ИНТЕРУНИВЕР

Вспоминаю о письме из Сыктывкара, пришедшем неделю назад. Я ещё не отвечал! Пишу письмо. Раскрываю загадку шифра, с которым я отправлял послание сестре Тане.

В комнате Максимов решает задачу по оптике. Задача, говорит, не нравится. Я разговариваю с ним со Звягинскими интонации.

Как хочется установить связь с Валерием Звягиным! С ним связана масса воспоминаний. Проще говоря, он мне дорог.

После ужина решаю было задачки из оптики, но внезапно в небе вспыхивают огромные султаны огня. Салют! Сломя голову мчимся с Панкратовым в жилой корпус, дабы залезть на крышу. Люк закрыт! Бежим в нашу комнату и смотрим из открытого окна. В темноте ночи разом со всех сторон на горизонте рассыпаются вдруг снопы разноцветных огней, облака вспыхивают и озаряют всё вокруг. В окно льётся свежий и влажный ночной воздух. Красота! Так мы увидели салют в честь дня космонавтики.

Нахожу «Справочник университета». Психология: «Биология и история» – такие вступительные для поступающих. Я убит. Однако постепенно настроение поднимается. Буду заниматься! Выучу!

Во мне возникла решимость учиться, учиться и учиться. «Надо сейчас же», – думаю. Но хочется этим вечером остаться с ребятами. Уже было выхожу, но тут приходит предлог остаться: мне будет страшно, я ведь давал себе слово не оставаться по ночам в учебном корпусе. Радостно разбираю кровать. Гасят свет. Я захожу к Маслову. Ложусь. Болтаем, хохочем. «Страшно спать у зеркала». Зол приносит мне апельсин – Господи, какая вкуснота! У меня возникает желание изобразить припадок сумасшедшего. Я вообще стал строить из себя «одержимого бесом» – рассказываю о приключении на лестнице, о своём ужасе, об «обезьяне». Хорошо, весело.

Тринадцатое апреля. Вторник.

Без пятнадцати 8 слышу бодрые звуки, издаваемые ЮГ и даже в полусне я мысленно чертыхаюсь, и настроение портится. ЮГ входит и кричит: «Вставать!». Потом ещё раз. Одеваюсь на необычном месте, матрас съехал. Иду в столовую, где бросаю в манную кашу масло и с удовольствием поедаю. К нам с Золотовицким подходит ЮГ и говорит: «Вы куда собираетесь поступать? В Физтех? Так я вам испорчу характеристику, поплачете. Запишу: невыполнение режима дня. Почему не ходите на зарядку?» Золотовицкий: «Они подумают, что мы водку пьём». «Я имею право!». Ужасно. Маслов морщится.

Физика. Сначала – демонстрация. Радиоволны, антенны, домены кричат, решётки зажимают поляризованную волну, волны по воде бегают. Принцип Ферма, загибание лучей.

На перемене мне не досталось булочки с чаем.

Физра. Не иду. Сижу в аквариуме, окно низкое, открыто, стою над пропастью, вдыхая сырость.

Химия. Как повелось в последнее время, вытираем ноги. В два часа встаём и идём в столовую.

Гороховый суп и котлета-не-натуральная. И компот, в котором плавает гусеница. Я теперь не буду есть фрукты.

Иду домой. С утра чувствовал: верхняя левая десна опухла (непонятно почему, наверное, за компанию). Самочувствие зуба противное.

Далее конспектирую «Три составные части марксизма». Пишу методически, всё продумывая. Иногда, правда, мысли соскакивают и ухолят куда-то.

После ужина – снова конспектирование. «Уроки коммуны».

Ложусь в кровать, с намерением почитать «Детство». Тут Юрка свертывает голубя и говорит: «Держи». Я ловлю: страница из справочника МГУ. Читаю даты приёма на факультет психологии. Фью! С 1 августа. Эта неожиданность, казалось бы, не очень существенная, сразу переворачивает всё во мне. Я обескуражен. Планы меняются. Если я решусь, то сразу после выпускного мне придётся ехать домой. А ребята будут сдавать экзамены в всякие физики-математики. Я останусь один.

Во мне выросло эмоциональное напряжение, воображение работает вовсю. Вдруг становится страшно: необходимо решать. И боязно: я вижу картину, будто я отказался решать, поплыл по течению, и сдаю экзамены на физфаке. Это реальная возможность, и она меня страшит. Я уже гоню прочь от себя эту мысль: надо решать – ибо она порождает во мне звенящее нервное напряжение и что-то похожее на отчаяние.

А всё это от несвободы. Я вынужден действовать вполне определённо, число степеней свободы ограничено.

Есть нечто похожее на сдать сначала экзамены на физфаке, потом на психофаке. Господи, откуда у маня взялась эта необходимость куда-то поступать? Не я ли презрительный стих о «типовых храмах знания»? Всё от несвободы, в первую очередь экономической, и несвободы моральной – ответственности.

Медленно, преодолевая силу инерции мысли, входит картина, план ближайшего будущего. Июнь – Краснодар, подготовка. Август – психофак. Я переключаюсь на эту картину и рассматриваю её во всех подробностях.

Вот грустный выпускной вечер, прощание с ребятами, завтра разъезжающимися по вузам. Наутро – яркий солнечный день, и я лечу в Краснодар. Затем – Краснодарское лето, не моё лето на сей раз; я штудирую биологию и историю, сидя у своего окна. Снова Москва, экзамены, я остаюсь уже. Затем я в первоначальной тоске и ненависти к новому месту езжу к ребятам, езжу в интернат.

Я смотрю на белые покрывала и вдруг думаю: «Как человек живёт весь в настоящем. Эта реальность сейчас, а прошедшие и будущие реальности где-то позабыты, заросли бурьяном и продолжают уходить всё дальше и дальше, и смотришь на что-то не твоё. Вот как человек становится взрослым. Детство – и реальность и нереальность.»

Грустно до боли. Толстой не читается. Топчусь на каком-то «синем лесе», наконец бросаю.

Постепенно успокаиваюсь. Всё же остаётся грусть, какая была в конце восьмого класса, за месяц до конца. Входишь уже в конечную стадию периода жизни и чувствуешь, как всё приближается его конец, и делается грустно. Тогда целый месяц я прощался с 59 школой, жил напряжённо, «ловил последние мгновенья», считал дни смотрел на всё как-то не так, как обычно – широко раскрытыми и жадными тоскливыми глазами. Теперь я уже за два месяца ощутил то же. Как же так? Ведь я ненавидел интернат! Я плакал по дому, а теперь он почти забыт! Всё забывается и ко всему привыкаешь.

Я беру «Философию сознания» и вдруг натыкаюсь на интересные вещи. Ощущение! Читаю жадно, когда гасят свет, беру у Соломкина лампочку и батарейку. К сожалению, лампочка сгорает.

Четырнадцатое апреля Среда.

Биология, лекции. Маленькая и толстенькая тётя-колобок ведёт лекцию. Она удивительный экземпляр: уже освоилась здесь вполне, многих называет по фамилии, все относятся к ней относятся как-то хорошо. Бойкая, энергичная, вызывает какую-то симпатию, смешанную с доброй улыбкой. Изменчивость – тема лекции.

Литература, 2 урока. Лысенко говорит о послевоенной литературе. Сначала просто перечисляет интересные книги, потом начинает говорить о них, о писателях, смеяться над критиками и над самими писателями так, что мы помираем со смеху. Под конец рассказывает еврейский анекдот.

Математика, 2 урока. Иван Трифонович. Комплексные числа.

Сегодня надо написать письмо маме. Получил длинное письмо, спорящее со мной, наивное, смешное и полное веры в свою глубокую партийность и правильность написанного. Мама считает себя умной и так и выпячивает своё превосходство, жизненный опыт. Всё это совершенно искренне. В свей среде она действительно превосходит других своим умом, культурностью и правильностью, и в душе гордится этим и даже иногда удивляется сама перед собой.

До ужина пишу письмо маме. Получается очень длинным. Я возражаю последовательно на все пункты и доказываю свою правоту. И тут-то я прихожу к интересным результатам, чуть ли не к аксиоматической теории человека. Это можно считать первой моей статьёй.

В основе человека лежит стремление к свободе мысли, свободе действий. Каждый в начале действий стремится к этому по-своему. Затем люди вырабатывают то, что называется сейчас передовым опытом мировой культуры. Именно – гуманизм. В самом деле, пусть некто достиг свободы насилием над людьми. Тогда эти люди (в силу экономических условий их больше) ненавидят насильника и предают потомству информацию: достижение свободы насилием нехорошо, он гад. Эта информация укрепляется в блоке ценностей. Постепенно таким образом вырабатывается мировая культура гуманизма, постулат которой: свобода возможна лишь для всех. Отсюда вытекает вся идея коммунизма – общества, где каждый свободен и счастлив. Нужно больше увязать эту схему с подражанием, рассмотреть людей на всех уровнях, т.е. осмыслить животным миром. С выработкой культуры у меня слабовато. Ведь люди частные выработали стремление к насилию. Хотя нет, всё правильно.

Я иду на ужин, в голове радость, я улыбаюсь. Кажется, это здорово – стремление к свободе. Вдруг: бац! Да ведь у экзистенциалистов: стремление к свободе – сущность человека. Я обескуражен. Почему я не вспомнил об этом? Понимаю: у них свобода – бог, а у меня просто «материалистическая» свобода действий человека. Это разные по смыслу вещи, и я зря испугался. Кроме того, к этому пришёл я сам. Когда-то меня впервые озарило, что я и Максимов стремимся именно к свободе действий. Макс хандрил, ему хотелось чего-то неопределённого, смутного, красивой жизни «как у поэта». Впрочем, даже если у экзистенциалистов тоже самое, то я не в обиде – я дошёл до этого сам и значит понял накрепко.

Конспектирую Ленина. «Марксизм и восстание». Затем с Юркой идем на Лысенко. Прибегает Лысенко. Читает Зощенко, об организмах. Человек – организм, и его поведение можно объяснить, как поведение организма. О рано умерших писателях, угробивших себя работой. Далее о Канте, о Гёте. Меня вновь поражают знания Лысенко, он спорит и с Зощенко, и с Фрейдом в отдельных местах. Уходить не хочется, но уже 23 часа.

Пишу письмо, уже о психофаке. Ответственнейшая часть. Что скажет мама? В конце пишу о Сыктывкаре и намекаю на то, что деньги на билет не помешали бы.

Потом с Туркиным и Сёминым уходим. На лестнице, показалось, мелькнула тень. Страшно. Подвывая, бегу в комнату. Хлеб похищен, Конь недоволен. Я думаю о страхе темноты, лёжа в кровати. Он – страх – меня победил. Он прогрессирует, безусловно. Я не могу провести адаптационный эксперимент. Вечером даже мысль об адаптации для меня невозможна. Я безволен.

Пятнадцатое апреля. Четверг.

2 истории. Истории нет. Трифоныч. Я боюсь, что спросит задание, но он чертит ответы на доске.

Химия. Что-то там было. Решали задачи. Я не хотел и не знал, как здесь делать.

Английский. Англичанка не пришла. Бог его знает, что я делал.

Готовлюсь к практикуму, но тут в класс приносят открытку: «На примерку». Мгновенно ухожу. У Максимова беру рубль за обещание мороженного. Выхожу. Облака в разрывах – голубое небо. Еду по полузабытой дороге, и она бередит воспоминаниями. Я уже словно век жил здесь и теперь должен уехать. Когда еду в метро, прямо таки ругаю себя: «Что за осёл, влюбился в эти места! Это ведь постороннее для тебя! За какой-то год! А дом?!» А дом почти забыт, и воспоминания о нём почти не вызывают никаких чувств. Я вынужден сказать, что немного узнал себя.

Выхожу на Маркса. Снег! Я застёгиваю плащ. Снег падает на мою голову, холодно. Я боюсь постудить мозг. Как смешно – «простудить свой мозг».

Примерив костюм, возвращаюсь; снега нет.

Дома ужин. Потом с Димой сидим и вертим ручки трубок. (Мороженое Максу я привёз). Я ошибаюсь в отсчёте ужасно, потом переделываю. В девять ухожу, и, кажется, дописываю «Марксизм и восстание».

Шестнадцатое апреля. Пятница.

Четыре урока истории. Пуцато диктует, пишем и пишем, надоедает, но ничего. Потом Пуцато говорит о зачёте, грозится поставить всем 2. Я пробую писать петицию, но не выходит.

Я уже настроился на то, что математики не будет. Пуцато скажет: «Отпускаю вас, дети, домой». Однако директор приходит. В аквариуме.

Две математики. Делимость. Я в общем-то, неплохо соображаю, но как-то стесняюсь тянуть руку.

Перед обедом дают анкету. Все убегают, ответы, наверное, потрясающие. Я пишу весьма нелестные вещи об интернате, отчасти искренно, отчасти из интереса, в порядке эксперимента.

Учу ещё физику, потом с Юркой начинаем разговаривать, я о «материализованной» свободе. Он: «Человек несвободен от самого себя».

Заходим в столовую, где на сей раз ничего нет.

Интересно, незаметно реальность переходит в сон. Как? Непонятно.

Семнадцатое апреля. Суббота.

Биология. Половины класса нет. Половина присутствующих получают двойки. Я вызываюсь отвечать генетику пола. Если бы не анализирующее скрещивание, получил бы 5. А так – 4.

Физика. Разбираем зеркала. Со мной случилась катастрофа. У доски абсолютно отказал разум, я лупил глаза на простейшую задачу, на мог и не хотел её решать.

Лекция по физике. Слушать не очень хочется. Дифракция, интерференция. Кольца Френеля меня убили – ничего не понимаю.

После обеда иду на этаж, там толпа рвёт старые простыни. Ими будем протирать окна. Шумным отрядом идём в «вестибюль», как его обозвала ЮГ. Там моем. Сначала окна, это довольно приятно. Стёклышки на солнце чистенькие. Погода приятная, хоть и прохладно. Часто хожу к раковине, где шланг. Полоскаю тряпку, руки разбухают. Затем попадаю в сложную систему у входа: многочисленные двери, окна, решёточки. Я прихожу в ужас, но на помощь Шурик и Серёга. Через час – два всё кончено.

Иду в комнату. На субботнике я рассчитывал, сколько страниц биологии и истории в день придётся в Краснодаре, в июле. Стало немного страшно, но потом решил, что это чепуха. Сейчас лежу на круглом столе, Макс сиди, болтаем. Я говорю: «Достать бы биологию». Макс спрашивает: «Хочешь стать психологом?» Я отбрыкиваюсь, катаюсь по столу. Погода потакает собачьим приятностям.

После ужина иду в кино, «Им покоряется небо». Сзади две девочки, спереди красивая. Мне ничего не слышно, сидеть противно, я жестикулирую, изгибаюсь перед девочками. Тут в темноте приходит плохость. Я не хочу идти на психофак. Что мне надо? Тут же, как я и предвидел, прорывается хорошее чувство к физике и грусть по ней. Я этого боялся и боюсь. Приходится вспоминать ход дел, приведших меня к психологии. Убеждать себя, что я не физик. Это уже плохо. В темноте (кино) это достигает максимума. Всё накрывается тёмной тучей, видится в чёрном свете: я не пройду на психофаке, да и незачем, там будет ужасно – резать лягушек, зубрить историю КПСС. Зажигается свет – и я с удивлением вспоминаю эту тучу, вдруг наползшую на меня. Да что тут страшного? Наоборот, всё скорее всего, как я ожидаю, а физика… что ж, жить можно по-всякому.

Иду домой. Маслов стоит в очереди к Пуцато. Идём в корпус, и он рассказывает о делах. Многие получили двойки – Юрка, Андрей и многие, многие. Пуцато разбойничает.

Маслов пленит меня. Заталкивает в свою комнату, сидим и разговариваем. Мне сначала хочется уйти, потом решаю: посижу. Далее приятно. Некоторая антипатия к Маслову исчезла. Говорим о стихах, он о Вознесенском и ансамблях.

В двенадцать я хочу спать и ухожу. Приятно погрузиться в постель, натянуть одеяло до подбородка и засыпать.

Маслов и Золотовицкий остались смотреть на звёзды. В конце коридора, у умывальной.

Восемнадцатое апреля. Воскресенье.

Ночью мне снился сон. Что-то длинное. Всего не запомнил. Плыл 14 километров по волнистому морю в акваланге. Какая-то женщина, стоя коленями на крохотной парусной лодчонке, плыла куда-то. Я часто-часто бегал в огромный кафельный общественный туалет и никак не мог удовлетвориться. Ещё помню, заплыв в бассейн, я был в шароварах и трико, пришёл последним. Потом ловко протащился по полу и сел. Говорили с Султаном. Он что-то дельное сказал о своей сестре, но я забыл. А когда проснулся, помнил ведь!

Шатаясь, иду в туалет. Падаю на кровать и валяюсь. Часы остановились, и я потерял ориентировку во времени.

Я причёсываюсь, смотрю Эйнштейна и Ингфельда, листаю «Конец вечности» Азимова. Боже мой! Читаю, вспоминаю. «Техник Эндрю Харлан вошёл в капсулу».

Затем я ухожу, и мы с Шуриком идем есть. Жидкая манная каша с жаренным творогом – пальчики оближешь! Я возвращаюсь, и выучиваю почти всё. День сегодня прекрасный. Внезапно смотрю на часы – всего 12, вот здорово! Свободное воскресенье.

Затем снова в класс. Юрка заваливает меня партами. Я не могу вылезти. Он стережёт, смеётся. Но и я принял условия игры. Впрочем, можно даже учиться, хоть темновато. Улучив момент, раздвигаю парты и выбираюсь на свободу. Строим дом в углу – опять огромная гора. Я говорю, что Юрка сублимирует половую энергию. Он согласен. Заходит разговор. Приходим к Лему, Юрка выдаёт его рассказ, затем второй. Идём на ужин, там стоим у стола, а он рассказывает.

После ужина я захожу в комнату, там Андрей с пулемётом. Приехал из Физтеха. Рассказывает. Говорит: «Иди на биофизику, будет интересно.» «Меня бы приняли, я бы учился напрочь!» Трепещет и закрывает глаза. «Что, не веришь, что я могу серьёзно заниматься?» «Юрка сачок». Юрка говорит, что пойдёт во МГУ. Они дерутся метлой и пулемётом, кидаются чем попало. Смешно!

Потихоньку удираю и иду в класс. Боже мой, день прошёл. И дневник не тронут, и занимался я всего часа три. Скоро нас выгоняют.

Дома сначала темно, потом включается свет. Ясно, девятиклассники включили. Но лежащие в кроватях Андрей, Шурик и Гамзат требуют выключить. Шурик встаёт и выключает, грозя мне «дать по ушам», если включу. Я удивлён, какое-то неприятное чувство во мне. Ну ладно. Я засыпаю.

Девятнадцаое апреля. Понедельник.

Приходит неизвестный нам брюнет-математик, достаёт Розова и Дорофеева. Несколько задач отвергаем за решённостью. Достаёт другой учебник.

На втором и третьем уроках сидим в классе. Я читаю газеты «За науку» Физтеха. Читаю, и вот выползло змеёй желание пойти в Физтех. Как интересно заниматься физикой! Я легко поступлю, и август будет мой! Я не буду одинок, почти все наши идут на Физтех! Как здорово – Физтех! Помнишь, как ты мечтал, и в конце концов ведь это в самом деле здорово! А какой ужас меня ожидает в случае психофака! Там я буду одинок, раскаюсь. Как ужасно будет обнаружить, что я сделал не то.

Всё это думается не словами, а душевными состояниями и измучивает меня. Господи, вновь надо думать! (Сейчас во вторник, я спокойно вспоминаю это, а тогда это был ужас). Вновь я думаю, что это от несвободы, но от этого не легче. Газетки, Золотовицкий, всё моё прошлое так и влекут меня на Физтех. И желание счастья, покоя тоже. Я начинаю отгонять эти мысли, понимая, что уже решил оставить решение на будущее, и думаю уже сознательно: «Ну я что такого, ещё много времени, там решу». В глубине души остаётся мысль, уверенность, что я буду на Физтехе. Я уже допустил мысль, возможность этого.

Беспристрастность, как как тут объяснить? Где тут истинное желание, где подавление? Я ничего в себе не понимаю. Хоть и можно с помощью моей теории объяснить. Надо вспомнить, что Физфак (или Физтех) были в моём блоке ценностей. Это безусловно. Они укрепились там очень прочно, благодаря моей борьбе против мамы, желавшей моего поступления в нахимовское училище. Они увязаны с моим тогдашним блоком ценностей очень прочно (символ интеллигентности, высокого положения, самоутверждения). А раз так, то теперь я должен с их влиянием.

Сознание борется за смену содержания блока ценностей. Вернее, сознание выступает, как арена борьбы этих различных содержаний. Сначала логика утверждает правильность чего-то нового, и в то же время блок ценностей занят старым. Какая тут должна разгореться борьба! И если мы скажем, что содержание блока ценностей и составляет личность, то получается, что сознание – арена борьбы разных личностей, каждая из которых использует все средства для своего утверждения.

Так вот сегодня во мне боролись две личности и новый я чуть не потерпел поражение от старого меня.

Может поэтому я с такой грустью вспоминаю о прошлом, потому что вижу в том себя другого человека, по-своему счастливого. Поэтому я и понимаю, что возращение в прошлое невозможно. У нас есть общее, но ведь мы определяемся содержанием блока ценностей, мы – разные личности, я возобладал над ним и грущу над трупом. Может, так происходит взросление у всех.

У блока ценностей целый арсенал средств, он своеобразная крепость, в которой укрылось старое. Как он меня уничтожал! Я страдал от мысли о новом и наслаждался вспоминанием старого.

Я могу объяснить себя с помощью стремления к свободе и концепции блока ценностей очень хорошо. Но как быть с объяснением других? Может, у них всё совсем по- другому? Впрочем, блок ценностей – это неконструктивное объяснение. Одна неясность заменяется другой. Но круг неясностей суживается.

На перемене я попил молока и выше на улицу. Тепло опять! Тепло-тепло! Я иду через стадион к земляным кучам и обрыву. Хочется уйти вниз и побродить урок, найти всё-таки решение. Но одному нет желания, и дует здесь сильный ветер. Иду в класс.

Англичанка не приходит, и все удирают играть в футбол. Мы остаёмся с Колёсиным. Я спрашиваю: «Куда идешь?» «На ФАКИ». «Зачем?» Не говорит ничего путного. Я рисую на доске машину. Он рисует самолёт. «Хочешь строить самолёты?» «Да». Это приятно. Я нашёл человека, у которого есть желание, кажется прочное, и вероятнее всего оно сбудется.

Внезапно входит Лысенко. Недоволен: «Где народ?» Посылает собирать. Собираемся в классе. Лысенко приходит, заставляет меня читать вслух, я краснею, он часто поправляет. Потом, умопомрачительно ломая язык, читает сам. Хм! Оставляет нас зубрить.

Ближе к вечеру думаю над физикой, Колёсин напоминает о задаче с переменной N, я быстро делаю её.

В половине десятого с Шуриком идем в душ (наконец-то открылся после ремонта, я грязен как чёрт или хуже, в душ к девочкам не ходил). Мыла нет, идём к столовой, похищаем два куска с рукомойником. В душе много народу, воды по колено. Прячу полотенце (иначе могут использовать), под штаны, иду в мойку. Хорошо!

Дома плюхаюсь в кровать и блаженно засыпаю.

Я ещё не пишу в дневник всё о себе, но со временем это придёт. Сейчас и нет времени, и я ещё немного стесняюсь (чего?). Но, я думаю, скоро надо будет описывать любое душевное движение, пусть самое ужасное. И пытаться всё объяснить. Надо всё до конца записывать и анализировать. Не надо бояться себя.

Двадцатое апреля. Вторник.

Просыпаюсь в половине седьмого, свеженький, как огурчик. Утро, тишина и благодать, нарушаемая лишь бурчанием в моем бедном животе.

Полчаса читаю Антологию Франческо (или Франсиско) Валла, «О наслаждении». Вот молодец парень! Понял, что упор надо делать на личность, и естественно человека объяснять из него самого. Я узрел, что нечто в этом подходе есть правильность.

Без 15 8 приходит ЮГ и гонит нас на уборку территории. Никто не хочет. Я одеваюсь и иду, прихватив с собой Колю. Собираем бумажки. Тепло, сухо, ходим по свалявшейся сухой траве, пролезаем в кустах. Утречко хорошее, синенебое.

На завтрак пшённая каша с колбасой, неплохо.

Физика, 3 урока. Преломляющая сферическая поверхность, линзы. Женя путается в принципе Ферма, бедняга, утопает, карабкается.

На перемене булочки с чаем. Немного гуляю по двору. Волосы лёгкие, пушистые, красивые. О, девочки! Я любуюсь отражением себя в окнах.

Литература. Усманов говорит об образах революционных демократов в поэзии Некрасова. Все ужасно хохочут, но Лысенко говорит: хорошо, человек тянет на пятёрку. Потом объявляет о том, что 22 апреля надо сдавать сочинение на тему: «Совесть» или: «Убеждения». Тут же дает одно из компактных определений совести – полезные предрассудки (или нет, нормы?) выработанные опытом, практикой человечества. Боже! Я бы именно так и написал исходя из теории свободы и вырабатывания культуры, но теперь придётся не писать это. Остаётся одно: «Убеждения». Лысенко рассказывает, что будет премия за лучшее сочинение, во мне словно разгорается огонь. Я загорелся, это ощущаешь именно физически, как огонь, или расплавленный металл.

Тут заходит ЮГ и зовёт копать участок: никто не хочет, крики, шум «Хотим физру!». Лысенко стоит у окна и смеётся. Наконец приходим к соглашению.

Обкапываем деревья, из окон созерцают на нас остальные. ЮГ собирает бумажки, я хмурюсь: зачем? Три дерева на моём счету, иду в класс и минут десять ничего не делаю.

Химия. Я смотрю в окно (привычная картинка). Усманов гибнет, химичка отбирает у него шпаргалку. Смешной тип этот Усманов. «Всегда остаётся сами собой». Скурихин выкарабкивается.

(Сегодня Лысенко жёстких слов Скурихину. Лысенко умеет сказать такое, что сразу убивает человека. Потом Лысенко сказал: «С одной стороны – физика, с другой –человечество с проблемами.» Словно обо мне вчерашнем сказал. Я мгновенно успокоился и понял, что правильное решение – психофак, в общем, решил и даже обрадовался, и стал ясен и презрителен немного по отношению в физике. Тут же стало немного неприятно: Божке мой, авторитет важнее меня самого, я легко подчиняюсь чужой воле. Немного стыдно, за то, что человечество с его проблемами не могло вчера победить во мне. Я ненастоящий человек, думаю. Что за тряпка бессодержательная?! Я мгновенно изменил физике и вчерашним настроениям).