя по почтовым ящикам, жильцы уже не раз отправляли заявки в «Отделение жилищного хозяйства» и получали отказ. Кстати, оповещения эти следовало сжечь еще вчера, но, видимо, подъезд настолько плох, что само отделение не хочет сюда заходить. В подъезде пахло протухшей рыбой, а по всему полу был разбросан мусор: пачки сигарет, бутылки.

Я быстро спустилась по лестнице вниз. Я жила на четвертом этаже, и это был самый верхний этаж в этом доме. Дверь в мой подъезд была выломана еще в восьмом году со дня революции каким-то бандитом. Нам сообщили, что он был членом группировки «Маятник», но я не предала этому значения. Что если Уинстон из этой группировки? Не стоит об этом думать, мне надо идти.

Я прошла несколько шагов вперед и поняла, что путь в башню прямо противоположен пути на мою работу. Я стою на освещенной улице. Мимо меня проходят люди. Здесь открыты «Центры раздачи», где все получают свои ежедневные пайки, рядом – «Центр красоты», где мы делаем стрижки, хотя я делаю дома сама, чуть дальше – детский сад, в котором детям рассказывают о нашей великой революции. Я помню, не так давно был издан указ о введении уроков биографии великого Часового в детском саду. А напротив этих зданий – темные, словно нефть, улицы, полные странных силуэтов с белыми глазами. Очертания этих домов кажутся мне очень знакомыми – они построены по тем же чертежам. Что если я воспользуюсь своим воображением? Может, у меня получится без труда добраться до башни? Я мысленно достроила дома. Моя реальность получалась не идеальной, к примеру, я не смогла достроить другие центры, но я смогла построить дорогу. Но почему я не смогла достроить людей? Я не могу признать повторяемость людского вида? Вздор! Я ведь воевала за это и знала, что сейчас человек будет просто винтиком!

Я мучилась, но ничего не получилось. Видимо, я действительно не могу пойти против своих убеждений, видимо, я действительно верю в человечество… Возможно я верила и тогда, просто меня обманули. Но раз я верю, значит, есть причина, а значит, я должна идти.

Я перешла дорогу и пошла дальше. Я старалась не смотреть наверх – так я могла смотреть лишь на человеческие ноги, а не на лица или тела. Это было в разы легче, но все равно я дышала часто и глубоко, а сердце бешено билось. Тело будто твердило мне, что я делаю что-то противоестественное, что я не должна этого делать, но интуиция подсказывала, что если этого не сделаю я, то этого не сделает никто. Я придерживала сумочку и пыталась делать вид, что просто устала, хотя сейчас был только день. Звуки, окружившие меня, тоже давили. Тут шуршание, там что-то упало и где-то совсем рядом чей-то голос.

Я пыталась выцепить что-то, что я узнаю, среди всего этого шума и я нашла. Из окна доносилось чье-то пение, я узнала этот мотив. Это «Мой орнамент на груди» – одна из немногих песен, которую разрешено исполнять, помимо нашего прекрасного гимна.

Я не помню ее полностью, потому что слышала всего несколько раз. Но этот мотив чуть-чуть успокоил меня.