Очерки истории Ливонской войны. От Нарвы до Феллина. 1558—1561 гг.
- -
- 100%
- +
Наконец, великодержавные претензии ханов по-прежнему не находили понимания в Москве. Как, к примеру, должны были реагировать в русской столице на послание хана Сахиб-Гирея I, брата Мухаммед-Гирея? Недовольный промедлением «московского» в сношениях с ним, «Великие орды великим царем силы находцем и победителем», он писал юному Ивану IV в мае 1538 г., что вот-вот выступит из Крыма с войском в поход на Москву. И если великий князь хочет спасти себя и свою страну от разорения, продолжал крымский «царь», то пускай немедленно «своего большего посла с своею казною наборзе бы еси его к Путивлю послал. А перед ним бы еси часа того послал к нам сказати, чтоб в малых днех у нас были». «И будеш по моему слову, – продолжал хан, – ино вельми добро, и мы с тобою, по тебе посмотря, мир учиним». Ну а если Иван, не прислушавшись к голосу разума, по-прежнему будет упорствовать, то тогда, грозил Сахиб-Гирей, «и ты посмотрит, что мы тебе учиним… более ста тысяч рати у меня есть и возму, шед, из твоей земли по одной голове, сколько твоей земле убытка будет и сколько моей казне прибытка будет, и сколько мне поминков посылаешь, смети того, убыток свои которой более будет, то ли что своею волею пошлеш казну и что сколько войною такою возмут, гораздо собе о том помысли. И только твою землю и твое государство возму, ино все мои люди сыти будут»[23].
К счастью для Москвы, Сахиб-Гирей, который, с его воинственностью и угрозами мог бы стать для Москвы серьезной головной болью (тем более что ему удалось навести порядок в Крыму и восстановить тамошнюю «вертикаль власти»), ею не стал. Судя по всему, московское направление крымской политики для него не являлось первостепенным. Увлеченный, как и его брат Мухаммед, внешнеполитическими прожектами, Сахиб-Гирей упустил из виду пробуждение московского медведя.
В Москве же тем временем произошли серьезные перемены. Со смертью воинственного Мухаммед-Гирея угроза нового разрушительного «крымского смерча» стала не столь актуальной – крымским царевичам было не под силу поднять на Русскую землю весь крымский юрт[24]. «Малая» же война при всей ее болезненности не носила для Москвы фатального характера, и Василий III вместе с боярами решил все же не менять ориентиры во внешней политике. Западное, «литовское» направление оставалось главным, а восточное и южное, «татарские», по отношению к первому второстепенными. Действия Москвы здесь были продиктованы стремлением не допустить формирования под крымской эгидой единого татарского «фронта» с антимосковской направленностью. Если бы такая коалиция возникла, то Василию пришлось бы отказаться от своих планов продолжить экспансию на западе (между тем, как полагает М.М. Кром, в начале 1530-х гг. Россия и Литва находились на грани войны, и действия Василия III в эти годы как будто подтверждают эту версию[25]). Потому-то все усилия Москвы были нацелены на то, чтобы не допустить возникновения такого союза. Для этого она активно вмешивалась в крымскую «замятню», поддерживая Саадет-Гирея, преемника Мухаммед-Гирея, но одновременно не забывая «прикармливать» и его соперника Ислам-Гирея. Одновременно русские дипломаты искусно играли на противоречиях между «московской» и «крымской» «партиями» в Казани (и не останавливаясь перед военными демонстрациями, которые должны были привести на казанский стол «московского» хана), привечали ногайских мирз (памятуя о старинной вражде ногаев и крымцев), сколачивая и здесь «московскую» «партию». Таким образом, можно с достаточно высокой степенью уверенности говорить о том, что в целом московская стратегия на этом направлении оставалась оборонительной, и глобальных задач по окончательному решению татарского вопроса в Москве не ставили – но до поры до времени. Эта пора наступила в начале 40-х гг. XVI в. Бурные политические пертурбации и скоротечные перемены на московском политическом Олимпе, последовавшие за безвременной кончиной матери Ивана IV Елены Глинской, железной рукой управлявшей государством за малолетнего сына, привели к смене внешнеполитического вектора. Сперва в январе 1542 г. в результате классического дворцового переворота пал могущественный боярин князь И.Ф. Бельский, а вместе с ним и его конфидент митрополит Иоасаф. Спустя пару месяцев, в марте того же года, на незанятую митрополичью кафедру был возведен новгородский архиепископ Макарий, а освободившуюся в связи с его поставлением на митрополию новгородскую кафедру занял игумен новгородского Хутынского монастыря Феодосий[26]. Затем, согласно разрядным записям, «лета 7051-го году в сентебре (т. е. осенью 1542 г. – В. П.) приговорил князь великий итить в козанские места из Мурома воеводам по полком»[27]. Правда, этот поход, по неясным причинам, не состоялся, но спустя два с половиною года, в апреле 1545 г., «послал князь великий Иван Васильевич всеа Русии впервые х Козани в судех полою водою воевод своих по полком князя Семена Ивановича Пункова Микулинского с товарыщи из Нижнева Новагорода по полком»[28]. Этой экспедицией было положено начало долгой, растянувшейся на семь с лишним лет очередной, которой уже по счету, Казанской войне. Закончилась она в октябре 1552 г. кровавым взятием Казани и покорением Казанского юрта (не сразу «подрайская землица» признала власть московского государя и его наместников, не сразу – только лишь после долгого и упорного сопротивления). Но вот что любопытно во всей этой «казанской истории» – митрополит Макарий и новгородский архиепископ Феодосий играют в ней далеко не последнюю роль. Именно они выступают (в особенности Макарий[29]) апологетами наступательной войны против казанских татар и всячески поддерживают воинственные настроения молодого Ивана IV и его воинов, изрядно приунывших после двух первых безуспешных крупномасштабных походов на Казань[30]. Впору говорить о том, что Макарий и второе после него лицо в русской церковной иерархии (Феодосий Новгородский) – лидеры «партии войны» при московском дворе, одни из главных закоперщиков и инициаторов наступления на Казань!
Понятно, конечно, что при всем влиянии Макария на русский внешнеполитический курс 40-х гг. XVI в. он не мог в одиночку направить энергию юного Ивана на борьбу с казанцами. Однако осмелимся высказать предположение, что появление Макария на политической авансцене переломило ситуацию в пользу «партии войны», после чего обострение конфликта с Казанью и переход его в «горячую» стадию стал неизбежным. Активизация же русской внешней политики в Поволжье, наступление на Казань, затем на Астрахань и попытки Москвы закрепиться на Северном Кавказе вызвали серьезное беспокойство не только в самом Крыму, но что более важно – в Стамбуле. Сопоставим несколько событий – активизацию русской экспансии в Поволжье, два похода во главе с самим царем против Казани, предпринятых в конце 40-х гг. XVI в., вмешательство Москвы в ногайские дела (а сближению Москвы и ногаев способствовал общий взаимный интерес – борьба с растущим влиянием Крыма), дворцовый переворот в Крыму, в результате которого Сахиб-Гирей I, явно переставший обращать должное внимание на поволжские дела и вообще проявлявший излишнюю, по мнению Стамбула, самостоятельность, был убит и заменен Девлет-Гиреем I, и султанское послание последнему, датируемое февралем 1552 г.[31], в котором султан фактически давал новому хану карт-бланш на любые действия для защиты интересов ислама (читай, османских) в Восточной Европе. Добавим к этому тот факт, что на 2-ю половину 40-х гг. XVI в. приходится активизация контактов Москвы с Империей – знаменитая миссия немецкого авантюриста Г. Шлитте (о ней подробнее мы скажем ниже). И что самое любопытное, Шлитте, выступая в роли неофициального эмиссара Ивана IV[32], зондирует в Вене почву на предмет заключения союза между Империей и Русским государством, острием своим направленного против Османской империи. И наконец, Москва свертывает свою активность на западном, литовском направлении. Заключенное в 1537 г. по итогам Стародубской войны 1535–1537 гг. перемирие продлевалось в 1542, 1549, 1554 и 1556 гг., и это несмотря на то, что определенная напряженность в отношениях между двумя государствами продолжала сохраняться. Более того, в начале 50-х гг., по мере эскалации конфликта на южном направлении, в Москве постепенно кристаллизуется идея заключения русско-литовского антикрымского союза, ради которого Иван IV был готов пойти на серьезные уступки Вильно[33].
Вряд ли все это было простым совпадением! Поневоле возникает предположение, что все эти события явно из одного ряда и теснейшим образом взаимосвязаны. Агрессивная, экспансионистская политика Москвы в Поволжье и прилегающих к нему регионах неизбежно вела, в случае успеха (а он был весьма вероятен при условии, что московской правящей верхушке удастся договориться о совместных действиях с литовской, тем более что среди литовских панов было немало сторонников союза с Москвой, острием своим нацеленного против татар), к серьезному изменению расстановки сил в Восточной Европе. Усиление же позиций Москвы было не в интересах Стамбула, тем более что там были осведомлены о давних планах Рима и Вены привлечь Русское государство к антиосманской коалиции. И, не желая ввязываться в восточноевропейские политические проблемы (поскольку у падишаха хватало головной боли и на Балканах, и в бассейне Средиземного моря), Сулейман I решил, оставляя за собой свободу рук и не желая преждевременно портить отношения с Москвой, сковать ее по рукам и ногам посредством Крыма.
Намерения султана совпали с позицией «партии» вой ны при крымском дворе, ядро которой составили давние литовские «доброхоты» (активно субсидируемые из Вильно) и беглецы из Казани и Астрахани. Эта партия оказывала растущее давление на Девлет-Гирея, человека осторожного и не склонного к опрометчивым шагам, стремившегося не доводить дело до полного разрыва с Москвой и по возможности разрешить противоречия путем переговоров. Но, памятуя о печальной судьбе своего предшественника и недовольный неуступчивостью своего московского партнера (который на волне послеказанской эйфории замыслил ни много ни мало, а посадить на крымском столе «своего» хана), он не слишком упорствовал в своем миролюбии (тем более, что военный успех мог сделать Ивана Грозного более отзывчивым к предложениям из Бахчисарая).
Эти (и, возможно, ряд других) соображений в немалой степени способствовали тому, что с 1552 г. Девлет-Гирей вступает с Иваном Васильевичем в период долгой конфронтации. «Война двух царей» продолжалась фактически четверть века, до самой смерти Девлет-Гирея в 1577 г., и потребовала от обеих сторон колоссальных усилий и жертв[34]. Здесь, на степном пограничье, на крымской «украине», на «берегу» – оборонительном рубеже по Оке, – решалась и решилась в конечном итоге летом 1572 г. у подмосковного села Молоди судьба Восточной Европы[35]. И именно эта война была для Ивана Грозного главной, первостепенной! В конце концов, даже на пике своих успехов в 1580–1581 гг. король Речи Посполитой Стефан Баторий мог только мечтать о походе на Москву, а вот Девлет-Гирей дважды сделал это, причем в свой первый приход, в 1571 г., сумел сжечь русскую столицу дотла. И кто знает, как бы повернулись события дальше, как изменилась бы расстановка сил на восточноевропейской (и не только на ней) шахматной доске, если князь М.И. Воротынский проиграл бы битву при Молодях?
2. Ливонский «узелок»
История про то, как Иван Грозный боролся с татарами, конечно, интересна и поучительна, скажете вы, уважаемый читатель, но речь-то идет о войне в Ливонии? И зачем в таком случае столь длинное вступление про совсем другую войну? Что ж, попробуем ответить на этот вполне логичный вопрос. Зададим для начала встречный вопрос – а какое, собственно говоря, место во внешнеполитической «доктрине» Москвы (если этот современный термин можно применить к тем раскладам, основываясь на которые в русской столице принимали те или иные шаги на международной арене) занимала Ливония и проблемы отношений с ней? И ответ будет очевидным – до поры до времени даже и не второстепенное. Любопытный факт – долгое время Москва вообще не имела непосредственных отношений с Ливонской конфедерацией.
Дипломатические связи с ней поддерживали, договоры и соглашения заключали новгородский и псковский наместники. По меткому замечанию А.И. Филюшкина, для «надменных московитов» Ливония была второстепенным государством, недостойным преклонить колена перед государем, и самое большее, на что она могла рассчитывать, – так это на сношения с государевыми наместниками Новгорода Великого и Пскова[36]. И в том не было никакого «сорома» для ливонцев и приравненных к ним шведов, поскольку, по словам Ивана Грозного, «на нашей отчине, на великом Новегороде, сидят наши бояре и намесники извечных прироженных великих государей дети и внучата, а иные Ординских царей дети, и иные Полские короны и великого княжства Литовского братья, а иные великих княжеств Тверского и Резанского и Суздалского и иных великих государств прироженцы и внучата, а не простые люди…»[37]. И после того, как весной 1503 г. было подписано перемирие, поставившее точку в короткой войне между Ливонией и Русским государством и установившее новую, устраивающую Москву реальность на «немецкой украине», северо-западный рубеж надолго перестает привлекать пристальное внимание Москвы. Ее в намного большей степени заботили проблемы «большой» политики, связанной с Литвой и татарами, ну а для того, чтобы решать возникающие в отношениях с Ливонией вопросы, достаточно было и посаженных наместниками в Новгороде и Пскове «прироженных великих государей детей и внучат».
Тем временем, пока внимание Москвы было занято литовскими да татарскими делами, на ливонском рубеже начали постепенно накапливаться проблемы. Магистр В. фон Плеттенберг более или менее успешно воевал с полками Ивана III, однако прекрасно осознавал при этом, что его успехи были не столько его заслугой, сколько тем, что внимание могущественного соседа Ливонии было отвлечено на борьбу с Литвой. Поэтому, когда после смерти Ивана король Польши и великий князь литовский Сигизмунд I, соблазнившись предложением казанского хана Мухаммед-Эмина вместе с крымским ханом Менгли-Гиреем выступить против московита, предложил магистру принять участие в антимосковской коалиции, Плеттенберг под благовидными предлогами отказался от такой чести[38]. Однако Ливонская конфедерация была рыхлым, децентрализованным государственным образованием, и магистр, несмотря на весь свой авторитет и влияние, не мог полностью контролировать действия остальных членов ее. И вот постепенно, шаг за шагом, начали накапливаться взаимные претензии новгородцев, псковичей, ивангородцев и ливонцев (прежде всего ревельцев и нарвитян) относительно всяческих утеснений в торговле, которые претерпевали купцы с обеих сторон. И тут уже не важно, кто начал притеснять купцов первым – русская ли сторона, ливонская ли, важно другое – на русско-ливонском пограничье началась торговая война. Для Москвы она была тем более болезненной, если принять во внимание ее зависимость от поставок из-за рубежа целого ряда товаров, которые можно назвать стратегическими, – прежде всего драгоценных и цветных металлов (которых на Руси не было). Ливонские же города, стремясь сохранить столь выгодное для них положение посредников в торговле России с Западом, и ливонские же ландсгерры (преследуя свой политический интерес)[39] препятствовали вывозу этих товаров в Московию, и под их давлением ливонский ландтаг неоднократно налагал запреты на вывоз серебра, свинца, меди и олова (да и не только этих товаров) в Россию[40]. Стремясь обойти эти препоны, русские купцы ищут обходные пути. Так, например, серьезное недовольство ратманов Дерпта, Ревеля и Нарвы вызвала попытка купцов из Пскова, Ивангорода и Новгорода отказаться от использования традиционных сухопутных торговых маршрутов и перейти к перевозке товаров морем, в том числе и используя зафрахтованные шведские шкуты[41]. Как серьезную угрозу своим торговым интересам ливонские купцы рассматривали попытки третьей стороны вмешаться в процесс товарообмена и тем самым сбить цены. Потому-то с большой тревогой добрые нарвские бюргеры писали летом 1531 г. в Ревель о том, что некий амстердамский «купец» прибыл в Ивангород и, бросив якорь в гавани, разгрузился, имея на борту груз свинца, вина и сельди. И что вызвало особое беспокойство нарвских ратманов, так это то, что голландцы нашли русскую гавань достаточно удобной, посему и намеревались в будущем году явиться сюда в большем, чем ныне, количестве. Примечательно, что у шхипера голландского «купца» был императорский паспорт и разрешение на торговлю с русскими (впрочем, это и неудивительно, ибо император Карл V покровительствовал нидерландцам)[42].
Проблемы, которые испытывали русские купцы в торговле с Западом при ненадежном посредничестве ливонцев, не могли, как уже было отмечено выше, не вызвать беспокойства в Москве. В конце концов, если, предположим, торговля воском или салом, закупки вина и сельдей были делом в большей или меньшей степени новгородцев или псковичей, то этого никак не скажешь о более или менее регулярных поставках драгоценных и цветных металлов из-за рубежа. Нет серебра – невозможно чеканить монету, нет свинца, меди и олова – как можно лить пушки и из чего делать пули для пищалей? А ведь обладание огнестрельным оружием, тяжелым ли, легким ли, давало несомненные преимущества русским перед теми же татарами, да и в войне с Литвой без огнестрельного оружия никак нельзя было обойтись. Стремясь обойти возникавшие время от времени препоны, московские власти не только пытаются урегулировать возникающие споры путем переговоров, но и пытаются наладить альтернативные пути получения нужных стратегических товаров. И вот весной 1536 г. нарвские ратманы пишут в Ревель, что московский великий князь повелел некоему итальянскому градодельцу поставить крепость в самом узком месте Наровы с тем, чтобы взять под контроль вход в реку[43]. Крепость была выстроена[44], и ее неожиданное (хотя так ли уж неожиданно оно было – складывается впечатление, что эта крепость была построена в связи с продлением перемирия между Псковом и Новгородом с одной стороны и Ливонской конфедерацией с другой в рамках предпринятого правительством Елены Глинской плана строительства крепостей и укрепленных городов по всей России. – В. П.) появление вызвало серьезную обес покоенность не только в Ливонии, но и в ганзейских городах, прежде всего в Любеке[45]. И еще один любопытный факт – судя по всему, еще в 90-х гг. XV в. действовал небольшой русский порт в устье Невы (и позднее он еще будет «всплывать» в ходе Ливонской войны)[46].
Дальше – больше. Спустя 10 лет после описанных событий, тогда, когда в Москве вовсю готовились к наступлению на Казань, в русской столице объявился некто Ганс Шлитте, немец из городка Гослар (кстати, Гослар был славен рудниками в горе Раммельсберг, где добывали серебро, свинец, медь и другие металлы) с рекомендательными письмами от прусского герцога Альбрехта (sic!)[47]. О чем вел переговоры вел Шлитте с московскими дьяками и от чьего имени – доподлинно неизвестно[48], но результат их, напротив, известен очень хорошо. Осенью 1547 г. Шлитте уже в Аугсбурге и с легкостью получает аудиенцию у императора Карла V (того самого, который выдал паспорт и соответствующее разрешение на торговлю с русскими амстердамскому шхиперу, прибывшему с грузом в Ивангород в 1531 г.). Очарованный шустрым саксонцем (и, надо полагать, видом верительных грамот от самого московитского государя) и открывающимися перспективами в связи с присоединением московита к антитурецкой коалиции (sic!), император в январе 1548 г. разрешает Шлитте набрать специалистов, в том числе и военных – оружейников, инженеров и пр., а также восстановить торговлю оружием и стратегическими материалами с русскими (кстати, вряд ли было совпадением, что вскоре после отъезда Шлитте Сигизмунд Герберштейн публикует свои «Записки о Московии», мгновенно ставшими бестселлером и главным источником сведений о таинственной и загадочной Московии).
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Хоскинг Дж. Россия и русские. Т. 1. М., 2003. С. 156.
2
Первые симптомы экономического и хозяйственного неблагополучия обозначились на Северо-Западе еще в конце 40-х гг. XVI в. (см., например: Аграрная история Северо-Запада России XVI в. Новгородские пятины. Л., 1974. С. 294–295). Однако в полную силу он разгорелся во 2-й пол. 60-х – 70-х гг. XVI в.
3
Филюшкин А.М. Андрей Курбский. М., 2008. С. 88.
4
Подробный анализ историографии истории Ливонской войны не входит в нашу задачу, поскольку это предмет отдельного исследования. Тем же, кто хочет познакомиться подробнее с «дискурсами Ливонской войны», мы рекомендуем обратиться к соответствующим разделам последнего исследования А.И. Филюшкина (Филюшкин А.И. Изобретая первую войну России и Европы. Балтийские войны второй половины XVI в. глазами современников и потомков. СПб., 2013).
5
Этот «консерватизм» в юмористической, но оттого не менее наглядной форме продемонстрировал византинист И. Шевченко в своем «законе собаки и леса» (См.: Франклин С., Шепард Д. Начало Руси. СПб., 2009. С. 12–13).
6
Применительно к эпохе Ивана Грозного и к его личности эту «шаблонность» столь же метко и образно охарактеризовал А.И. Филюшкин. В одной из своих работ он отметил, что «уже несколько столетий мы смотрим на русский XVI век через очки, надетые Андреем Курбским на историков» (Филюшкин А.И. Андрей Курбский. М.,2008. С. 9).
7
По мнению А.И. Филюшкина, первым из отечественных историков это сделал князь М.М. Щербатов в своей «Истории Российской с древнейших времен» и окончательно закрепил Н.М. Карамзин (См.: Филюшкин А.И. Изобретая первую войну России и Европы. С. 252–254).
8
Филюшкин А.И. Андрей Курбский. С. 88–91.
9
Увы, ганзейская, как, впрочем, и ливонская, тематика в исследованиях отечественных историков непопулярна. Единственная крупная (и весьма обстоятельная) работа по истории взаимоотношений Ливонии и Русского государства за последние пару десятилетий – недавно вышедшая монография М.Б. Бессудновой (Бессуднова М.Б. Россия и Ливония в конце XV века. Истоки конфликта. М., 2015). Прекрасным дополнением к ней служит и другая монография исследовательницы, «Специфика и динамика развития русско-ливонских противоречий в последней трети XV века», вышедшая в Липецке в 2016 г.). А из «ганзейских» книг можно упомянуть лишь исследования украинского историка Н.Г. Подаляк (См., например: Подаляк Н. Могутня Ганза. Комерцiйний простiр, мiське життя i дипломатiя XII–XVII столiть. Киiв, 2009).
10
В современной русскоязычной литературе об этой войне см. научно-популярную работу А. Смирнова: Смирнов А. Схватка за золотой маршрут. Стокгольм, б. г.
11
Филюшкин А.И. Ливонская война или Балтийские войны? К вопросу о периодизации Ливонской войны // Балтийский вопрос в конце XV–XVI вв. М., 2010. С. 80–94.
12
Оба этих конфликта в отечественной историографии практически не изучены. Краткий очерк боевых действий в ходе Русско-шведской войны есть в работе В.А. Волкова «Войны и войска Московского государства» (М., 2004. С. 131–137). Зимний поход 1556 г. русского войска на Выборг подробно проанализирован в статье О.Б. Некрасова «Зимнее наступление русских войск 1556 г. и осада Выборга» (Вестник СПбГУ. Серия 2. 2012. Вып. 1. С. 119–126). О войне же коадъюторов 1556–1557 гг. можно составить общее впечатление из статьи А.И. Филюшкина и В.Е. Попова «Война коадъюторов» и Позвольские соглашения 1557 г.» (Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2009. № 1/2 (5/6). С. 151–184).
13
Маркс К. Разоблачения дипломатической истории XVIII века [Электронный ресурс] // http://scepsis.net/library/id_883.html (последнее обращение 12.10.2014).
14
Об этих войнах см., например: Кром М.М. Меж Русью и Литвой. Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV – первой трети XVI в. М., 2010; Темушев В.Н. Первая московско-литовская пограничная война: 1486–1494. М., 2013.
15