- -
- 100%
- +
Я никогда не пью из второй чашки. Она тоже стоит, затаив надежду, и чай в ней остывает. Но я не замечаю этого, потому что для меня время в этом кафе идёт иначе. Оно не измеряется минутами и часами, а существует в моих воспоминаниях, в ожидании, которое не приносит боли – только тихую уверенность, что моя единственная где-то рядом.
Я знаю, что другие смотрят на меня с сочувствием или недоумением. Возможно, кто-то считает меня стариком, потерявшим разум, застрявшим в прошлом и неспособным его отпустить. Но я не думаю о себе так. Для меня она не умерла, а просто немного задерживается. И этого достаточно, чтобы каждый день приходить сюда, чтобы продолжать наши беседы, которые теперь звучат в моих мыслях, но не потеряли своей живости. Я слышу её голос в каждом звуке улицы за окном, чувствую её смех в лёгком звоне посуды в кафе. Она не ушла. Просто ещё не пришла.
Марина была поражена его преданностью. В его словах не было ни отчаяния, ни безысходности – только любовь, непоколебимая, живая, настоящая. Чувство, перед которым оказалась бессильна даже сама смерть. Она слушала старика и вдруг почувствовала, что сказанное им отзывается внутри неё болезненно знакомым эхом. Этот человек, этот взгляд, эта неизменная верность – она видела в нём отражение себя.
И тут ей стало страшно. Глядя на старика, она невольно увидела собственное будущее. Её одиночество, её попытки держаться за воспоминания, её тихие разговоры с тем, кто больше не мог ответить. Она вдруг осознала, что однажды может оказаться на его месте, что, возможно, её тоже будет окружать мир, который идёт вперёд, оставляя её в прошлом.
Слёзы сами выступили на глазах, размазывая контуры окружающего пространства. Она отвернулась, боясь, что он увидит её дрожащие губы, но в тот же миг почувствовала лёгкое прикосновение. Старик едва заметно коснулся её руки – тепло, мягко, словно хотел сказать: «Ты не одна». В этом жесте было столько понимания, столько тихого сочувствия, что она ощутила, как её сердце сжалось от этой внезапной близости.
Он смотрел на неё с проницательной нежностью, словно видел в ней ту же боль, что носил в себе долгие годы. Он знал, каково это – прятать одиночество за повседневными привычками, пытаться смириться с пустотой, надеясь, что она станет не такой холодной. И потому он не сказал ни слова, лишь слегка сжал её ладонь, давая понять, что ей не нужно ничего объяснять. Он знал. Он понимал.
Марина не смогла сдержаться и расплакалась, не находя слов, но точно зная, что они сейчас не нужны. В этом молчании было всё: её боль, его сострадание, их общее одиночество, которое, на мгновение, перестало быть таким невыносимым.
На следующее утро Марина снова посмотрела через дорогу – но старика не было. Кафе казалось необычно пустым без него. Окно, за которым он всегда сидел, отражало лишь серые силуэты прохожих, растворявшихся в утреннем тумане. Внутри неё поднялось странное беспокойство. Она почувствовала лёгкую дрожь, что-то невидимое и тревожное подступило к её сердцу.
Марина, прервав свой завтрак, поспешно направилась в кафе и, зайдя, спросила официанта:
– Где тот старик, что всегда сидел у окна? – её голос прозвучал чуть тише, чем обычно, будто она боялась услышать ответ.
Официант на секунду замер, словно взвешивая, как лучше сказать. Потом убрал полотенце с руки и тяжело вздохнул.
– Вчера вечером жена забрала его к себе.
Эти слова застыли в воздухе, их вес оказался слишком велик. Марина вздрогнула, пытаясь осознать смысл сказанного. «Забрала его?» На секунду в её сознании всплыл образ пожилой женщины, берущей старика за руку, помогающей ему подняться со стула и уводящей его домой. Но что-то внутри подсказывало ей иной смысл.
В груди разлилось странное чувство – не просто печаль, а щемящая тоска, будто что-то незримое в этот момент изменило весь мир вокруг. Сердце сжалось от внезапного прощания. Её глаза наполнились влагой, но она не позволила слезам пролиться, только глубоко вдохнула, стараясь удержать это чувство внутри себя, не позволяя ему вырваться наружу.
Она вышла из кафе, медленно направляясь по тротуару, и только теперь осознала, что весь этот путь прошла, прижимая ладонь к груди, как будто старалась сохранить тепло вчерашнего утра, тех воспоминаний, той тихой, неразделённой связи с тем, кого больше никогда не увидит. Ветер мягко касался её лица, утреннее солнце рассыпало яркие веснушки на мокром асфальте… Она вернулась за свой столик, но больше не смотрела на пустое окно, потому что знала: за ним старика нет.
А потом её охватило новое, неожиданное чувство – сожаление. Она так и не узнала его имени. Он остался для неё просто человеком, которого она видела в окно кафе, которого слушала, к которому привязалась, но чьё имя навсегда осталось тайной. Как будто оно растворилось вместе с ним, став неотъемлемой частью его истории, от которой осталась только тишина.
И всё же, несмотря на эту тишину, ей вдруг стало легче. Старик ушёл не в пустоту, не в одиночество, а туда, где наконец закончился его долгий путь ожидания. Она представила его сидящим за тем же столиком, но в другом мире. И не одиноким – рядом с ним, улыбаясь, сидела та, которую он ждал все эти годы. Они снова говорили друг с другом, снова смеялись, держась за руки, снова пили чай с лимоном…
Может быть, любовь действительно сильнее времени. Может, когда ожидание становится частью души, оно не исчезает, а просто превращается в новую встречу. В ту самую, которую он ждал каждое утро, каждую минуту, каждый вдох.
Марина улыбнулась сквозь лёгкую грусть, чувствуя, что этот день вдруг стал для неё особенным. Она знала, что старик больше не нуждался в ожидании. Он там, где всегда хотел быть.
Но вместе с этим она осознала кое-что важное и для себя. Одиночество, которое она так долго несла, больше не казалось таким неизбежным. Этот старик жил своим ожиданием, а она? Разве она тоже не цеплялась за воспоминания, прячась от настоящего? Разве её страх перед будущим не мешал ей увидеть, что жизнь проходит мимо?
Она не знала, сможет ли когда-нибудь снова полюбить, но поняла, что прошлое не должно становиться якорем. Оно должно быть частью её, но не превращаться в клетку. По всей видимости, настало время сделать шаг вперёд. Не ждать призрачного возвращения того, кого она потеряла, а идти дальше, открывая сердце чему-то новому.
Марина провела ладонью по глазам, вдохнула поглубже и пошла по улице. Впервые за долгое время она почувствовала лёгкость. Возможно, это было началом чего-то нового.
На следующее утро она прошла мимо привычного кафе и направилась к тому, где день за днём ждал свою жену старик. Ей казалось, что этот шаг был для неё необходим, что именно здесь она сможет что-то понять, осознать то, что до сих пор оставалось для неё неуловимым.
Она выбрала его столик, тот самый, у окна. Усевшись, провела ладонью по гладкой деревянной поверхности, словно ожидая, что стол продолжал хранить тепло его руки. Заказала чай с лимоном. Когда перед ней поставили чашку, тонкий ломтик лимона качнулся в янтарной жидкости, и это простое движение наполнило её сердце странной, щемящей грустью.
Она сидела и смотрела на это место уже иначе. Раньше оно было для неё точкой наблюдения, частью чужой жизни, но теперь стало чем-то большим. Она поймала себя на мысли, что впервые чувствует присутствие незнакомого старика так же, как он чувствовал свою жену. Это было не видение, не фантазия, а нечто едва уловимое – лёгкое прикосновение памяти, отражение в мире, где чувства сильнее времени. Она не видела его, но знала: он здесь, так же, как и его верность памяти жены, которая оставила свой след в этом кафе.
И вдруг Марина поняла: некоторые люди никогда не уходят. Они остаются рядом как незримое напоминание о настоящей любви. Она откинулась на спинку стула, прикрыв глаза веками и погрузившись в себя, и в этот момент почувствовала не одиночество, а странное, умиротворённое присутствие, которое незримо подсказало ей, что она больше не одна и жизнь продолжается.
.
Фикус и немного лирики
Александр Васильевич всегда был человеком спокойным, если не сказать, педантичным. Он гордился тем, что умел сохранять дистанцию со своими соседями. Во времена, когда самодостаточность стала символом способности обходиться собственными возможностями, не было смысла заводить ничего не значащие отношения, а тем более дружбу. Эти попытки казались ему излишними и бессмысленными.
К тому же он терпеть не мог поздние визиты и уже давно принял за правило проводить вечера в тишине, с любимым заварным чайником и старой книгой, которую перечитывал, наверное, уже раз двадцать. В его возрасте и с его темпераментом ничто не было более ценно, чем покой. Всё в его доме говорило о распорядке: завтрак ровно в восемь, обед – в час, и даже книги на полках были расставлены по алфавиту…
Но однажды, как назло, именно в такой вечер, когда он налил себе чашку ароматного чая и готовился устроиться поуютнее, тишину комнаты огласил дверной звонок. «Снова этот молодой человек с листовками по установке пластиковых окон, – недовольно пробормотал он, поднимаясь. – Неужели трудно понять, что в мире есть люди, которых вполне устраивают их деревянные окна?»
Однако, открыв дверь, Александр Васильевич обнаружил, что вместо рекламного листка его ждал совершенно другой сюрприз. На пороге стояла соседка с пятого этажа, Галина Петровна, энергичная женщина лет сорока с хвостиком, вечно куда-то спешащая с какими-то пакетами в руках и назойливой приветливостью на лице. Она стояла на пороге с горшком в руках, радостно улыбаясь, будто явилась с нему с подарком на день рождения.
– Александр Васильевич! – заявила она с воодушевлением, словно ее визит – событие века. – Извините за вторжение, но у меня к вам огромная просьба.
Он было начал уже отказываться, пытаясь объяснить, что не любитель растений… но соседка не дала ему договорить, затараторив:
– Видите ли, мне нужно уехать на неделю, а свой фикус, который для меня как маленький ребенок, я не могу никому доверить. А вот вы – человек ответственный… всегда вовремя оплачиваете счета, в одно и то же время гуляете, да и вообще, таких, как вы, в жизни осталось немного. Могли бы вы приглядеть за моим питомцем?
И она протянула ему горшок с фикусом, который Александр Васильевич машинально взял и с недоумением посмотрел на растение у себя в руках. Он хотел уже было вернуть его этой бесцеремонной женщине обратно, но она, выставив руку вперед, воскликнула:
– Нет – нет, дорогой Александр Васильевич! Вы не можете отказать мне в такой маленькой просьбе!
– Почему? – удивленно спросил он, растерявшись от такого невиданного напора.
– Мы же с вами соседи, – убедительно заявила Галина Петровна, хотя для него ее точка зрения убедительной совсем не была.
– Мне это совсем не…
Но договорить он не успел, поскольку соседка оказалась шустрее:
– Всего-то и нужно стаканчик воды каждый вечер.
И мгновение спустя добавила:
– И пару ласковых слов. Это обязательно. Растения чувствуют, когда их любят.
– Но я не люблю комнатные растения. У меня их никогда не было, так как считаю это насилием над их природой. Выращивать дома цветы равносильно тому, чтобы держать зверей в клетке.
– О, как вы не правы, милый Александр Васильевич! – всплеснула руками соседка.
– И никакой я не милый, – ворчливо возразил он, пытаясь отдать ей горшок с фикусом.
– Но вы не можете! – возмутилась Галина Петровна. – Фикус уже признал вас. Посмотрите, как он тянет к
вам свои листочки…
Александр Васильевич оторопело уставился на цветок. И действительно, листья, казалось, развернулись к нему. Ему стало как-то неловко за свою черствость и несговорчивость
– Ласковые слова? Поливать – ещё куда ни шло, но лирика к растениям? – мелькнуло у него в голове. – Что ж, если буду молчать, фикус на это своей хозяйке не пожалуется.
Однако на всякий случай уточнил:
– Ласковые слова… это обязательно?
– Конечно! Растения, как и люди, нуждаются в заботе и нежности, – убежденно ответила она. – Я обычно читаю ему что-нибудь из классики, стихи… Он очень любит Есенина. Ну так как, Александр Васильевич
И столько мольбы было в ее глазах, что он сдался. Правда, тотчас представил себя в домашнем халате, устраивающим поэтический вечер для фикуса, и эта картина показалась ему настолько нелепой, что он даже фыркнул.
– Хорошо, Галина Петровна, – нехотя согласился он, хотя всё внутри протестовало. – Поливать буду, но, что касается стихов, увы, не обессудьте.
Она посмотрела на него с лёгким разочарованием, но, по-видимому, боясь, что сосед может передумать, поблагодарила его и поспешно устремилась к лестнице. Алесандр Васильевич, проводив ее недовольным взглядом, с фикусом в руке возвратился в свою квартиру.
Некоторое время он стоял посередине гостиной, не зная, куда пристроить питомца, свалившегося на его несчастную голову. Где-то в глубине сознания всплыла информация, что в уходе за комнатными растениями нужно учитывать, что им больше по нраву – свет – или его отсутствие.
Проворчав себе под нос что-то невразумительное, Александр Васильевич направился к ноутбуку. Оказалось, что фикусы с темной листвой прекрасно растут в полутени, а растениям со светлой, пятнистой листвой нужно больше света, но без прямых солнечных лучей. Словом, идеальное место для них возле окна на восточной или западной стороне комнаты. Да и поливать их при температуре выше двадцати градусов нужно не чаще одного раза в два-три дня, но регулярно опрыскивать крону.
Александр Васильевич подошел к фикусу и внимательно рассмотрел цвет его листьев. Они были темными без каких-либо пятен, но со слабым глянцем. Он задумчиво почесал затылок.
– Видимо, Есенин не произвёл на тебя должного впечатления, – проворчал он, вспоминая слова соседки про стихи.
– Хм, ребенок, – хмыкнул он, глядя на фикус. – Хороша мамаша, даже не знает, как ухаживать за ним.
Взяв горшок, он быстро определился с местом для цветка и поставил его аккуратно на журнальный столик, прикрыв на всякий случай окно шторой. Немного, чтобы не лишать его полностью естественного света.
Утром он подошел к фикусу и неожиданно для самого себя спросил:
– Ну как, друг мой, у тебя прошла ночь на новом месте? Не скучал в одиночестве?
И, сделав несколько глотков крепко заваренного ароматного чая, добавил:
– Ты уж прости, но стихов не будет.
Уже отходя, Александру Васильевичу показалось, что цветок проводил его, укоризненно пошевелив своими копьевидными листьями. И он почувствовал, как глубоко внутри вина приподняла голову и неодобрительно покачала головой.
После завтрака он сходил в магазин и купил пульверизатор для орошения листьев. Затем налил в пятилитровую бутыль отфильтрованной воды и оставил настаиваться.
Когда наступил вечер, он снова подошёл к фикусу, иронично прищурившись, и даже решил «пообщаться»:
– Прижился уже? Или страдаешь по своей мамочке? Если тебе есть что сказать – говори. И не жди от меня лирики. А сейчас начнем водные процедуры.
Немного полив грунт, Александр Васильевич добросовестно опрыскал не только «лицевую», но и «обратную» сторону каждого листочка, поскольку прочитал, что именно она активнее впитывает влагу.
Фикус как-то сразу посвежел и, по мнению хозяина дома, даже помолодел.
Поскольку с уходом за фикусом было покончено, он, довольный собой, вернулся к своему любимому креслу возле торшера и взял в руки книгу. Однако чтение, как обычно, удовольствия не приносило, так как Александр Васильевич все время ощущал на себе укоризненный взгляд фикуса.
– Что, черт возьми, тебе надо? – вспылил он, раздраженно посмотрев на цветок. Но, вспомнив, что с ним нужно разговаривать ласково, виновато замолчал.
Спустя несколько минут, уже более спокойно, спросил:
– Ты хочешь, чтобы я почитал тебе стихи? Но, как я вижу, Есенин тебе не по душе. Тогда, может, послушаешь, что написала Цветаева? Впрочем, ты можешь от ее стихов загрустить. Наверное, я все же почитаю тебе сказки Пушкина. Если не понравятся, скажешь.
И Александр Васильевич, достав с полки томик знаменитого классика, стал читать фикусу Сказку о царе Салтане.
Каждое утро он начал придумывал для цветка что-то новое: сообщал ему новости, прочитанные в интернете, рассказывал, какой будет в течение дня погода на улице, что приготовит себе на завтрак… И каждый раз он чувствовал, что фикус, молчаливый и терпеливый, всё внимательно слушал, наклоняя листья в его сторону.
– Бред какой-то, – подумал Александр Васильевич, прогоняя из головы подобные нелепые мысли.
Вернулась Галина Петровна и, увидев свой цветок, изумилась:
– Вы, Александр Петрович, знаете какие-то волшебные слова? Я не узнаю свой фикус! Он так похорошел…
Тот смущенно сдвинул плечами, и, не продолжив разговор, вернулся в квартиру. Сел в свое кресло, посмотрел на пустой журнальный столик, который выглядел совсем одиноко без цветка. Оглянулся вокруг – гостиная тоже показалась ему пустой и безжизненной. Но больше всего Александра Петровича поразило то, что он ощутит пустоту в собственной душе.
В квартире вдруг стало слишком тихо, и тишина, вместо обычного покоя, стала раздражать. По утрам не с кем стало разговаривать, а по вечерам досаждало одиночество. Даже желание перечитивать любимые книги пропало.
Через несколько дней после возвращения соседки он случайно встретил ее в лифте. Она приветливо улыбнулась и, кажется, сразу всё поняла по его лицу.
– Вы скучаете, – сказала она сочувственно, но при этом хитро прищурившись. – Привязались к фикусу? Или скучаете по своим с ним… ну, скажем, беседам?
Александр Васильевич, смутившись, опустил глаза, но затем постарался выглядеть как можно более сдержанно. Однако всё же не смог удержаться:
– Если он вдруг заскучает по мне, вы знаете, где меня найти.
Галина Петровна засмеялась, а потом сказала:
– Такого «друга» легко найти в цветочном магазине. Кстати, один из них находится на соседней улице.
Александр Васильевич на это ничего не ответил, но, войдя в свою гостиную, вновь с тоской посмотрел на пустой журнальный столик у окна. И спонтанное решение заставило его вернуться в прихожую, надеть туфли и отправиться к ближайшему цветочному магазину.
Открыв дверь, он попал в цветочный рай, где радовали взгляд цветы, названий которых он раньше никогда не слышал. Среди них были ховеи, спатифиллумы, сансевиреи, марсины африканские, суккуленты, китайские розы, комнатные пальмы… но его глаза искали фикусы. Их оказалось много видов, но Александр Васильевич сразу же узнал «свой» фикус Микрокарпа, у которого, оказывается, даже было свое «имя».
Он бережно принес его в свой дом и поставил у окна.
– Ты любишь стихи или прозу? – спросил он с улыбкой, глядя на цветок с умилением.
Но, не заметив от него никакого отклика, с пониманием кивнул:
– Впрочем, откуда ты можешь это знать, проведя часть своей жизни в магазине, где до тебя никому не было дела. Я буду тебе поочередно читать и то, и другое, а ты уж сам выберешь, что тебе понравится.
В ответ на это фикус слегка шевельнул листочками – и Александр Васильевич весело рассмеялся. Жизнь снова обрела краски и смысл.
Сердце, потерявшееся во времени
Артемий Белов возвращался в город, который когда-то был его домом. Прошло слишком много лет, и теперь он не знал, кем будет здесь – гостем, чужаком или человеком, который напрасно пытается воскресить прошлое. Он думал, что, вернувшись, встретит лишь серые от времени стены, изменившиеся улицы и людей, которых уже не помнит. Но что, если город не просто изменился, а стал для него по-настоящему чужим, не оставив даже намёка на былое тепло, и стер его следы из памяти? Или, напротив, прошлое захлестнёт его с такой силой, что он пожалеет, что осмелился вернуться?
Артем не знал, кого боится встретить больше – тех, кого когда-то знал, или себя прежнего. Юного, наивного, полного мечтаний. Того, кто уехал отсюда с надеждой, что в мире есть что-то большее, чем этот тихий город. Прошлое могло оказаться добрым, но могло и больно хлестнуть его наотмашь реальностью, показать, что все эти годы он зря пытался убежать от того, что было его частью. Он не любил возвращаться. Не верил в ностальгию. Но сегодня напряжение не отпускало его: легкая тревога, тягучее чувство ожидания, будто там, на старых улицах, его ждет нечто неизбежное.
Когда поезд замедлил ход, Артем сжал пальцы в кулак. За окном мелькали дома – панельные многоэтажки с потемневшими фасадами, старые кирпичные здания, офисные центры… Вдоль дорог тянулись ряды одинаковых магазинов, разбавленных кафе с яркими вывесками. Вечерний свет ложился на крыши тонкими полосами, растушёвывая их очертания в сумерках. Город казался одновременно знакомым и отстранённым, как человек, с которым когда-то были близки, но теперь между вами – годы разлуки.
Город встретил его прохладным воздухом, пахнущим влажным асфальтом и листвой. Он изменился, но что-то в его ритме, в запахах, в неразборчивом гуле разговоров оставалось прежним. Будто он был живым существом, не ожидавшим возвращения тех, кто его когда-то покинул.
Артем шагал по перрону, вслушиваясь в голоса вокруг, и с каждым шагом чувствовал, как стены воспоминаний, возведенные годами, начинают трескаться. Он уехал отсюда, чтобы никогда не возвращаться. Но теперь, стоя среди чужого, почти безразличного города, понял: прошлое все равно не отпустит, пока он не встретится с ним лицом к лицу.
В груди сдавило от странного, гнетущего чувства – это было не просто возвращение, а столкновение с самим собой, тем, кем он когда-то был и кого оставил позади. Он осознавал, что этот город знает его лучше, чем он сам. Здесь жили его детские страхи и мечты, здесь он впервые полюбил, впервые потерял, впервые почувствовал, что жизнь может быть слишком тесной. Теперь все это нахлынуло разом, обрушившись ледяной волной.
Казалось, в воздухе ещё дрожат отголоски его прошлого, словно время сохранило их в тенях улиц, в лёгком вечернем ветерке, в редких гудках автомобилей. Он хотел бы думать, что стал взрослым, что стал кем-то другим, что его больше ничего здесь не держит. Но это была ложь. Что-то внутри сжалось, как будто невидимая рука прошлого стиснула его сердце, напоминая: ты не можешь просто вернуться и остаться прежним.
Артем шагал по улицам, которые некогда знал до мельчайших деталей, но теперь они казались ему странным смешением прошлого и настоящего. Знакомые очертания домов всё ещё угадывались за современными фасадами, но в них не было прежней теплоты. Он пытался узнать в этом городе тот, что жил в его памяти, но с каждым шагом понимал: его уже больше нет. Всё изменилось, и он сам – тоже. Лавки, где когда-то продавали выпечку с корицей, сменились супермаркетами с холодным стеклом витрин, и только слабый запах кофе, доносившийся откуда-то, вдруг пробудил в нём далёкое воспоминание: он и Катя, смеющиеся, с бумажными стаканами в руках, спешащие под тёплым летним дождем… Воспоминание пришло резко, неожиданно, ударило по сердцу волной нежности и боли, и на мгновение ему показалось, что если он закроет глаза, то услышит её голос, такой родной, каким был тогда.
Деревья вдоль проспекта казались выше, более старыми, их кроны соединялись над головой, образуя прохладный тоннель, в котором звучали отголоски прошлых разговоров. Эти улицы знали его когда-то, они хранили шаги, смех, шёпот. Здесь были спрятаны тысячи историй, и среди них – его история. Где-то здесь когда-то был книжный киоск, где он покупал романы, а рядом – скамейка, на которой он впервые признался в любви. Теперь вместо неё – безликий металлический столб с рекламой курсов английского. Ветер сорвал бумагу, и она медленно закружилась у его ног, как намёк на что-то потерянное. Он смотрел на эту незначительную деталь, но почему-то чувствовал, будто смотрит на свою жизнь – как страницы, что вырваны из книги и унесены ветром.
Да, город изменился, но в нём ещё прятались тени прошлого. В старых балконах с облупленной краской, в подъездах, где некогда звучал детский смех, в следах на асфальте, которые остались от давно ушедших дождей. И с каждым шагом Артем всё сильнее чувствовал: этот город не просто хранит его прошлое – он зовёт его обратно, нашёптывая о том, что когда-то здесь было самое важное. Но может ли он откликнуться? Может ли прошлое снова стать домом, или оно остаётся лишь эхом, которое дразнит его, но никогда не даст вернуться по-настоящему?
В груди нарастала острая, почти физическая боль. Было ощущение, будто он идёт по своей собственной памяти, но не может дотянуться до неё, не может вписаться в эти улицы, как и в прежнюю жизнь. Воспоминания звали его, но он понимал, что это призрачная иллюзия, за которой нет реальности. Он не принадлежал этому городу больше – или город не принадлежал ему? Он чувствовал себя словно человек, пришедший к порогу дома, но не имеющий ключа, чтобы войти. Возможно, он так и останется здесь вечным гостем в своём прошлом, чужим в настоящем, запертым между тем, что было, и тем, что ещё только предстоит.