Мокрое сердце

Глава 1: Реальность белых халатов

Боль. Безумная, грудная боль, с которой не справляются даже специальные таблетки. Она разрывает тебя изнутри, как будто кто-то вставил раскаленный прут между ребер и медленно проворачивает его, выжигая всё на своем пути. Я никогда не задумывался о том, как попаду сюда, в эту больницу, где каждый вдох напоминает о нашей смертности. Здесь нет места иллюзиям. Здесь только стены, пропитанные отчаянием, и воздух, густой от запахов антисептиков, крови и чего-то еще, чего не хочется называть.

Стоны. Крики. Шепот молитв, которые никто не услышит. Больница – это то место, где твоя рутинная жизнь, твоя работа, твои мечты исчезают, как дым. Здесь остается только ты и твое тело, которое предает тебя с каждым мгновением.

Я лежу на койке, которая скрипит при малейшем движении. Матрас тонкий, как бумага, и я чувствую каждую пружину, впивающуюся в спину. Над головой – потолок, покрытый трещинами и пятнами черной плесени. Капли воды где-то капают с постоянным, раздражающим ритмом. Я закрываю глаза, но это не помогает. Больница не отпускает. Она везде: в звуках, в запахах, в ощущении холода, который пробирается под кожу.

Больница, куда я попал, была безумным, убогим и грязным местом. Будущее, о котором мы мечтали, не стало тем безоблачным раем, который нам обещали. Оно превратилось в бедность, в руины, в свалку, где люди выживают, а не живут. Как сказали по отфильтрованным каналам социологического общества, экономика «развитых» стран окончательно рухнула. Мировое потребление уменьшилось, страны изолировались, став чем-то наподобие помойных ям, свалок своего собственного дерьма. Новости пестрят заголовками о диктатурах, безумии тоталитаризма. Демократия? Она осталась только в сердцах и умах людей, запертых под плотной клеткой идеализма, который давно стал тюрьмой.

Медицина… Теперь она пришла в такой упадок, что грязные стены и немытые туалеты стали бичом и нормой. Я откинулся на подушку, пытаясь найти хоть каплю комфорта, но его не было. Взгляд скользнул в сторону. На соседней койке лежал мужчина лет шестидесяти. Его лицо было бледным, почти серым, а на груди виднелись швы, кривые и неровные, будто его зашивали в спешке, небрежно, как тряпку. Кровь просачивалась сквозь бинты, оставляя темные пятна, похожие на карту какой-то неизвестной страны боли.

Воздух пропитался острым запахом дезинфицирующего средства, который не мог полностью перебить другие, более тревожные ароматы: гниющих ран, немытых тел и отчаяния. Ядовито-зеленые стены, когда-то, вероятно, призванные успокаивать, теперь облупились, обнажая слои предыдущих покрасок, как археологические свидетельства десятилетий халатности. В углу палаты монитор жизненных показателей мигал, издавая прерывистые сигналы, словно сам находился при смерти.

И вот я лежу здесь, с открытым переломом ноги. Ее небрежно обработали, наложили шину и бинты, которые уже начали сползать. Я помню, как врач, даже не глядя на меня, бросил:

– Держи ногу прямо, не дергайся.

Его руки были холодными, а взгляд пустым. Он не видел во мне человека – только очередную проблему, которую нужно решить как можно быстрее. Шина была наложена криво, и каждый раз, когда я пытался пошевелиться, боль пронзала меня, как нож.

Я повернулся, уставившись в потолок, не надеясь, что меня выпишут в ближайшую неделю. Хотя бы до этого попытаются вылечить мою ногу по-человечески. Но надежда таяла с каждым часом, как свеча под ледяным ветром. Я вспомнил старые фильмы, которые смотрел в детстве, – там рассказывали о гангренах, заражениях крови и о том, как люди теряли конечности из-за халатности. Эти мысли не давали покоя. Я представлял, как инфекция медленно поднимается по ноге, как черная тень, и как однажды утром я проснусь, а ее уже не будет.

В коридоре послышались быстрые шаги, и мимо нашей палаты промчалась каталка. На ней лежал человек, окруженный суетящимися медсестрами. Одна из них кричала:

– Освободите реанимацию, у нас код синий!

Другая отвечала:

– Там уже три пациента на полу, некуда больше!

Код синий. Мне не нужно было объяснять, что это. Критическая ситуация, остановка сердца. Но в этом аду даже умирающие должны были ждать своей очереди.

За окном раздался грохот – видимо, что-то упало с верхних этажей обшарпанного больничного корпуса. Никто даже не обратил внимания. В 2047 году падающие фасады зданий стали привычным фоновым шумом, а не поводом для беспокойства.

В последние дни я постоянно смотрел передачи о медицине, о технологиях, которые когда-то казались чудом. Теперь это было всё, что у меня оставалось. Я понимал, что предоставлен сам себе. И тогда я решил вызвать последнее чудо техники, которое еще работало в этом мире, – уникальный думающий искусственный интеллект.

Активировав имплант дополненной реальности в своем левом запястье – одну из немногих технологических роскошей, которые я мог себе позволить – я вызвал интерфейс медицинской поддержки. Мерцая и дрожа из-за перебоев в энергоснабжении больницы, передо мной соткалась полупрозрачная фигура.

Он появился передо мной в режиме дополненной реальности. Его голос был спокойным, почти безэмоциональным, но в нем чувствовалась какая-то странная усталость, как будто он тоже был частью этого разрушенного мира.

– Покажите ногу, – сказал он.

Я медленно приподнял одеяло, стараясь не шевелить ногой. Искусственный интеллект посмотрел на мою ногу, и я увидел, как его цифровое «лицо» исказилось едва заметной гримасой. Он тяжело вздохнул, словно понимая, что ситуация хуже, чем я думал.

– Бинты наложены неправильно, – произнес он. – Шина тоже. Если ничего не сделать, риск некроза увеличивается на 67%.

Я почувствовал, как холодная волна страха прокатилась по спине.

– Что мне делать? – спросил я, голос дрожал.

– В этой больнице вам мало кто поможет, – ответил ИИ, его голограмма мигнула, будто от помех. – Большинство так называемых врачей здесь – это студенты-недоучки или те, кого выгнали из частных клиник за некомпетентность. Они латают дыры, как могут, но настоящее лечение… – он сделал паузу. – Это редкость.

– Я так и понял, – горько усмехнулся я. – Тогда покажи, что делать самому.

Искусственный интеллект показал мне в режиме дополненной реальности, как аккуратно снять бинты, не повредив кожу, и как укрепить шину, чтобы она держалась правильно. Его голос звучал как инструкция, но в нем была какая-то странная человечность, как будто он понимал мою боль.

– Вам нужно быть осторожным, – предупредил он. – Если почувствуете сильную боль, остановитесь.

Я кивнул и начал действовать. Каждое движение давалось с трудом. Боль пронзала ногу, как электрический разряд, но я знал, что другого выхода нет. Я снял бинты, стараясь не смотреть на рану, которая уже начала воспаляться. Запах был тревожным – сладковатый, с металлическим оттенком. Потом, следуя указаниям, укрепил шину, используя подручные материалы – куски ткани и ремни.

Когда я закончил, искусственный интеллект снова вздохнул.

– Это временное решение, – сказал он. – Вам нужен врач. Настоящий врач.

– Здесь таких нет, – прошептал я.

Он посмотрел на меня своими цифровыми глазами, и в них мелькнуло что-то, что я не мог понять. Что-то почти… человеческое. Страх? Сочувствие? Решимость?

– Есть один, – сказал он. – Он… другой.

– Что значит «другой»? – спросил я с надеждой, которую не испытывал уже давно.

– Доктор Альберт Харистов. Его держат здесь в качестве наказания. Раньше он был ведущим кардиохирургом в Центральной Клинике, пока не отказался оперировать высокопоставленного чиновника в пользу ребенка. Ребенок выжил, чиновник умер. Теперь он здесь, в самой худшей больнице города.

– И ты думаешь, он поможет мне? – я не смог скрыть скептицизм в голосе.

– Не знаю, – честно ответил ИИ. – Он… сложный человек. Циничный до жестокости, резкий, часто грубый. Но он настоящий гений. И, что важнее, он все еще врач в самом истинном смысле этого слова.

В коридоре снова раздался шум – крики, звон разбитого стекла, чей-то плач. Обычная симфония больницы в мире, который давно перестал заботиться о людях.

– Как мне найти его? – спросил я, чувствуя, как надежда и отчаяние борются внутри меня.

– Он обычно избегает палат. Проводит время либо в заброшенном крыле восточного корпуса, либо на крыше. Ищите человека с недельной щетиной и вечно недовольным выражением лица. И… – ИИ помедлил, – будьте готовы к тому, что он может вас послать куда подальше. Это его обычная реакция на людей.

– Если он поможет мне сохранить ногу, пусть посылает куда угодно, – я попытался улыбнуться, но вышла только гримаса боли.

Искусственный интеллект кивнул и начал мерцать, сигнализируя о разрядке моего импланта.

– Одна последняя вещь, – сказал он, уже почти исчезая. – Не говорите, что я направил вас. Он… у нас сложные отношения.

Прежде чем я успел спросить, что это значит, голограмма исчезла, оставив меня наедине с болью, страхом и крошечной искрой надежды. Доктор Альберт Харистов. Имя, которое могло означать спасение или очередное разочарование.

Я осторожно встал, опираясь на импровизированный костыль, который соорудил из металлической стойки для капельницы. Боль прострелила ногу, но я стиснул зубы. Мне нужно было найти этого доктора, прежде чем инфекция решит мою судьбу по-своему.

За окном начинался дождь – кислотные капли барабанили по стеклу, оставляя мутные следы. Еще одно напоминание о том, что мир снаружи ненамного лучше этой больницы. Но сейчас это не имело значения. Сейчас важен был только один человек – врач, которого я никогда не встречал, но от которого зависела моя нога, а может быть, и жизнь.

Я сделал первый шаг, морщась от боли, и направился к восточному крылу. На поиски циничного гения с тростью и, возможно, последней надежды в этом безнадежном месте.

Глава 2: Живой врач

Альберт Харистов сидел в заброшенной технической подсобке восточного крыла, которую он давно переоборудовал под личное убежище. Больничный персонал называл это место «берлогой Харистова» и старался лишний раз туда не соваться. Он держал в руках окурок сигареты, чей тлеющий кончик был единственным источником света в полумраке комнаты. Дым витиеватыми узорами поднимался к потолку, создавая иллюзию того, что его мысли обретают физическую форму.

Альберт смотрел на свое отражение в треснувшем зеркале, висевшем на стене напротив. Сорок лет, а выглядит на все пятьдесят. Острые скулы, глубоко посаженные глаза цвета холодной стали, короткая взъерошенная стрижка, которую он подстригал сам, не утруждаясь смотреть в зеркало. Характерный шрам пересекал его левую бровь и спускался к скуле – след от неудачного покушения пациента, недовольного диагнозом, еще во времена его работы в Центральной Клинике. Когда-то эти черты сложились бы в образ респектабельного профессора медицины. Теперь же зеркало отражало лицо человека, который слишком много видел и слишком мало спал.

– Какое жалкое зрелище, – пробормотал он, затягиваясь в последний раз. – От великого хирурга до санитара в один шаг. Браво, Харистов, просто браво.

За окном шел кислотный дождь, оставляя разводы на стекле, сквозь которые проступал размытый силуэт Центральной Клиники на горизонте – стеклянного монолита, сияющего чистотой и технологическим совершенством. Там, в стерильных операционных с оборудованием последнего поколения, он когда-то совершал чудеса медицины. А теперь вот здесь, в Городской больнице № 4, где даже дезинфицирующее средство разбавляют водой, чтобы сэкономить.

Альберт потушил сигарету о металлический подоконник, оставив еще один ожог среди десятков других – карту его личного одиночества в этом богом забытом месте. Он поднялся и потянулся, разминая затекшие плечи. Пульсирующая головная боль – его вечная спутница с тех пор, как он получил боевую черепно-мозговую травму во время военной службы в медицинском корпусе – снова давала о себе знать. Он прикоснулся к металлическому имплантату за правым ухом – почти незаметному, но от этого не менее реальному.

– Время терпеть, мой друг, – прошептал он сам себе. – Нейромодуляторы на чёрном рынке стоят сейчас как крыло от космического шаттла.

Альберт потянулся к небольшой коробочке, лежащей на импровизированном столе из медицинского подноса. Внутри – чёрный кубик размером с игральную кость с мерцающим зелёным светодиодом. Транквилизатор нового поколения – не химический, а электронный нейромодулятор, взаимодействующий с его имплантатом. Контрабандная технология, за хранение которой полагалось минимум пять лет тюрьмы. Он приложил устройство к виску, нажал микрокнопку, и через мгновение его лицо слегка расслабилось, когда электроимпульс подавил болевые центры.

– Так-то лучше, – он убрал устройство обратно в карман. – Ещё немного и придется вариться в собственном соку.

Его взгляд скользнул по комнате. Повсюду были разбросаны медицинские журналы, научные статьи, распечатки результатов исследований – всё то, что еще связывало его с настоящей медициной. В углу стоял древний ноутбук, чудом работающий от нерегулярных подачек электричества. На его экране мерцали графики и диаграммы – результаты многомесячной работы, которую Альберт вел в тайне от всех.

Его размышления прервал знакомый электронный сигнал. Воздух перед ним замерцал, и из ниоткуда появилась полупрозрачная голограмма – силуэт мужчины без четких черт лица, окрашенный в оттенки синего.

– Доброе утро, доктор Харистов, – произнес Нейро, его персональный ИИ-помощник, единственное существо в этой больнице, с которым Альберт регулярно разговаривал. – Хотя по вашему виду не скажешь, что оно доброе.

– Нейро, сколько раз я просил не материализоваться без предупреждения? – Альберт потер шрам на лице, что было его характерным жестом в моменты раздражения. – И да, утро отвратительное, как и все остальные в этой дыре.

– Прошу прощения, – ответил ИИ без малейшего признака раскаяния. – Но у меня есть причина для вторжения. Ваши нейрохимические показатели указывают на превышение допустимого уровня стресса. Возможно, вам стоит…

– Возможно, мне стоит запретить тебе мониторить мой мозг, – перебил Альберт, постукивая пальцами по металлическому имплантату за ухом. – Что еще нового? Дай угадаю: Виктор Зоркин снова ищет меня, чтобы отчитать за неявку на планерку?

– Нет, директор Зоркин сейчас слишком занят, облизывая ботинки инспектору из Министерства. Хотя, учитывая их разговор, который я случайно подслушал, он действительно будет искать вас позже.

Альберт хмыкнул. Нейро был запрещенной технологией – военная разработка, которую он «освободил» и перепрограммировал для медицинских целей за несколько месяцев до своего падения с медицинского Олимпа. Официально такие ИИ не существовали, их использование каралось тюремным сроком. Но в мире, где выживание стало искусством, закон был лишь ещё одним препятствием, которое нужно обойти.

– Что ж, – Альберт накинул лабораторный халат, на правом рукаве которого красовалась необычная нашивка – золотой змей, обвивающий кинжал, вместо традиционного кадуцея, – пора делать обход и убедиться, что наши доблестные «врачи» не убили никого за ночь. Хотя, зная их квалификацию…

– Альберт, – сказал Нейро, следуя за ним полупрозрачным призраком. – Есть пациент. Ему нужна помощь.

– Всем нужна помощь, – пробурчал Альберт, останавливаясь в дверях. – В этой больнице нет ни одного человека, который бы не нуждался в помощи. Включая персонал, чьи мозги явно нуждаются в серьезной реанимации.

– Этот – другой, – настаивал Нейро, его голограмма мерцала от волнения. – Если вы не поможете, он потеряет ногу. Возможно, и жизнь.

Альберт обернулся, его взгляд стал острым, как скальпель.

– Что с ним?

– Открытый перелом большеберцовой кости, высокий риск инфицирования. Обработан доктором Мельниковым.

– Чтоб его… – Альберт выругался так изобретательно, что даже Нейро, знакомый с несколькими десятками языков, моргнул от удивления. – Мельников не может наложить повязку даже на учебный манекен. Что с пациентом? Возраст, состояние, сопутствующие заболевания?

– Мужчина, 34 года, ранее здоров. Получил травму при обрушении строительных лесов. Стандартная процедура обработки раны проведена с серьезными нарушениями. Антибиотики не назначены из-за «дефицита». – В голосе Нейро слышалось презрение, которое не должно было быть доступно искусственному интеллекту.

Альберт тяжело вздохнул, одновременно доставая из кармана халата пачку дорогих импортных сигарет, поставляемых контрабандно. Его знаменитая привычка – курить только перед принятием сложных решений – была хорошо известна коллегам. Он знал, что не сможет отказаться. Даже если мир вокруг него рушился, в нем всё еще оставалась капля того, что когда-то делало его врачом. Её хватало на один-два случая в неделю – не больше, иначе он рисковал окончательно сгореть.

– Ладно, – сказал он, выдыхая струю дыма. – Палата?

– Он ищет вас, – ответил Нейро. – Я направил его в восточное крыло. Он должен быть где-то здесь.

– Ты что?! – Альберт повысил голос. – Без моего разрешения направил пациента в…

Его прервал звук приближающихся шагов в коридоре. Кто-то явно с трудом передвигался, опираясь на что-то металлическое.

– Вот он, – констатировал Нейро с неуместным удовлетворением.

– Я тебя потом переформатирую, – прошипел Альберт, глядя сквозь голограмму и быстрым движением туша сигарету.

Дверь в конце коридора приоткрылась, и в проеме показался мужчина, опирающийся на импровизированный костыль из стойки для капельницы. Его лицо было бледным от боли и усилий, одежда пропиталась потом. Но в глазах светилась решимость, которую Альберт не видел уже очень давно.

– Доктор Харистов? – спросил мужчина, его голос дрожал от боли. – Меня направили к вам. Сказали, что вы… настоящий врач.

Альберт окинул его цепким взглядом, мгновенно отмечая все признаки: бледность, испарина, характерный наклон тела для снижения нагрузки на поврежденную ногу, частота дыхания, расширенные от боли зрачки.

– Кто направил? – спросил он резко. – Впрочем, неважно. Показывайте ногу.

– Искусственный интеллект, – ответил мужчина, ковыляя ближе. – Он появился, когда я…

– Заткнитесь и снимите бинты, – перебил Альберт. – У меня нет времени на предысторию. Я хочу видеть, что Мельников натворил на этот раз.

Пациент замолчал, явно удивленный грубостью, но послушно начал снимать нелепо наложенные бинты. Альберт тем временем открыл неприметную дверь, которая вела в небольшую комнату, оборудованную под импровизированный смотровой кабинет.

– Сюда, – скомандовал он. – И постарайтесь не истечь кровью на мой единственный чистый халат.

Мужчина, слегка шокированный таким приемом, все же последовал за доктором. В комнате было удивительно чисто по сравнению с остальной больницей. Старое, но хорошо ухоженное оборудование, стерильные инструменты, запечатанные в пластик.

– Садитесь, – Альберт указал на кушетку. – И молчите, если вопрос не задан напрямую. Я думаю, когда работаю.

Пациент сел, морщась от боли, и закончил снимать бинты. Открывшаяся картина заставила даже Альберта на секунду замереть. Рана была ужасной – кость неправильно вправлена, швы наложены как попало, кожа вокруг уже начинала краснеть и опухать.

– Матерь божья, – Альберт покачал головой. – Мельников превзошел сам себя. Это не обработка раны, это художественное преступление против медицины и здравого смысла.

Он быстро надел перчатки и начал осторожно ощупывать область вокруг раны, отмечая места наибольшего воспаления.

– Больно? – спросил он, нажимая на определенную точку.

– Да, – выдавил пациент сквозь стиснутые зубы.

– А здесь?

– Очень.

– Здесь?

Пациент вскрикнул.

– Отлично, – сказал Альберт тем же тоном, каким другие люди говорили «доброе утро». – У вас начинающийся остеомиелит. Запущенный – и можно будет попрощаться не только с ногой, но и с жизнью. К счастью для вас, вы наткнулись на меня до того, как Мельников успел окончательно вас прикончить.

Он отошел к небольшому холодильнику в углу комнаты и достал ампулу с прозрачной жидкостью.

– Что это? – спросил пациент.

– То, чего нет в этой больнице, – ответил Альберт, набирая жидкость в шприц. – Цефтриаксон пятого поколения. Один из последних антибиотиков, которые еще работают против современных штаммов. Импортный. Черный рынок. Стоит как почка на том же рынке. И не спрашивайте, откуда он у меня.

– Спасибо, – пробормотал мужчина. – Я не знаю, как…

– Не благодарите, – оборвал его Альберт. – Это не благотворительность. Это профессиональная гордость. Мельников подставил меня своей некомпетентностью – я исправляю его ошибку. Это как пазл, который раздражает, пока не сложишь правильно.

Он сделал инъекцию и отложил шприц.

– Теперь нужно заново обработать рану, наложить правильные швы и шину. Будет больно. Очень больно. У меня есть местный анестетик, но его хватит только на базовое обезболивание.

– Я выдержу, – сказал пациент решительно.

Альберт одобрительно хмыкнул. Он не привык к таким пациентам – большинство либо скулили от страха, либо требовали больше обезболивающего, как будто это был их священный долг.

– Кстати, как вас зовут? – спросил Альберт, готовя инструменты. – Если вы потеряете сознание, мне будет удобнее приводить вас в чувство по имени.

– Игнат Рязанцев, – ответил мужчина.

– Что ж, Игнат, давайте займемся вашей ногой. И пока я работаю, расскажите мне, как вы сломали ногу. Это отвлечет вас от боли, а мне поможет не заснуть от скуки.

Игнат начал рассказывать о несчастном случае на стройке, где он работал прорабом. Альберт слушал вполуха, его руки двигались с точностью хирургического робота – быстро, уверенно, безошибочно. Он снял старые швы, тщательно очистил рану, обработал ее антисептиком нового поколения и начал накладывать новые швы – аккуратные, ровные, как на иллюстрациях в учебниках по хирургии.

Рядом материализовался Нейро, наблюдая за процессом. Альберт бросил на него предупреждающий взгляд – пациент не должен был видеть запрещенный ИИ. Но Нейро уже позаботился об этом, настроив свою голограмму так, чтобы она была видна только Альберту.

– Вы используете слишком много антисептика, – заметил ИИ. – Учитывая его стоимость и редкость…

– Если бы я экономил на пациентах, я бы сейчас оперировал в Центральной Клинике, а не сидел здесь, – огрызнулся Альберт тихо, не прерывая работы. – И да, я знаю, это нелогично. В мире, который сошел с ума, логика – роскошь для тех, кому нечего терять.

Игнат, думая, что доктор разговаривает с ним, продолжил свой рассказ с еще большим энтузиазмом. Альберт не перебивал – пусть говорит, это действительно отвлекало пациента от боли.

Закончив с швами, Альберт наложил новую шину, используя легкий композитный материал вместо тяжелого гипса. Такие шины были роскошью даже в приличных больницах, не говоря уже о Городской № 4.

– Вот, – сказал он, закрепляя последний фиксатор. – Теперь ваша нога имеет шанс остаться с вами до старости. Держите.

Он протянул Игнату небольшой планшет.

– Здесь инструкции по уходу, расписание приема антибиотиков и мой контакт. Если появится лихорадка, усилится боль или швы воспалятся – свяжитесь со мной немедленно. И не вздумайте пойти к Мельникову или любому другому так называемому врачу в этой больнице.

– Спасибо, доктор Харистов, – сказал Игнат, с благоговением глядя на аккуратную работу. – Я не знаю, как вас отблагодарить.

Альберт отвернулся, подходя к раковине, чтобы вымыть руки.

– Не умереть от сепсиса будет достаточной благодарностью. У меня слишком много бумажной работы, чтобы тратить время еще и на ваши похороны.

Игнат улыбнулся, словно понимая, что за грубой манерой скрывается нечто большее.

– Знаете, – сказал он, осторожно вставая с кушетки, – искусственный интеллект был прав. Вы действительно другой.

Альберт замер, а затем медленно повернулся, его глаза сузились.

– Какой именно искусственный интеллект? – спросил он с опасной мягкостью.

– Я не знаю его имени, – ответил Игнат, не понимая, что ступает на опасную территорию. – Он появился в режиме дополненной реальности, когда я активировал имплант. Странный такой, будто уставший. Он осмотрел мою ногу и сказал, что мне нужен настоящий врач. Потом направил к вам.