Чужие долги

1. Победитель

– Ну же, склонись передо мной, – сказал Франграсьян.

Он смотрел на Мануш-читру с высоты седла, и вид у него был совсем не торжествующий – весь в пыли и запекшейся крови, усталый и мрачный.

Мануш-читра облизал губы.

– Где Аграэрата? – спросил он.

Последнее, что он помнил отчетливо – как левое крыло туранского войска, уже теснившего иранцев с флангов, вдруг дрогнуло: одна его часть развернулась и помчалась назад, а другая принялась бестолково топтаться на месте. Клещи разжались, и это дало Мануш-читре желанную передышку. Они успели отступить и перестроиться прежде, чем туранцы опомнились. Конечно, их все равно было слишком мало, и в конце концов они были принуждены сложить оружие; но по крайней мере их не окружили и не перебили, как овец. Благодаря Аграэрате, простодушному брату Франграсьяна, командовавшему левым крылом.

Чего ему, конечно, не простят.

Лицо Франграсьяна исказилось, и на долю секунды Мануш-читре показалось, что тот сейчас рубанет его мечом прямо с седла. Но Франграсьян отвел глаза и сплюнул.

– Убит, – коротко бросил он и, прежде чем Мануш-читра успел открыть рот, жестко добавил: – Я его убил. За то, что он чуть не отнял у меня победу. И так же будет с каждым, кто посмеет мне помешать. Так что склонись передо мной, живо, и признай меня своим повелителем, пока тебе еще есть чем кланяться.

Мануш-читра оглянулся на уцелевших воинов – безоружных, понурых. Ох как им не хотелось склоняться перед захватчиком и признавать надменного туранца своим повелителем. Но выхода не оставалось – Франграсьян уже показал, на что он способен. Достойный внук Туры, проклятого братоубийцы. Если воспротивиться ему сейчас, он просто перешагнет через их трупы и пойдет дальше. Его кони вытопчут цветущую иранскую землю, и само имя иранцев забудется, а если кому посчастливится уцелеть – те еще долго будут вспоминать и проклинать гордеца Мануш-читру, который мог их спасти, а вместо этого обрек на гибель.

Он вздохнул.

– Хорошо, Франграсьян, – сказал он. – Ты победил.

Тот дернул плечом, будто отгоняя назойливую муху.

– Вот и славно. Ну, что встал? Садись на коня, покажешь мне дорогу к моему дворцу.

Они ехали через поля, к заходящему солнцу. Франграсьян молчал; Мануш-читра не знал, о чем он думает. Сам он думал об Аграэрате. Они познакомились в те далекие времена, когда Мануш-читра, еще не смея открыть свое имя и род, под видом простого воина отправился в Туран. Он знал, что судьбой ему назначено отомстить за своего деда Арью, вероломно убитого собственным братом – Турой, правителем туранцев, который после того похвалялся, что оставил Иран без головы, и обложил иранцев позорной данью. Мануш-читра хотел понять, что за люди туранцы и какого они мнения о своем правителе. Людьми они были странными: в отличие от иранцев, живших в своих домах, возделывавших свою землю и никуда с нее не трогавшихся, пасли скот и кочевали вслед за ним в легких передвижных шатрах. В Мануш-читре сразу опознали чужака и откровенничать с ним не спешили, а несколько горячих голов и вовсе решили преподать глупому иранцу урок – пускай убирается к своим горшкам да грядкам, а к свободным туранцам не лезет. Мануш-читра отбился бы, но тут неожиданно появился еще один туранец – не простого рода, судя по одежде и богатой сбруе его коня. Он прикрикнул на задир, и те, удивительное дело, не стали с ним спорить, а смешались и отступили. Оторопевший Мануш-читра не нашел ничего умнее, как спросить:

«Ты, может быть, сам туранский царь?»

Не то чтобы он надеялся, что дело, к которому его готовили с детства, удастся так легко; но проверить стоило. Туранец смешно сморщил нос.

«Вовсе нет, – сказал он. – Но я не люблю несправедливости. Ты был один, а их трое».

«Достойное испытание для мужа», – возразил Мануш-читра, успевший уже кое-что узнать о том, как устроено туранское общество.

«Хочешь, позову их назад, – туранец неожиданно открыто улыбнулся. – А хочешь, поедем дальше вместе. Я, по крайней мере, на тебя с мечом не лезу».

Аграэрата – так звали нового знакомого Мануш-читры – похоже, был вхож в самые высокие круги туранского общества, однако предпочитал держаться наособицу. Это, как и его решение помочь одинокому иранцу, объяснилось, когда Мануш-читра застал его за молитвой огню – иранский обычай, не приветствовавшийся в Туране. Поняв, что его тайна раскрыта, Аграэрата страшно побледнел.

«Я желал бы жить по вашему закону, – сказал он с горьким смешком, – но туранскому царевичу это невозможно. Впрочем, прошу тебя, сделай одну милость – не выдавай меня. Для себя ты этим ничего не добьешься – мой… наш правитель ненавидит ваше племя – а брата по вере погубишь».

Мануш-читра колебался недолго. Аграэрата принял его и помог ему в трудное время; наверное, таких людей и называют друзьями. А от друзей не может быть секретов.

«Тайна за тайну, – сказал он, глядя в широко раскрытые глаза Аграэраты. – Я тоже не тот, кем ты меня считал».

И поведал ему свою историю с самого начала. Выслушав его рассказ, Аграэрата долго молчал, а потом сказал:

«Мой дед оскорбил Правду, пролив родную кровь. В твоем деле я тебе помочь не могу, но если ты попадешь в беду – знай, что среди туранцев у тебя есть союзник».

Ибо он оказался не просто знатным вельможей, а внуком туранского правителя – и дальним родичем Мануш-читры. Они расстались, обменявшись братской клятвой, и больше не виделись до того дня, когда Мануш-читру, свершившего свою месть, опьяненного победой, настиг неистовый Франграсьян, поклявшийся отомстить за деда. Мануш-читре показалось тогда, что в рядах туранского войска мелькнула знакомая фигура, но времени всматриваться не было – а потом было уже поздно.

Аграэрата сдержал свое слово. И он, Мануш-читра, выполнил свою задачу.

Так почему же победа досталась Франграсьяну?

Конь ступил в воду. Всплеск вывел Мануш-читру из раздумий. Они переходили вброд неглубокую речку.

На том берегу их поджидали двое мальчишек.

– Вы из войска царевича Мануш-читры? – спросил тот, который поменьше, с задорным вихром надо лбом.

– Допустим, – сухо ответил Франграсьян, прежде чем Мануш-читра успел вмешаться. – А тебе-то что, сопляк?

Но вихрастого мальчишку такой прием нисколько не обескуражил.

– Он победил туранцев? Да? – закричал он, чуть не подпрыгивая на месте от нетерпения.

– Больше не надо платить дань? – тихо спросил второй, с по-взрослому грустными глазами.

– Да-ань?.. – протянул Франграсьян.

Мануш-читра выехал вперед.

– Возвращайтесь домой, – велел он, не обращая никакого внимания на подавившегося воздухом туранца. – И скажите своим, пусть сидят тихо. Мануш-читра вернется и все разъяснит. Ну-ка бегом!

Очевидно, было в его тоне что-то такое, что они послушались без звука. Он сидел неподвижно, глядя им вслед. Когда их тени растаяли вдали, он повернулся к Франграсьяну:

– Ну, едем?

Тот даже не шелохнулся. Только прожег Мануш-читру взглядом, в котором была уже не ярость и не ненависть, а обещание смерти. Такой взгляд, должно быть, увидел напоследок Аграэрата.

Но страха Мануш-читра не ощутил – только спокойствие и усталость. Будто близилось то, чего он ждал весь день.

– Ты, что ли, царь Ирана?

Франграсьян прошипел это, не сводя глаз с Мануш-читры. Тот поиграл поводьями и спокойно ответил:

– Нет.

– Тогда с чего ты решил, что имеешь право мне указывать? И перебивать меня? И давать какие-то там обещания? Ты склонился передо мной! Теперь это моя земля! Или ты забыл?

– Она не твоя, – ответил Мануш-читра, – и никогда твоей не будет.

– А кто мне помешает? Ты?

– Ты же до сих пор не убил меня.

Франграсьян усмехнулся.

– О, поверь, – пробормотал он, подъехав ближе к Мануш-читре и почти касаясь своим коленом его, – это ненадолго. Ты обманул моего брата, сделал из него предателя. Быстрой смерти ты не заслуживаешь. Погоди, я еще изобрету для тебя кару – такую, что содрогнутся небо и земля.

Но даже эта произнесенная почти шепотом угроза не произвела впечатления на Мануш-читру. Вместо этого он ощутил что-то похожее на разочарование.

– Пусть так, – сказал он. – Только царем Ирана тебе все равно не бывать. Творец Ахура Мазда не благословит тебя на царство, не осенит знаком власти – лучезарной Хварной.

– А на что она мне?

– Без нее тебя не примет ни земля, ни трон. Недаром твой дед Тура так и не стал правителем Ирана.

Франграсьян нахмурился.

– Я не мой дед, – сказал он. – И я не жду милостей от богов. Если без этой Хварны нельзя, я ее раздобуду.

– Ее не добывают, – возразил Мануш-читра. – Она снисходит сама на того, кого посчитает достойным. Но после гибели моего деда она скрылась от людей на дне великого моря Ворукаша. Не полезешь же ты в море… – с сомнением прибавил он, вспомнив, что лошадники-туранцы не доверяют воде; многие из них живут и умирают, так и не повидав моря.

– Где оно?

Мануш-читра растерялся:

– Что?

– Если ты думаешь меня напугать, иранец, то зря стараешься. Где твое море? Я поеду туда и, если нужно, полезу в него. И достану твою Хварну. Сноровкой меня небо не обидело. А если это ловушка – мои воины от твоего Ирана камня на камне не оставят. Зря мой дед этого еще тогда не сделал.

Громкие слова. Что ж, посмотрим, чего они стоят на деле. Мануш-читра вздохнул, прищурившись, посмотрел на догорающее солнце – и начал говорить.

2. Забытый

Он все сделал, как сказал Мануш-читра.

Не то чтобы Франграсьян ему доверял. Но тот слишком хорошо знал, чем чреват обман. Такие, как он, чужими жизнями не рискуют. И потом, он сам помог Франграсьяну подготовить и принести жертву – их, иранской богине вод, Анахите. У этого их моря Ворукаша, кажется, был свой особый покровитель, но его имени Мануш-читра никак не мог вспомнить и в конце концов махнул рукой: мол, все это сказки, а Анахите подвластна всякая вода. А помощь могущественного божества тут пригодится: ехать-то далеко. Три дня в одну сторону, сообщил Мануш-читра и искоса глянул на Франграсьяна – не струсил ли, не откажется ли тащиться в такую даль.

Франграсьян только фыркнул и похлопал Гнедка по шее. Эти разленившиеся иранцы давно забыли, что такое добрый конь и настоящая скачка. Он не сомневался, что обернется гораздо быстрее.

И Гнедко не подвел.

Они пробрались через душный лес, перевалили горы и выехали к морю еще в сумерках. В первое мгновение Франграсьян опешил. Море раскинулось перед ним бескрайним гулким простором – почти как родная степь, но вместо того чтобы воодушевиться, он смутился. Здесь все было не то. Ветер нес запах едкий и влажный – ничего общего с душистым разнотравьем степи; песок был тяжелый и скользкий, копыта Гнедка вязли в нем. И впереди, сколько хватает глаз, сплошная темно-синяя стеклянистая гладь. Кажется, шагни в нее – и она раздастся и поглотит тебя целиком.

Хорошенькое место, чтобы спрятать волшебный талисман, ничего не скажешь. Пожалуй, умнее всего было бы дождаться рассвета. Но чего Франграсьян никогда не умел – так это ждать.

Он привязал Гнедка к дереву – не слишком близко к водной кромке, чтоб не волновался, но и не очень далеко. Мало ли что. Прошелся туда-сюда по комковатому песку, собираясь с мыслями. Может, Мануш-читра все-таки решил подшутить над ним? Задать ему задачку, с которой он уж точно не справится? Воду Франграсьян, как и большинство туранцев, не слишком любил. Нет, ополоснуться в речке еще куда ни шло, но плескаться в ней для развлечения, как это делают некоторые – увольте. Он все-таки не рыба, а наземный житель. Вот по земле он может ходить и бегать сколько угодно. А соваться в воду, да еще и незнакомую…

Он нерешительно оглянулся на настороженно принюхивающегося Гнедка. Может, все-таки плюнуть? Поохотиться, переночевать на опушке да и вернуться. Вряд ли Мануш-читра знает, как выглядит эта Хварна. Придется поверить ему, Франграсьяну, на слово.

А если знает? Или – того хуже – если при нем есть кто-то, кто знает?.. Еще не хватало опозориться не только перед этим самозваным мстителем, но и перед его прихлебателями.

Вот морока. Надо было сразу его убить.

Если бы не брат…

Франграсьян досадливо поморщился. Нет уж. Так легко Мануш-читра не отделается. Пусть-ка сперва полюбуется на символ власти своего рода в руках ненавистного туранца. А там может и на Последний мост отправляться.

Он криво усмехнулся и решительно расстегнул пояс.

Вода была холодная – Франграсьян аж охнул от неожиданности и воровато огляделся: не видел ли кто. Но нет, угрюмый берег был пуст. Только под деревьями залегли неясные предрассветные тени.

А он почти ждал, что ему явится сама богиня Анахита. По совету Мануш-читры он не поскупился: принес ей в жертву и коней, и быков, и овец. За такое щедрое подношение она могла бы и сама подняться из вод и преподнести ему Хварну своими собственными нежными ручками. Но втайне Франграсьян был даже рад, что этого не случилось: так было бы нечестно. С испытанием он справится и сам: как-никак царский сын и первый воин среди туранцев. А вот задобрить божество, чтобы оно в решающую минуту не подставило ножку, было совсем нелишне.

– Ну, Анахита, – пробормотал он. – Я иду.

Вдохнул поглубже и ринулся в воду.

Вылез он спустя целую вечность: мокрый, злой и, что еще хуже, с пустыми руками. Никакой Хварны в море не было: только какая-то склизкая растительность, колючие камни, юркие рыбки да песок. Таким дураком Франграсьян себя давно не чувствовал.

– Ох, Мануш-читра, – пробормотал он, стуча зубами, – попляшешь ты у меня!

Выйдя из воды, он мгновенно продрог. Но вытереться было нечем – разве что собственной одеждой. Или натянуть ее прямо на мокрое тело, надеясь, что в дороге просохнет. Франграсьян дико оглянулся, будто надеялся, что из ниоткуда подскочит слуга с запасной одеждой или покажется теплый шатер.

– Ты бы развел огонь, прежде чем лезть в воду.

Франграсьян чуть не подпрыгнул. Потом медленно обернулся. Почти у самой воды, на выбеленном солнцем бревне, сидел и рассеянно смотрел вдаль человек. Лицо у него было молодое, гладкое, но распущенные волосы – совершенно белые. На нем был невзрачный синий кафтан, без украшений и знаков отличия, подпоясанный простым кожаным ремнем.

– Ты кто такой?

Человек слегка пожал плечами.

– Я Апам Напат, – сказал он так, будто это все объясняло. – Внук Вод.

– И давно ты здесь?

Апам Напат не ответил. Вместо этого он пристально посмотрел на все еще дрожащего Франграсьяна.

– Ты простудишься.

Франграсьян хотел было огрызнуться, но тут ему стало жарко, будто он и в самом деле подсел к горящему костру. Он недоверчиво посмотрел на себя, потрогал плечи, волосы – они были совершенно сухие. Он вскинул глаза на Апам Напата, но тот все так же сидел на своем бревне, безразлично глядя вдаль.

Путаясь в рукавах, Франграсьян спешно принялся одеваться. Застегнув пояс с кинжалом, он наконец почувствовал себя уверенней. Он подошел к Апам Напату:

– Ты покровитель этого моря?

– Да, – отозвался тот после паузы. В его голосе прозвучала далекая печаль: наверное, уже очень давно никто не называл его так, раз даже Мануш-читра, коренной иранец, забыл о нем. Но больше он ничего не прибавил.

– Знаешь, как достать Хварну?

Вот теперь Апам Напат посмотрел прямо на него. Глаза его под белыми бровями были совершенно черными. Если смотреть в них долго, начинала кружиться голова и земля уходила из-под ног. Но Франграсьян упрямо не отводил взгляда.

– А на что тебе Хварна, сын Пашанга?

– На то, что я хочу стать царем Ирана.

Апам Напат усмехнулся:

– Ты туранец.

– И что? – запальчиво спросил Франграсьян.

– В тебе слишком много крови Туры, чтобы Хварна далась тебе. Но… – тут он задумчиво прищурился, будто что-то припоминая, – ради него, так и быть, посмотреть можешь.

Он показал рукой на море, и Франграсьян машинально посмотрел туда же. Из воды поднималось что-то золотистое, сияющее. «Это же солнце», – хотел было возразить Франграсьян и тут же понял, что это не солнце. Точнее, не просто солнце. Казалось, это сияние вобрало в себя и солнечный свет, и пламя костра, и переливы драгоценных камней. Вода в его отсветах становилась прозрачной до самого дна, и рыбы замирали и вытягивались в струнку, как бы устремившись к нему, однако не смели двинуться с места, не решались приблизиться. Само небо поблекло в его лучах. Франграсьян, будто зачарованный, шагнул вперед – и тут же с глухим вскриком отскочил: пальцы ноги обожгло точно огнем. Посмотрев вниз, он увидел, что носок сапога потемнел от воды. Он поспешно поднял глаза, но чудесное сияние уже померкло; на волнах плясали обыкновенные солнечные блики. Разгорался рассвет, но после увиденного он показался Франграсьяну тусклым и хмурым. Он обернулся к Апам Напату, но тот тоже исчез, словно его никогда и не было. Только одинокое белое бревно лежало на песке.

Когда утром пятого дня от ворот донеслись радостные клики туранцев и вестник сообщил, что Франграсьян приближается к городу, Мануш-читра сперва не поверил. Их так называемый новый правитель еще никак не должен был вернуться с Ворукаши. Вообще-то ему полагалось там и сгинуть. Но он, похоже, решил не доставлять Мануш-читре даже такой малой радости. Впрочем, что бы это изменило? В городе стояло туранское войско под командованием хмурого Керсевазды, правой руки Франграсьяна, вооруженные до зубов туранцы объезжали улицы, на стенах замерли их часовые, и выбора у Мануш-читры особого не было.

С виднейшими сановниками он вышел навстречу Франграсьяну. Тот, запыленный, усталый и злой, едва взглянул на них. Он бросил поводья подскочившему конюшему и прошел мимо Мануш-читры, словно его тут и не было.

– Успешно? – спросил Мануш-читра у его спины.

Франграсьян обернулся. В первое мгновение он как будто вовсе не узнал Мануш-читру, но потом, похоже, сообразил, кто перед ним: в глазах его мелькнула прежняя ненависть и что-то новое, незнакомое. Подозрение? Вопрос?

– Ну-ка, подойди сюда.

Мануш-читра, и не оглядываясь на сановников, чувствовал на себе их пристальные взгляды. Туранец подзывал его, как слугу. Но он не мог просто сделать вид, что ничего не слышал, или потребовать, чтобы наглец смыл оскорбление кровью. Тот вернулся с Ворукаши живым, а это что-нибудь да значит.

Поэтому он медленно подошел к Франграсьяну и остановился перед ним.

Франграсьян нетерпеливо поманил его: ближе.

– Кто такой Апам Напат? – спросил он, когда Мануш-читра едва не уткнулся ему в грудь.

Мануш-читра опешил:

– Откуда ты его знаешь?

– У вас что, у всех принято отвечать вопросом на вопрос? – пробурчал Франграсьян, но скорее устало, чем угрожающе.

– Помощник героев, создатель мужей, – после паузы проговорил Мануш-читра. – Владыка быстрых коней… – Полузабытые формулы вспоминались со скрипом, будто слова чужого языка. – Так его называли наши предки. Похоже, они очень его чтили. Они говорили, что ему подвластны и воды, и священный огонь. Но это было давно. Сейчас уже почти никто не знает, как ему поклоняться. Если нужно попросить об удаче на воде или в бою – идут к Анахите…

Франграсьян нетерпеливо качнул головой:

– Да-да, знаю.

– А где ты слышал имя Апам Напата? – повторил свой вопрос Мануш-читра.

Франграсьян сделал вид, что не расслышал. А может быть, действительно не расслышал. Его уже занимала другая мысль.

– Как бы то ни было, – заявил он, обводя взглядом настороженно наблюдающих за этой сценой сановников, – я теперь ваш царь. И я хочу знать, что творится в моем царстве. Где у вас принято собирать большой совет? Вон в том громадном доме? Ну так идем туда.

– Ты слишком торопишься, – заметил Мануш-читра, следуя за ним. – В Иране все устроено иначе, чем в Туране. Нужно время, чтобы в этом разобраться.

Франграсьян оглянулся на него через плечо и усмехнулся:

– Вот и разберусь. Править-то как-то надо.

3. Господин

И туранский захватчик стал править Ираном.

Поначалу Мануш-читра думал, что у него ничего не получится. Куда ему управлять страной – он и свой-то нрав удержать в узде не мог: разом вспыхивал, когда что-то шло не по нему, и бывал скор на расправу. Но беспричинных расправ он чинить не стал. В отличие от туранцев прежних времен, налетавших на пограничные поселения и сеявших смерть без разбору, Франграсьян, похоже, действительно принял иранцев под свою руку и решил озаботиться их благосостоянием. Как будто бы и в самом деле заполучил божественную Хварну, освятившую его право на трон.

Мануш-читра спросил его об этом еще только один раз, в тот самый день. Войдя в тронный зал, Франграсьян как будто вовсе не замечал следующего за ним Мануш-читру, и когда тот встал рядом с его троном – дернул щекой, но промолчал. Объявив сановникам, что он намерен отныне править Ираном с благословения богов и с их помощью, и выслушав нестройные заверения в верности (кое-кто косился на молча стоящего у трона Мануш-читру, но открыто противиться не посмел ни один), он небрежным взмахом руки отпустил их. Но даже когда все вышли, не поднялся с трона. Сидел и молча глядел перед собой. Светильники догорали, и в углах зала скапливались сумерки.

Тогда Мануш-читра спросил его:

– Ты в самом деле достал Хварну?

Франграсьян обернулся к нему, как будто только и ждал этого вопроса, и весело осведомился:

– А кому ей и владеть, как не мне?

Намек был достаточно очевиден. Мануш-читра хотел было сделать вид, что не заметил его, но потом подумал: «Лучше это скажу я, чем кто-нибудь другой».

И спросил:

– А я?

Франграсьян посмотрел на него внимательно, будто учитель, спрашивающий урок.

– А ты… знаешь эту землю. И пока что ты мне нужен. Но не забывайся, Мануш-читра. Я все помню. И в должный час я с тебя спрошу.

– Аграэрата сделал свой выбор, – возразил Мануш-читра, – а я – свой.

Франграсьян хохотнул:

– Сдаться на мою милость?

– Спасти своих людей.

Франграсьян долго смотрел на него, будто впервые увидел. А потом сказал:

– Жаль, что ты не родился туранцем, Мануш-читра. Но пока ты еще здесь, запомни кое-что. Я, как и ты, от крови могучего Траэтаоны. Это и моя земля тоже. И я не причиню ей зла.

Он сдержал слово.

Он не дал своим воинам грабить иранцев, и те смогли спокойно засеять поля – Мануш-читра объяснил ему, как важно не допустить голода. Мануш-читра рассказал ему о пользе морской торговли, и Франграсьян прорыл семь каналов, чтобы морские корабли могли заходить в города, отстоящие далеко от моря. Потом он занялся озером Кансава, что в земле его предков-кочевников. Прежде это озеро и у иранцев, и у туранцев считалось самым чистым и самым благотворным из маленьких морей; змеи, лягушки и прочие вредные животные не обитали на его берегах, омываемых прозрачной водой. Потом вода сделалась соленой, и стало невозможно подойти к озеру ближе чем на парасанг, столь велики были зловоние и соленые испарения из-за неистовства горячего ветра. Людям пришлось покинуть свои жилища и искать себе новый дом. Теперь же Франграсьян сделал много оттоков из озера Кансава; оно снова стало пригодным для людей и благих животных, и на его берегах выросли новые поселения1.

Мануш-читра смотрел на все это и не знал, что и думать. Его мать Гузак, дочь кроткого Арьи, сраженного рукой завистливого Туры, внушала ему, что от рода Туры нечего ждать добра. Даже отец Арьи и Туры, некогда могучий герой Траэтаона, не решился пойти против коварного сына. Все, что смог сделать этот убитый горем старик – это укрыть носившую ребенка Гузак на горе Мануш, где в положенный срок на свет появился Мануш-читра – «Рожденный на Мануше». Он-то и должен был рассчитаться с Турой за деда. Что он и сделал. Но Иран все равно оказался в руках внука Туры, который ухитрился даже завладеть божественной Хварной, а он, Мануш-читра, живет при нем скромным советником и, вставая поутру, не знает даже, доживет ли до вечера.

Хорошо ли это? – думал Мануш-читра. Правильно ли это? – и не находил ответа.

Раз его земля успокоилась, раз набеги туранцев прекратились и на троне сидит потомок Траэтаоны – может, все действительно так, как должно быть?

Он почти уверился в этом, когда в один прекрасный день в тронный зал, где Франграсьян совещался со своими сановниками, ворвался запыленный гонец и упал ниц перед троном.

– Государь! – выпалил он, переводя воспаленные глаза с Франграсьяна на стоящего подле него Мануш-читру. – На нас идет зловерный Зайнигу!

Франграсьян медленно перевел взгляд на тяжело дышащего гонца – все в зале замерли, ожидая, что он скажет – и равнодушно переспросил: