ИНТЕРУНИВЕР

После обеда всем классом ездили фотографировались. Перед этим кидались во дворе снежками, девочки смотрели на нас. Впихнулись в автобус. Ехали по Москве – грандиозно! После ателье пошатались с Масловым по книжным рядам. Купил две книги – «Психология мышления» – и о Боге. Ехали домой, ели мороженное, мандариновый сок, тряслись в набитом автобусе. Бабы ругались!

Вечером изгнала литераторша, гнала и из умывальника, но я почитал Брушлинского. Бихевиоризм. Читал до часу, в светлой нашей умывалке.

Уроков не выучил, проклятая нехватка времени.

Десятое марта. Среда.

День рождения.

Литература. Лысенко раздаёт темы. Мне – философскую проблематику. Потом читает Шолохова, здорово читает.

На мат. анализ не иду, и тут развивается цепная реакция трусости. Ужасно. Врал Гусю, изворачивался. Противен был самому себе. На пятом этаже анализировал свои действия и удивлялся, и ненавидел себя.

После обеда – лекция Лысенко. Потом играли в шашки. Впервые видел Лысенко такого.

Стучебников рассказывал о физфаке МГУ. Происходили после этого недовольные с разговорами. Куда идти?!

Вечером выгнали нас старички с дубинами, попытался прятаться на другом конце – спровадили и оттуда. Впрочем, я не особенно сопротивлялся, хотелось в комнату.

Киинунен рассказывал Эдгара По. Я подумал, нужно придумать что-нибудь новое в рассказах ужасов – умственный страх, моральный.

Опять уроки не выучены.

Одиннадцатое марта. Четверг.

История. Пуцато нет. Играем в футбол в зале. Я задыхаюсь, тут ещё лицом ударяюсь в сетку. Ухожу в класс. Придумываю сюжет для рассказа – перемена мировосприятия. Все – «сумасшедшие».

Физкультура. Четверо нас – Золотовицкий, Саблев, Андрей и я идём на лыжах. Меня оставляют далеко позади. Андрей – и тот обогнал. Падаю, один раз в грязь коленом. С горы съезжаю на пузе. Страшно было очень, хотелось повернуть назад. Скулил. Со второй горы сошел пешком, сняв ботинки. Иначе быть бы мне хладным трупом – внизу росли деревья. Кое-как дополз до интерната – за 35 минут. Физкультурник – Аароныч – подсмеивался над нами с Андреем.

Обед из курицы.

Подготовка к практикуму. Долго возимся с аппаратурой, непонятно, что к чему. Максимов помогает, с его и Божьей помощью снимаем все необходимы данные.

Вечером прячемся от Гусака – дежурный. Ещё и Ю.Г. тут – говорят Максимов и Золотовицкий. Гусак с дамочкой не удосужился подняться. В 2 часа уходим. Сторож приходит и … ведет нас в столовую. Кормит компотом и белыми булками до отвала. Какой отличный дед. Добрый, лучистый. Благодарим его от души и уходим.

Ещё один сюжет сегодня в голову пришёл. Мир неожиданностей. Когда мне показалось что, шагнув в коридор, я шагаю в озеро.

Двенадцатое марта. Пятница.

Ем в столовой жаренный творог с холодным противным кофе.

История. 2 урока. «Перелом в ходе войны». Я не знаю ни шиша. Думаю отказаться, потом решаю подурачиться. Пишу выспренним слогом общие фразы: «… выковали сталь оружия победы». Хуже не будет. Только сдав уже, понимаю, что это нехорошо было. Свинство, попросту говоря.

На втором уроке Пуцато читает о событиях 68 года в Чехословакии. Оба класса в 10Е, я сижу на парте верхом, живот ужасно болит. Хочется лечь. Наконец звонок.

Контрольная по элементарной математике. 4 урока. Дают 5 задач. Мне сразу показалось, что напишу ужасно. Начинаю с самых лёгких, потом оказывается, что все они лёгкие.

Обед. Кислый суп не ем. Васильев пророчит мне язву желудка.

Наверху я валяю дурака, скитаюсь по комнатам минут двадцать. Белый зимний свет в комнате, на душе тоже светло. Коля предлагает посмотреть на свои прыжки с трамплина.

Класс, окна раскрыты настежь, но тепло. Снег есть, чирикают птицы. Воздух свежий и чистый. Написал письма маме и в Сыктывкар, бабушке. Потом учил биологию. Учиться не учится.

Вечером посидел часик у Маслова. Грызли печенье и конфеты. Я с сожалением говорил о детстве. О 20 влюбленностях. В двенадцать я пошёл в свою комнату, Золотовицкий, Саблев и Максимов болтали о сновидениях животных. В конце концов решили спать.

Тринадцатое марта. Суббота.

Литература. Лысенко читал рассказ Платонова «Юшка». Сказал – будем писать сочинение: «Добро должно быть с кулаками».

Биология. Биолог вызывает шесть человек. Золотовицкий ничего не знает и пророчил, что вызовут его. Так и есть, с полчаса примерно идёт истязание младенца; в конце Золотовицкий к своему и всеобщему удивлению получает, поклянчив, 4. Затем минут 20 уходит на Соломкина. Потом поточным скоростным методом – остальных. Харламову «для разнообразия» ставят 5.

Лекция по физике. Слушать не хочется. Кое как просиживаю два часа.

Галопом мчимся на обед. В столовой натыкаюсь на красивую девочку. (Она эту неделю дежурит).

После обеда захожу к Туркину, предлагаю поехать в город. Выходим. Вчера Ю.Г. занесла меня в список отпускаемых. Я без шапки. На улице тепло, тает, пхнет весной. Небо голубое. Вдыхаю воздух с наслаждением. Сторож чистит дорожку. Первым приходит автобус 77. Затем на метро доезжаю до Площади Революции и уже знакомым путём иду в ателье. (Сначала захожу в магазин «Ткани» и с превеликими муками покупаю материал). В ателье, к моей радости, принимают. Закройщик, похожий на художника, обмеривает меня. Он, по-видимому, не совсем нормальный.

На Калининской покупаю «Батончик в шоколаде». Вкусно!

На 77 доезжаю до интерната. Ю.Г. отправляет в столовую, там красивая девочка; все закрыто. Беру булку и отправляюсь восвояси.

«Поднятая целина» – не читается. В 10 бросаю её и иду домой, решив в своё удовольствие поваляться и почитать, а там спать. Юрка дрыхнет, никого нет. Я читаю Азимова «Вид с высоты». Пока никаких интересных мыслей. Гаснет свет. Я блаженно вытягиваюсь и чувствую себя дома. Как хорошо засыпать! Приходит Коля, удивляется, что все спят. Но я вырван их сна Колиным тарахтеньем. Долго спорят о Сталине, о Хрущёве. Золотовицкий нападает на всех. Коля: «Мы ничего не знаем». Правильно.

Вечером Юрка сообщил мне, что мы не прошли на экспериментальный тур олимпиады. От нашего класса – Золотовицкий и Панкратов. От интерната на экспериментальном туре 17 человек. Половина!

Четырнадцатое марта. Воскресенье.

Просыпаюсь от всеобщего шушуканья. Все едут на олимпиады. Снова просыпаюсь, как мне сначала кажется, очень поздно – 12, думаю. Но на часах нет ещё десяти. Коля за столом что-то пишет. Приподнимаюсь. Всё тело – в красных вмятинах от складок. Потихоньку одеваюсь. Стыдно перед собой за позднее просыпание.

Спрашиваю, кто дежурный. Оказывается, я. Мою пол, выгнав Колю.

Плюхнувшись на кровать, читаю «Поднятую целину». Маленько вздремнув, предаюсь эротическим мечтам.

Маслов неслышно входит и зовёт на обед.

Табунами проходят девочки в столовую. «Морды», – говорит Маслов.

Забираемся на крышу корпуса «Б». Погода ослепительная. Голубовато – золотая – белая. На горе у футбольного поля маленькие чёрненькие людишки. Скоро становится холодно.

Учу английский, отвратительно медленно, отвлекаясь ежесекундно, в состоянии какой-то расслабленности. И после ужина не оставляет меня английский, а вот затем позанимаюсь аффинными пространствами.

Вечером до прихода старичков сижу над «Поднятой целиной». Я, впрочем, не особенно жажду вернуться. Лень овладела.

С Шуриком ели мягчайшую булку. Спорили о слове «мягонький».

Всё думаю и думаю о конкурсе в Литературный институт. Времени катастрофически мало. Я ничего не знаю.

Зашел в Масловскую комнату, там были билеты экзаменационные, школьные. Ужас! Неописуемый. Истории я не знаю. Литература – ой-ёй-ёй!

Вечером, засыпая, думаю о костюме. И о том, что у меня что у меня дурацкое нехорошее свойство, пережиток капиталистических порядков – думать о разной ерунде, как-то костюм, рубашка. Мысли не хотят уйти с этой низкой темы на что-нибудь более умное, как-то – теория человека.

Пятнадцатое марта. Понедельник.

Лекция по алгебре. Егоров разъясняет аффинность. Картинно, геройски жестикулирует перед доской. Нет, не геройски, просто в свойственной ему манере поведения. Смешной (в добром смысле слова) товарищ. Потешный? Чудной?

Алгебра. Я разделываюсь с кососимметричными матрицами у доски. Абрамыч сегодня, вопреки ожиданиям, не зверствует. Задания требовать не стал. Мною, кажется, доволен.

Лекция по мат. анализу. Скворцов мне сегодня нравится, может быть потому, что интересный материал: $f(x)dx= F(b)-F(a). Анализ, что ни говори, мощная штука. Вчера узнал про длину кривой. Ей Богу, здорово! Костюм у Скворца коричневый.

Шестнадцатое марта      . Вторник.

Утром Ю.Г. выгоняет всех на зарядку. На улице темно. Шурик и Коля дрыгают руками – ногами.

Физика. Три урока. Джон объясняет конденсатор, делаем домашнее задание. Уроки идут быстро, Джон сегодня шутливый, смешливый. В перерыве приходит Маслов, объявляет себя гистериозисным. В конце Джон вдруг объявляет, что недоволен нами. Ну да и Бог с ним.

Физкультура. Смотрим на гэшников, играющих в волейбол. Кричим: «Даёшь футбол!». Мы с Масловым в класс. Урок проходит незаметно. Боялись Ю.Г., но она не приходит.

Обед из горохового супа и лапши с мясом. Я прихожу одним из первых, ем спокойно.

После обеда меня останавливает Ю.Г.: «Едем в Третьяковку».

Дома человек пять играют в морской бой. Приходит Ю.Г., кричит. Все вымётываются на улицу. В полупустом автобусе (17человек) едем. В Третьякове всякие организационные потуги, неудавшееся мороженое, затем тот же товарищ, что и в прошлый раз, рассказывает о художниках 18 века. Интересно. Хоть стоять плохо, долго.

После всего этого с Масловым идём по городу. Я съедаю мороженое. Едем куда надо (я съедаю ещё мороженое). Маслов сообщает, что я сегодня хмельной. Это так. В автобусе я мечтаю о хвосте, чтобы опереться на него и успокоиться.

Ну а после этого в классе до полвторого читаю «Поднятую целину»

Семнадцатое марта      . Среда.

Литература. Лысенко заставляет всех читать и переписывать биографию Твардовского. Он сегодня в плохом настроении, ругает нас. Я пишу, затем, начиная определять добро, забредаю в определение счастья, и тут много понимаю. Счастье – это состояние, из которого человек не стремится выйти, или состояние, в котором он стремится остаться. Развивая это, провожу аналогию с законами Ньютона, прихожу к энтропии, понимая то, щ чём на кружке говорил Лысенко. Понимаю великолепие статьи Достоевского.

На перемене говорю об этом с Колей. Он брыкается.

Мат. анализ. Абрамов опять человек. Уроки идут мирно. Т я побывал у доски, подчищал и разоблачал Золотовицкого.

Сегодня хочется пойти спать рано. Сейчас десять вечера, я пойду в душ, а затем сразу на бок. Историю пробовал учить, но стало невероятно тоскливо. Химию знаю. Физра завтра, Бог с ней.

В комнате происходит спор с Колей. Коля утверждает, что искусство – проявление животности человека. До одурения продолжается этот спор. Коля твердолоб, ословат. Устаю страшно.

Восемнадцатое марта.       Четверг.

Поднимает нас Ю.Г. Быстро пробегает, говорит: «Тю-тю-тю!».

История. 2 урока. Конституция СССР. Клюю носом. На перемене Пуцато треплется о морском бое. Я мол!.. А раньше ребята!.. Турниры!..

Английский. Англичанка опрашивает пересказ Лобачевского. Я сижу, думаю. В блокнотике помечаю начатки будущей системы человека. Иногда ужасаешься. Вдруг приходит понимание невероятной сложности, почти неразрешимости. Я ничего не знаю.

Физра. 2 урока. Спускаемся вниз с Шуриком. Лыжи. Ухожу домой. Там, укрывшись покрывалом и повернувшись головой к окну, читаю Шолохова. Глава о Лушке, кликушей закричавшей по сыну Фрола Рваного. Любовь? Нагульнов (!). Типу-у-ус. Нет. Ти-и-и-пус!

Обед. Суп с плавающими хлопьями сметаны и горошинами. Котлетка, компотик.

Дома играют в морской бой. Приходит Маслов, говорит, что у меня приятные кости. Я польщён. Идём к нему, до четырёх говорим, а затем идём на конференцию о Парижской коммуне. Собирается президиум. Жиденькие доклады. Начисто забытые стихотворения, по складам читаемые с бумажек. Докладик Грибко. Гремит в зале Интернационал. Все, сидевшие в зале, занимались своими делами. Читали, писали, флиртовали. Кон-фе-ренция! Потом мы уходим. Рядом со мной стояла красивая девочка. Я ничего не предпринял. Хоть душа и терзалась.

После ужина начинаю делать задачу. В зале идет кино. Слышна музыка, пионерские песни. Кино проходит дьявольски быстро. Я решил задачу! Подхожу к окну, радуюсь себе. Сейчас буду читать Шолохова. Читаю в умывальной, где Киинунен, Золотовицкий и другие играют в морской бой. Ухожу в половине второго.

Девятнадцатое марта      . Пятница.

Иду в класс, по дороге нагоняет Золотовицкий: ушел, оставив Кондратьева и Венкова дежурить. Золотовицкий «не дурак».

В классе ожидаем Пуцато, но он не приходит. Урок бездельничаем. Маслов нападает на меня, зажимая в угол. Саня Кустов и Шишков цепляются и выкатываются из класса на глазах изумленной публики, слушающей лекцию.

На втором уроке присутствует Ю.Г. Максимов читает политинформацию по журналу «Новое время». Про нефть, скандинавов и прочее.

Лекция Скворцова. Скворцов дает объём фигуры вращения. Я слушаю с жадностью, почти животной. Это полезные знания, аппарат с которым можно кое-что делать. Алгебра не то – абстрактный интерес, восхищение красотой и законченностью, самоутверждение.

Из аквариума идём в столовую, нас не пускают: наверху лекция о гигиене. Идём в зал, собирается народ, шумит. Потом все замолкают и жадно собираются около лысого толстяка, который бормочет о половой гигиене. То и дело зал гремит от хохота или гудения. Когда дядька начинает говорить о курении, зал мгновенно наполовину опустевает.

Кучер говорит, что дядя излагал прописные истины.

Смеясь, по лестнице спускаются девочки. У них была лекция по тем же вопросам в аквариуме. Я делаю каменное лицо.

Я после этого учу биологию. Потом физику. Потом иду на ужин. Там ем пирог! Ух, хорошо.

Начинаю разбираться с переменным током. В десять бросаю. (Пишу дневник).

Уже одиннадцать. Завтра контрольная. Шолохова я не достал. Пойду спать. Загляну в Брушлинского. Скурихин трёт почти сухой тряпкой пол. Доска грязная. Почему они все так дежурят?

В комнате долго не засыпаем. С Колей играем на гитаре, передавая из рук в руки. Коля пляшет дикарём на кровати, спихивая постель на пол. Смешно до невозможности. Я побиваю его подушкой.

Двадцатое марта      . Суббота.

Проснувшись, иду в умывалку. Ухожу. Коля сиротливо собирает вещи. Я смеюсь. Коля: «Свинство, нужно что-то менять». «Ты же сам выступал за это».

Литература. В конце урока Лысенко говорит: к среде приготовить доклады. Ух-ты!

Физика. Контрольная. 2урока. Задачи лёгкие, супротив ожидания. Три из них решаю хорошо. Женя (физик): «Через пять минут сдавать». У меня опускаются руки, хочется плакать от досады. Кое-как за три минуты по наитию, нестрого, решаю четвертую. Иду в столовую, на чай. Приходит Маслов, сумрачен.

Лекция по физике. С Туркиным садиться не хочется, сажусь поближе к сцене. Колебания.

На обед все срываются, мне смешно, оставляю тетрадь в классе и иду. Писем мне нет.

В комнате нечто вроде собрания. Образуем коалицию против «20 минут». Еще бы один голос, и дело в шляпе. Ни к какому выводу не приходим. Единственно разумно конечно отменить эту систему. Система должна быть должна быть такой, чтобы не проявлялись дурные качества человека. Здесь же все обзывают друг друга свиньями, возникает вражда, комната третий день не убрана.

Ронгин зовёт всех на субботник. Я выхожу на улицу.

Сбиваем лёд с дорожки около интерната. День тёплый, я без шапки. Ребята скатывают громадный ком снегу. Кидаются снежками. Вертится Гусак, то же Директор, Завуч. Побиваем снежками Харламова, он бесится. Наконец бросаем лопаты и уходим.

Прочёл сегодня 160 страниц Шолохова. С Масловым немного говорим, он хочет выпить у меня кровь. В холле тягучая грустная музыка, танцуют.

До половины второго, с Сумкиным, остались с Шолоховым. Я прочёл ещё 140 страниц, осталось 220. Потом стали спускаться. Я вернулся за книгами. Сумкин, бедняга, стоял, не попытавшись вырваться. Добрый дед выпустил нас. На этаже, двигаясь в свою комнату, я умирал от страха.

Двадцать первое марта. Воскресенье.

Олимпиада. Я решаю три задачи из пяти, досадую немного, но спокоен. Опять это тугодумство меня подводит.

После обеда я беру Шолохова и иду в класс. Там Коля. Читаю, списываю содержание глав. Коля учит полит. экономию, оторвавшись, вместе хохочем над записанным мной содержанием. Хочется кончить эти 220 страниц пораньше. А книга хорошая. Хорошая книга. Дочитываю, весь пронизанный грустью. Нагульнов… Иду вниз, за шмотками, и в голове грусть, и тягучая, ужасно грустная музыка на устах.

У Туркина, с которым я стал холоден в последнее время, беру полотенце. Я заметил, что охладеваю ко всем, рано или поздно. Но они и сами виноваты. А и мне грустно и больно.

В умывальной никого, половина одиннадцатого. Долго наслаждаюсь тёплой водой. Приходит Коля, моется, подтягивается на трубе.

В голове – мысли о человеке, только что родившемся. Он никто, беспомощный зверёк. И если его не возьмут люди, он останется зверьком. Чистая бумага, на которой люди пишут и делают его человеком. Он сам – ничто. Человека нельзя рассматривать как нечто самостоятельное. Разум не то, что биология. Зверьки становятся зверями. Человек сам не станет человеком. Люди вместе!

Пока я моюсь, успевают вымыться несколько человек. Я думаю: «Кажется, я всюду медлителен».

Одеваюсь, вытершись не слишком хорошо пахнущим полотенцем Туркина. В холле – серебряноголовый сторож. Значит в умывалке свет. Так и есть, свет даже в комнатах.

Хочется интересного разговора. Не получается. Говорим только о разбитом окне. Макс, легонько бросив мяч, высадил стекло. Кроме того, сегодня в школе вдруг что-то ужасно загрохотало. Стекло звенело весьма громко, я думал, что из окна вылетел человек.

Постепенно засыпаю. То и дело слышится: «Ура! Семь – один». Это наши играют в хоккей с финнами.

Двадцать второе марта. Понедельник.

Киинунен дежурный. В 8 вскакиваю. Голова приятная, мягкие чистые волосы. Расчёсываюсь в комнате Туркина, лицо чем-то не нравится. Иду в класс.

Лекция по элементарной математике. Гусь рассказывает три раздела стереометрии. Щеголяет «призьмой», вставляя мягкий знак. Грозится зачётом и показывает применение векторов в геометрии.

На перемене пристаёт Маслом, надоел хуже горькой редьки!

3 урока элементарной математики. Начинается опрос домашнего задания. Я сижу как на иголках. Сначала гибнет Гамзат. Затем цепь провалов заставляет Гуся спрашивать всех подряд. У большинства в журнале появляется 2, изредка 2+. Гусь задаёт в отместку агромаднейшее задание.

Далее решаем задачи. Я рисую у доски сечение куба. Увлекаюсь, решаю всё быстро. Но под конец мой пыл охладевает.

2 урока английского. Разбираем и читаем «Pierre de Fermat». За две минуты до звонка англичанка милостиво отпускает нас.

После обеда в комнате назревает генеральная уборка. Саблев правда хорохорится, не хочет убирать, но его пригинают.

Бегает Ю.Г. Я по такому случаю надеваю шнурки и остаюсь в школьных штанах.

Перед английским письма от мамы и от бабушки. (Письма от 18 марта).

В письме от мамы написано про сажение картошки в прошлые годы. Вспомнил я, и стало мне грустно как всегда, когда я прикасаюсь к этому времени, и захотелось вернуться в него, и тут же стало понятно, что это невозможно. Март, копание земли, и книга «Мартин Иден». Пожалуй, ещё грустно будет покидать этот интернат, прижился, привык.

Что-то ещё решаю, неважно. Самое главное после одиннадцати. Иду домой, там происходит оживлённый разговор о фруктах-ягодах. Я говорю: «Можжевельник – северный виноград». Страшно, на весь этаж хохочем. Золотовицкого это приводит в восторг. Он умирает со смеху. Поняв, что сказал что-то не то, я продолжаю для смеху свою политику, хохочем ужасно.

Двадцать третье марта. Вторник.

Физика. 3 урока. За контрольную получил 4+. Злюсь. Джон, улыбаясь, сказал: «Ты написал хорошо». Мельчайшие вычислительные ошибочки меня подвели, и в результате: +(-) +(-) +(-) +(-). Коля и Золотовицкий восхищаются красотой этой строчки. В конце занятия Джон назначает на интернатскую олимпиаду Харламова, Золотовицкого и, подчиняясь дружному воплю масс, меня и Колёсина. Я и доволен, и недоволен.

Химия. Новый материал. В кабинете вонь. Химичка сливает реактивы, окутывается пламенем и т.п. Отпускает, повздорив.

После обеда «вторничник». Выгоняют на улицу. Перед этим происходит драка Золотовицкого и Максимова за пододеяльник. Меня она повергает в неописуемое изумление. Они готовы убить друг друга. У Максимова нечто вроде приступа. У Золотовицкого – потрясающая ослиность.

На улице скребём бумаги, мусор, снег. Делаем плотины. Погода тёплая, пахучий сырой воздух глотаешь с наслаждением. Ручьи текут вовсю.

Уходим. До семи немного времени, я быстро ворошу задание по мат. анализу и, убедившись, что оно легко, бросаю. Решаю всё посвятить докладу по литературе.

Читаем эротический рассказ некоего идиота. Коле нравится!

Идём на ужин.

Объявление о диспуте «О культуре поведения». Кажется, не очень-то притягивает народ. Но нет, через несколько минут зал полон. Я занимаю место у входа, обеспечив отступление. Терзает чувство долга: надо писать доклад.

Зильберман и Лысенко приветливо говорят о чём-то, Лысенко смеётся.

Я ускользаю и ухожу вниз, в каморку. Там думаю, но ничего выходит. Тут в голову приходит нечто вроде динамики в обществе: я ввожу новое понятие – блок ценностей. Дьявольски интересно. «Теория человека» начинает выкристализовываться. Исходя из концепции блока Ц начинаю обдумывать «Поднятую целину». Всё вроде бы хорошо. Я доволен собой до безобразия.

Заглядываю в актовый зал. Говорим с Ястребовым – товарищи по теме. Ястребов восхищается Лысенко. Говорим приятно, по-человечески.

Между тем, подходит 11. Перебираюсь в 9Д, там делаю вступление, написав которое, понимаю глубже Лысенковскую речь о Шекспире и о творчестве Быкова. Интенсивная жизнь человека -> проявление общечеловеческих черт. Нас выгоняют красивая тётя и усатый дядя. Окольными путями возвращаюсь.

Около часу я выдыхаюсь. Идём вниз, долго стучим в закрытую дверь. Усатый записывает нас.

Двадцать четвёртое марта. Среда.

Утром Гамзат бузит, не хочет передежуривать, хоть получил вчера «2». Я, говорит, просвещаться хотел, слушал диспут. Киинунен его уламывает.

Мат. анализ. 2 урока. Урок серый, Абрамов изредка пошучивает. Все мне кажутся болванами. Если бы мне было интересно, я был бы здесь царём. А может, всем им неинтересно? Насчёт царя я не шучу. Я чувствую в себе «силы великие». Хотя! «Если бы да кабы» говорить довольно глупо.

Обед. Налопываюсь прилично.

Идём к Лысенко с Юркой, Максимовым. Просим провести дополнительное занятие. Лысенко разводит руками, смеётся: «Не могу». Компенсирует минутами своего присутствия, говорит о фрейдизме, экзистенциализме, о «девственнице, держащейся за одно место». Наконец, расходимся, когда он начинает настойчиво пятиться к двери.

Я тут же дома надеваю шнурки и, плюнув на всё, еду на примерку костюма. Не везёт, костюм не готов. Возвращаюсь. Погода холодная, дует пронизывающий сильный ветер, метёт снег, залезает под пальто. Покупаю узорчатое мороженое и заезжаю в «Дом книги». Покупаю четыре книги, все интересные: «Современную биология», «Антологию мировой философии», 2 том, «Психологию 20 века», «Философию сознания». Приезжаю домой, и Юрка говорит: «Отличные книги». Прочитываю несколько страниц о фрейдизме. Молодец он, создавал «картину человека». К сожалению, в книге мало о нём.

Ужин вкусный, котлета, чай. За нашими столами никого – все на лекции Брагинского. Я помогаю Юрке решить задачу – (1+a)*x>1+a*x. Потом приходит Киинунен, получивший две двойки. Сейчас больше 11, но на этажах свет. Тут вспоминаю о роли Ленина на III съезде. То и дело раздаются крики в холле: СССР – ЧССР. Я пойду, посмотрю, потом буду читать «Антологию философии». По радиосети разносится голос Озерова, СССР – ЧССР, 3-3. Конец. Перемен нет.

Конспектирую статью о III съезде. Статья, конечно, не для нас, она ценна лишь как исторический документ.

Около двух ложусь спать. Как и в каждый вечер снимаю штаны, рубашку, носки и делаю нечто вроде кувырка назад, под одеяло, замирая от холода. Постепенно согреваюсь. Перед глазами – спящий Коля Венков. Темно, тихо.