«Центурионы» Ивана Грозного. Воеводы и головы московского войска второй половины XVI в.

© Пенской В.В., 2017

© «Центрполиграф», 2017

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017

Пролог

Дружино, не княжи руки ратных побивают, но наши; и ач князь переполошен, но мы здрави есьма; а половцы постерегши пристроились; да ночи деля не могут видети, колико наю; сего деля посмотрим, что ны Бог даст, или возворотим славу княжу и свою, или с честию ту костию ляжем, а врагом не дамы на себе посмехати.

Заголовок этой книги, звучит, несомненно, несколько претенциозно и, можно даже сказать, вызывающе – о каких «центурионах» применительно к московскому войску середины XVI в. может идти речь? Можно, конечно, ответить удивляющемуся такой постановке вопроса в шуточной форме – а что, собственно, тут необычного? Москва, как отписал Василию III старец Филофей, есть Третий Рим, а как Риму стоять без легионов? И какой легион без центурионов? Но если подойти к этому вопросу серьезно, без тени иронии, то, на наш взгляд, для проведения такой аналогии основания есть, и основания серьезные. Более того, осмелимся даже выдвинуть предположение, что именно они, «центурионы» Ивана Грозного, сотенные головы, головы стрелецкие, в меньшей степени вторые и третьи полковые воеводы, являлись тем костяком, тем скелетом, вокруг которого строилась «рать многая и несчетная» московских государей, и именно они были главными творцами побед государевых полков над многочисленными недругами. Но обо всем по порядку.

Начнем издалека. 24 мая 1571 г. на московских окраинах русские полки под водительством большого воеводы князя И.Д. Бельского потерпели поражение в битве с крымскими татарами. Итогом этой неудачи стало сожжение Москвы, огромный полон, захваченный крымцами (речь шла о 60 тысячах пленников1), десятки тысяч убитых и сгоревших в пламени грандиозного пожара и сильнейший удар по престижу Русского государства и лично Ивана Грозного. Возглавлявший этот печальной памяти набег на Москву хан Девлет-Гирей I имел все основания похваляться в послании к Ивану Грозному, что «яз деи деда своего и прадеда ныне зделал лутчи»2. А напомнил крымский «царь» русскому о другом похожем событии, имевшем место пятьюдесятью годами раньше, в 1521 г., когда татарская рать, предводительствуемая ханом Мухаммед-Гиреем I, дядюшкой Девлет-Гирея, под Коломной наголову разгромила русские полки, возглавляемые отцом И.Д. Бельского князем Д.Ф. Бельским.

При разборе причин этих двух крупнейших в русской военной истории XVI в. поражений, имевших столь разрушительные последствия, на память приходят две фразы. Одна из них принадлежит английскому дипломату и мемуаристу Дж. Флетчеру, посетившему Россию в 80-х гг. XVI в. Характеризуя принципы, которыми руководствовались в Москве при назначении командующих царскими полками, посол писал, что у московитов «большой» воевода «обыкновенно… избирается из четырех главных дворянских домов в государстве, впрочем, так, что выбор делается не по степени храбрости или опытности в делах воинских; напротив, считается вполне достойным этой должности того, кто пользуется особенным значением по знатности своего рода (выделено нами. – В. П.) и вследствие этого расположением войска, хотя ничем более не отличается»3. Такое впечатление, что на Москве тогда исходили из предположения, которое спустя четыреста лет озвучит антиковед Я. Ле Боэк. Последний, говоря о командном корпусе римских легионов, считал, что, поскольку «военная техника того времени не представляла большой сложности», то и «несколько недель практики командования были достаточными, чтобы усвоить ее основы»4. Более того, можно подумать, что царь, Боярская дума и дьяки Разрядного приказа предвосхитили афоризм К. фон Клаузевица, отмечавшего, что «военное дело просто и доступно здравому уму человека» (забыв как будто о том, что у этого афоризма есть и продолжение – «воевать сложно», и два приведенных в начале статьи примера это наглядно демонстрируют).

И еще одно высказывание, имеющее самое прямое отношение к предмету нашего разговора. Дж. Хэлдон, характеризуя особенности ведения войны византийцами-ромеями, отмечал, что «качество военачальников было одним из самых важных слагаемых успеха в византийских войнах. Во главе с одаренным и опытным полководцем имперские армии были способны творить чудеса на поле боя, тогда как под неумелым руководством даже отборные войска терпели страшные неудачи». И такую «полярность» в результативности действий византийских тагм он объяснял тем, что «в отличие от римских легионов I–II столетий византийские силы не имели надежного, испытанного, обладавшего высоким самосознанием и профессиональ ными навыками унтер-офицерского корпуса, способного организовывать и дисциплинировать свои части и зачастую исправлять тактические ошибки командиров (выделено нами. – В. П.)…»5.

Итак, сопоставив эти цитаты (взяв их в качестве неких аксиом), можно прийти к выводу, что проблема византийской, а вслед за ней и московской, «классической» эпохи (под ней мы подразумеваем войско Русского государства 2-й половины XVI – нач. XVII в., досмутного времени), армий заключалась в сильно колеблющемся уровне качества высших военачальников и отсутствии профессионального унтер-офицерского корпуса, тех самых центурионов, способных исправить ошибки высшего командования и на которых, по всеобщему мнению, держалась мощь римских легионов6. Кстати, в начале минувшего века русский военный теоретик, касаясь значения офицерского и унтер-офицерского корпуса в современной армии, отмечал, что «только офицеры и сверхсрочные унтер-офицеры являются истинными носителями военных традиций, дисциплины и технических военных знаний (выделено нами. – В. П.)…»7. Обозначив две эти проблемы, попробуем их рассмотреть более подробно, но прежде несколько слов о степени изученности самого вопроса о командном составе русского войска классической эпохи.

Увы, здесь особенными достижениями отечественной исторической науке похвалиться нечем, хотя в этом нет ничего удивительного. Что русская, что советская и постсоветская историография – ни про одну из них нельзя сказать, что проблемы развития военного дела Московской Руси были для них не то чтобы первостепенны, а вообще занимали сколько-нибудь значимое место. Единственная масштабная монография, целиком и полностью посвященная вопросам, связанным с развитием русского военного дела в допетровскую эпоху, исследование А.В. Чернова, увидела свет больше шестидесяти лет назад8, соответствующий раздел в коллективной монографии по истории русской культуры XVI в., написанный П.П. Епифановым, – почти сорок лет назад9. Интересующей нас проблемы эти историки касались вскользь, мимоходом, и, к сожалению, точно так же мимоходом пробежал по ней восемь лет назад В.А. Волков10. Историков, обращавшихся к истории русского служилого «чина» даже в последние десятилетия, как правило, в большей степени интересовали традиционные аспекты жизни этой социальной страты, связанные с его «службой» лишь косвенно11. И если, к примеру, вопросы, связанные с происхождением и генеалогией русской аристократии, ее участием в политической и военной жизни Русского государства той эпохи, в ставших классическими трудах отечественных историков еще рассматривались12, то тем служилым людям «средней руки», кто не входил в узкий круг «жадною толпой стоящих у трона», посвящено не в пример меньше работ13. Да и сам их объем, этих работ, обычно не впечатляет – как правило, это статьи в малотиражных сборниках. И в итоге получить доступ к ним порой бывает весьма непросто14. Однако, при всем при том, два главных вопроса, интересующие нас, в этих работах практически не рассматриваются. Лишь в последнее время появился ряд работ, в которых эта проблема поднимается, но лишь частично15. И этой работой мы предпринимаем попытку обратить внимание как профессионального исторического сообщества, так и рядовых любителей отечественной истории на роль и место среднего командного состава в русском войске второй половины XVI в. (при этом преднамеренно заостряя формулировки), благо для этого к сегодняшнему дню сложились более чем прежде благоприятные условия (и прежде всего касающиеся источников16). В принципе комплекс дошедших до нас источников по интересующей нас проблеме на первый взгляд представляется достаточно обширным. Прежде всего это разрядные записи, и преимущественно в частных разрядных книгах, которые более подробны, нежели официальный государев разряд17. Обусловлено это было тем, что частные разрядные книги являлись, по выражению отечественного исследователя Ю.В. Анхимюка, «местническими справочниками»18. Однако есть одно обстоятельство, которое затрудняет использование разрядных записей для исследования роли голов – в местническом деле 1589 г. князя В.В. Литвинова-Масальского с Р.В. Алферьевым было записано, что «с родословными людьми неродословным счету не живет»19. Поэтому разрядные записи представляют больший интерес при изучении карьеры «младших» воевод, «лейтенантов», тогда как прочие головы, не важно, сотенные ли, стрелецкие ли или какие иные, в силу своего «худородства» на страницы разрядов попасть могли только при очень благоприятных обстоятельствах. И поэтому в плане изучения «служб» наших героев намного больший интерес представляют летописи эпохи Ивана Грозного, тем более что, судя по всему, при их составлении широко использовались документы Разрядного приказа (те же разрядные записи, наказы воеводам и их «отписки», присланные воеводами сеунчи и прочие материалы подобного типа). Особенно подробны в этом плане летописные записи периода собственно Ливонской войны 1558–1561 гг. Пожалуй, ни до, ни после в сохранившихся материалах роль «центурионов» не просматривается столь же зримо и выпукло, как в эти годы. Дополнительную информацию к размышлению дают актовые материалы (позволяющие оценить материальное положение отдельных «центурионов» и их родственные связи)20, родословцы21, синодики и пр. И естественно, поскольку вследствие плохой сохранности что государственных, что частных архивов той эпохи, материалов, имеющихся в нашем распоряжении, все же недостаточно, приходится прибегать к косвенным свидетельствам из боевой практики русских полков, анализируя ход тех самых «прямых дел» и осад.

Теперь, когда мы кратко коснулись историографии проблемы и источников, определимся, прежде чем продолжить дальше, относительно того, кого считать «центурионами»? Этот условный (sic!) термин можно понимать, на мой взгляд, двояко. Широко – и тогда в него будут включены начальные люди двух «рангов», младшие воеводы (вторые и третьи полковые, те самые «лейтенанты» (по терминологии Флетчера), заместители и помощники «старших», первых полковых воевод) и головы, сотенные, стрелецкие, казачьи, «у наряду» и прочие. Узко – и тогда в нее войдут только головы и равные им по «рангу» начальные люди. Правда, многие «лейтенанты» также начинали свою карьеру головами, но в силу своего происхождения их служебные перспективы были более радужными, нежели у выходцев из среды рядовых детей боярских. Отметим, однако, что и здесь возможны варианты. Достаточно сравнить статус в московской военной иерархии XVI в. Шереметевых и Игнатьевых. Шереметевы были дальними потомками боярина великого князя Симеона Гордого Андрея Кобылы, а Игнатьевы вели свое родословие от Федора Бяконта, «выехавшего» в Москву из Черниговщины еще при Данииле Александровиче. Однако Шереметевы сумели удержаться на московском военно-политическом олимпе, а вот Игнатьевы – нет. Как отмечал С.Б. Веселовский, «многие (Игнатьевы. – В. П.) служили по московскому списку (в 1550 г. в избранную тысячу попали двенадцать Игнатьевых), изредка (sic!) они были головами в полках, и только один (Темка Федоров) возвысился до стратилатского чина (правда, С.Б. Веселовский забыл о еще одном представителе рода Игнатьевых, дослужившегося до воеводского чина – Русине Игнатьеве, сложившем свою голову осенью 1558 г., будучи воеводой в ливонском замке Ринген. – В. П.)…»22. Но даже у «лейтенантов» шансы стать «большими» воеводами были невелики. Тот же Шереметев Меньшой (как и, к примеру, упоминавшийся выше Д.И. Хворостинин), несмотря на отличный послужной список и богатый опыт вождения войск, был все время на вторых ролях23. Поэтому, по нашему мнению, термин «центурионы» все же позволительно трактовать в широком смысле, включая сюда как «лейтенантов», так и рядовых голов, которым в силу их «худородства» «стратилатские», воеводские чины (за редким исключением) не светили.

Итак, после этого затянувшегося вступления перейдем к самому важному – почему мы полагаем необходимым обратить особое внимание на «центурионов» Третьего Рима? И чтобы ответить на этот вопрос, подойдем к нему несколько необычно, кружным путем. Зададимся вопросом – а каким был характер подготовки московского «генералитета», «больших воевод» русского войска второй половины XVI в., тех самых, которые навыкли служить государю со «своим набатом». Очевидно, что именно этот параметр являлся определяющим, базовым – от качества обучения будущих «больших» воевод напрямую зависела и эффективность действий руководимых ими государевых полков. Как обстояло дело с этим в тогдашней России? Нет никаких сомнений, что для тех времен, о которых пойдет речь дальше, правильное, «регулярное» военное образование, обучение командного состава, сочетающее изучение военной теории с полевой практикой, – дело далекого будущего. Конечно, можно вспомнить о том, что венецианский посол Марко Фоскарини (?) писал, что «в настоящее время (то есть в конце 50-х гг. – В. П.) император Иван Васильевич много читает из истории римской и других государств, отчего он научился многому». И к этому он добавлял, что молодой русский царь «часто советуется с немецкими капитанами и польскими изгнанниками»24. Однако это свидетельство, позволяющее предположить, что в Москве были знакомы с классической литературой и, быть может, с какими-то сочинениями по военной теории (так, «Тактика» императора Льва VI Мудрого на итальянском языке была издана в Венеции в 1541 г.25), пока остается единственным. Это не дает сколько-нибудь серьезных оснований для предположений о существовании в то время в Московии системы военного образования, подобной той, что сложилась к тому времени на Западе в аристократической среде (чтение античных классиков вкупе с изучением теоретических трактатов и последующей практикой26). Более того, несмотря на достаточно высокий уровень грамотности, присущий русской не только элите, но и «среднему классу» той эпохи, мы не имеем каких-либо попыток обобщения, пусть и в форме мемуаров или записок, собственного военного опыта. Правда, англичанин Дж. Горсей упоминает о том, что князь И.Ф. Мстиславский вел некую «секретную хронику», с которой он, Горсей, имел возможность познакомиться27. Но, как и в предыдущем случае, это свидетельство единственное в своем роде, и к тому же эта «хроника», если она и существовала, до нас не дошла, и можно только догадываться, о чем там шла речь. Безусловно, определенные попытки осмысления накопленного опыта ведения войн делались, и сам факт осуществления военных реформ в 50-х – начале 60-х гг. об этом свидетельствует, равно как и сохранившиеся наказы воеводам, отправлявшимся во главе царских полков на «фронт» (примером тому может служить знаменитый наказ князю М.И. Воротынскому, полученный им накануне Молодинской кампании 1572 г.28). Однако более или менее целостного изложения основных положений московской военной теории, более того, каких-либо уставов и наставлений по обучению и вождению войск того времени мы не имеем29.

Остается единственный путь постижения «науки побеждать» – вполне традиционный практический, в рамках существующей и хорошо знакомой военной традиции, складывавшейся на протяжении многих десятилетий. «Делай как я» – судя по всему, именно этот принцип был положен в основу подготовки высших командных кадров в московской армии «классического» периода (под классическим периодом мы понимаем прежде всего вторую пол. XVI – начало XVII в.).

Однако при всей разнице войны современной и войны средневековой все равно война даже в те патриархальные времена оставалась сложным делом, и, чтобы стать настоящим профессионалом, нужны были годы походов и сражений, в которых был бы набран необходимый опыт, знания и навыки вождения многотысячных ратей. Попытки же молодых и неопытных, но заносчивых и преисполненных самомнения аристократов взять на себя всю полноту командования и ответственности могли привести к весьма печальным последствиям, и таких примеров в истории, в том числе и русской, немало. Достаточно вспомнить об упоминавшемся выше поражении русских войск в 1521 г. под Коломной, когда молодой и неопытный воевода князь Д.Ф. Бельский, оказавшись в сложной ситуации, растерялся и, утеряв нити управления войсками, был разбит татарами. С. Герберштейн отмечал при этом, что князь «был молод, пренебрегал стариками (мнением более опытных воевод-ветеранов. – В. П.), которых это оскорбляло: они в стольких войнах были начальниками, теперь же оказались без чести…»30. Кстати, если касаться опыта Д.Ф. Бельского, то при всей его знатности и «дородности» опыта руководства большой полевой ратью к 1521 г. он не имел никакого. Для 22-летнего князя кампания 1521 г. на «берегу» должна была стать не только его первой в качестве главнокомандующего, но и вообще первой полевой кампанией31. Карьера его сына до трагического 1571 г. также не впечатляет большим количеством боевых эпизодов. О начале его военной службы сведений нет, можно лишь догадываться, что отец брал с собой сына в кампании (в 1541 г. на Оку, отражать нашествие Сахиб-Гирея I, и потом в казанские походы). Примечательно, что юный князь уже тогда занимал отнюдь не последнее место в придворной иерархии – на царской свадьбе он «на великого князя месте сидел», но при этом военные службы его до 1555 г., когда он вдруг оказывается первым среди дворовых воевод32, никак не отмечены в разрядах или в летописях. И с 1555 г. И.Д. Бельский практически непрерывно занимает пост «большого» воеводы, являясь первым воеводой большого полка, главным образом на «береговой» службе. Однако при этом эпизодов, которые можно назвать боевыми, в его послужном воеводском списке – раз-два и обчелся: Полоцкий поход 1562/63 г. да походы против Дивей-мурзы в июле 1560 г. и на помощь осажденному татарами Болхову в октябре 1565 г. (да и то в обоих случаях обошлось без «прямого дела» с участием главных сил русской рати во главе с Бельским, ибо воеводы «крымских людей не сошли»)33.

Конечно, можно сказать, что примеры отца и сына князей Бельских непоказательны, и это утверждение будет справедливо на фоне сравнения их карьеры с карьерой князя М.И. Воротынского, которого князь А.М. Курбский характеризовал следующими словами: «Муж наилепший и наикрепчайший… в полкоустроениях зело искусный… много от младости своей храброствовал»34. За плечами Воротынского, назначенного в кампанию 1572 г. первым воеводой большого полка, было 30 лет непрерывной военной службы35. Начало его карьеры, согласно разрядным книгам, относится к 1543 г., когда он был назначен первым воеводой в пограничный Белев. Затем его ожидало наместничество в Калуге и «годование» воеводой в пограничном Васильгороде. Службу на «берегу» он переменял на командование полками, отправлявшимися раз за разом на Казань. Шаг за шагом он приближался к высотам военной иерархии, и вот в 1552 г. он был назначен вторым воеводой большого полка и вместе с Иваном IV ходил к Туле, когда под ее стенами появился Девлет-Гирей с войском (вот тут едва не состоялось первое «знакомство» воеводы с крымским «царем»). В знаменитом казанском походе 1552 г., завершившемся падением Казани и Казанского «царства», М.И. Воротынский был вторым воеводой большого полка и сыграл важную роль в ходе осады и штурма татарской столицы. Его боевые заслуги были отмечены новым назначением – по возвращении домой Воротынский впервые получил самостоятельное командование, будучи назначен первым воеводой большого полка трехполковой рати, возвращавшейся домой полем «коньми».

Казанское «взятье» выдвинуло воеводу, находившегося в самом расцвете сил (ему было тогда около 40 лет), в узкий круг высших военачальников Русского государства. Вся его последующая карьера проходила на «берегу» (за исключением периода с осени 1562 г. по 1565 г., когда князь находился в опале и в ссылке). На протяжении почти 20 лет князь попеременно, в зависимости от подбора воевод на командование полками в очередной кампании, был первым или вторым воеводой большого полка или же первым воеводой передового полка либо полка правой руки. Не вполне доверяя князю36, Иван Грозный тем не менее признавал за ним огромный опыт «польской» службы – вряд ли случайным было решение царя назначить именно Воротынского 1 января 1571 г. «ведати станицы и сторожи и всякие свои государевы полские службы»37. В трагические майские дни 1571 г. М.И. Воротынский, командуя передовым полком земской рати, единственный из всех воевод не только сумел сохранить боеспособность вверенных ему сил, но и «провожал» крымского царя от московского пепелища до самого Поля.

Можно привести и другие подобные примеры, однако, похоже, в случае Воротынского, как и во многих других, отсутствие нужного теоретического и порой практического опыта компенсировались в известной степени природной сметкой и талантом. А опыт приходил со временем, по мере возмужания воеводы. Но в таком случае возникает другой вопрос – кто же тогда был хранителем тех самых традиций, о которых говорил Михневич, кто был ядром войска, «дядькой» при молодых аристократах, постигавших на практике азы военного искусства? И здесь напрашивается предположение, что главная тяжесть войны ложилась на плечи среднего и низового командного звена русского войска. И снова одна весьма примечательная цитата. Имперский посланник С. Герберштейн, человек весьма осведомленный и наблюдательный, неоднократно бывавший в России при Василии III, характеризуя татарские военные обычаи, писал, что «когда им (татарам. – В. П.) приходится сражаться на открытой равнине, а враги находятся от них на расстоянии полета стрелы, то они вступают в бой не в строю, а изгибают войско и носятся по кругу, чтобы тем вернее и удобнее стрелять во врага. Среди таким образом (по кругу) наступающих и отступающих соблюдается удивительный порядок. Правда, для этого у них есть опытные в сих делах вожатые (ductores – такой латинский термин использовал Герберштейн. – В. П.), за которыми они следуют. Но если эти (вожатые) или падут от вражеских стрел, или вдруг от страха ошибутся в соблюдении строя, то всем войском овладевает такое замешательство, что они не в состоянии более вернуться к порядку и стрелять во врага»38.

В этой фразе обращает на себя внимание чрезвычайно важная роль татарских ductores’ов! Ведь выходит, что на поле боя именно татарские командиры низшего и среднего звеньев – главные организаторы победы, от их действий, от их умений и навыков вождения своих людей на поле боя зависит если не все, то очень и очень многое. Но недаром русская поговорка говорит, что с кем поведешься – от того и наберешься (или другой ее вариант – скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты). Во второй половине XV – начале XVI в. процессы «ориентализации» тактики, стратегии и обусловленного ими комплекса вооружения русского войска, в особенности поместной конницы, зашли настолько далеко, что, по большому счету, в глазах тех же иностранных наблюдателей между татарским и русским воином не было никакой существенной разницы. Следовательно, можно с уверенностью утверждать – то, что говорят о татарах, приложимо и к русским. И напрашивается вывод: главная тяжесть что «большой», что «малой» войны ложилась на плечи среднего и низового командного звена русского войска. Именно они, вторые и третьи полковые воеводы, головы сотенные и стрелецкие, казацкие и «у наряду», опытные ветераны и настоящие профессионалы, закаленные во множестве походов и схваток, неоднократно рисковавшие своей головой, находившиеся в самой гуще схватки, непосредственно руководили рядовыми бойцами и обеспечивали «большим» воеводам и возможность на практике усвоить военные премудрости и завоевать победу.

Эти «центурионы» Третьего Рима, подолгу командуя тактическими подразделениями стрельцов, казаков или детей боярских, регулярно вступали в боевое соприкосновение с неприятелем, причем на разных направлениях и на разных ТВД, накапливали огромный практический опыт ведения боевых действий разнообразного характера – здесь и набеги, и участие в «прямом деле», и осады, и пр. Да, они, в силу своего «худородства», как и настоящие римские центурионы, не могли рассчитывать (за очень, очень редким исключением) на воеводские должности (разве что наместником где-нибудь на далекой окраине, в захудалой небольшой крепостце или остроге или, в лучшем случае, могли стать одним из воевод «лехкой» или «плавной» рати, быть в которой для знатного московского аристократа было бы «невместно»). Но от них, как от татарских ductores’ов, во многом зависел на деле исход сражения и кампании в целом как суммы сражений и схваток. Еще раз подчеркнем – на наш взгляд, именно их опыт и выучка давали возможность таким людям, как И.Д. Бельский или М.И. Воротынский, не только на практике овладеть необходимым минимумом практических знаний, но и, в случае необходимости, исправить ситуацию.