Лучшие рецензии на LiveLib:
egormirniy. Оценка 6 из 10
Продолжаем тему «женской лирики».и кивает с облаков спасительпотемневшей медной головой.кто бы видел, боже, кто бы видел —умер б и не понял, отчего.Следующий автор, Екатерина Перченкова, на мой взгляд, в современной поэзии занимает нишу между Полозковой и Седаковой. И, не смотря на то, что она «пользуется» поэтическими формами Веры, по метафизической наполненности она гораздо ближе к нашему современному классику – Ольге Александровне Седаковой. Её поэтика зачастую сродни женским заговорам и плачам.При всём при этом поэзия Перченковой не чурается неожиданных решений, смысловых и образных парадоксов. вот это снег. он падает. лови. иди за ним по улице пологой,где ни фонарика, ни колеи, ни дома, ни дороги.где прячутся вчерашние следы – и от ночного зимнего колодцанесешь кувшин диковинной воды:перевернешь – не льется.Рецензия полностью здесь…Миры Перченковой очень веществены, природны и оттого тяготеют к первопричинам, первосутям всего.ходили беспокойные не те, носили воду в черном решете, крошили в воду тихую отраву. запей, не морщись, будешь молодцом, порвешь веревку, выйдешь на крыльцо, а дальше будет так: к земле – лицом и сердцем – к травам.В них чувствуется поиск выхода из обыденности.я нарисован в тетрадив клеточку, черным и маленьким, со спины,со стороны, не смотри, бога ради,завтра получится лучше – он каждый деньсочиняет нас заново.туда, где на кухнях пляшет и прячется синий газ, туда, где в любые будни по мокрым шоссе на исходе ночи бегают в белых кроссовках, с собаками, парами, поодиночке, торопятся на работу, не открывая глаз, курят, складывают зонты и кутаются в пальто бывшие ангелы. ныне – не знаю, кто.туда, где никто не дышит – затем, что не знает, как. Боже, сыграй один, я твой лучший зритель! дай мне последний звонок, подари мне знак, я хочу увидеть,как вечером со стороны реки в тяжелую стынь двора выходят зеркальщики, часовщики и кукольных дел мастера; выходят, встают, и смыкают круг, и движутся посолонь; как с их беспокойных горячих рук стекает живой огонь… и жить – покуда несут огни под окнами вдоль мостовых. никто не видит их – но они бессмертнее всех живых.Она не боится показаться красивой, и правильно, потому что красота у неё – натуральнаяникуда не надо, постой, остынь,что ж тебе не терпится – руку в реку?на земле прекрасно: весна, латынь,мокрые газоны, фонарь, аптека.потому-то здесь так спокойно быть,проплывать украдкой в зеленый полдень,где стоит студенческий хрупкий быт,нерушим и нежен, как дом господень.потому что и этот случайный домотлетит с земли невесомым паром.потому что чудо всегда – потом,а сегодня дождь и четыре пары.теперь гляди, какой стеклянный март,окликнешь – все равно не отзовется:кто очарован, тот не виноват;а завтра солнцеперетечет из мартовской слюдыслежавшейся, нетронутой, нетленной,в сквозное одиночество воды,стоящей по колено.и руки врозь, и небо пополам,и завтра нехорошая погода -вода, вода, прильнувшая к стволам,и корни, утекающие в воду.под ними молодой придонный ил,над ними свет летает снежной солью,так осторожен, будто сделал больно.так равнодушен, будто разлюбил.как ни скажешь – ложь, как ни выдохнешь – неудобно,как проснешься – все будет по-прежнему пусто, норасцветет голубой колокольчик в стеклянных ребрах,смешной, смешной…Другая тема, которая преследует автора и хорошо удаётся ему, это человеческое сиротство, людская бесприютностьТак доживаешь до пятой по счету осени – мятая майка, крошки печенья в кармане, и вдруг понимаешь – никто никогда не спросит:«Чьи у тебя глаза, неужели – мамины?».«У других все как надо, а ты получился чудом, и живешь как попало, и бродишь себе в потемках, говорю тебе – чудом, а если не так – откуда у тебя под ребром рыболовный крючок, детеныш?»перебирать неподвижную пыль, убивать тишину и скуку,сниться друг другу гуляющими под дождем.черная плоскодонка идет по лунному грунту.хьюстон, у нас проблема: мы никого не ждем.Но, главное, что автор ещё не забыл…чтобы заметить, как начинается непорядок, необязательно быть ученым.хьюстон, у нас проблема. третьи сутки подряд горизонт остается черным.каждый из нас носит в себе взлетную полосу и вокзал,мы пока еще не забыли,как это: когда поднимаешь к небу глаза – и глаза становятся голубыми,И что автор ещё чувствует…храни меня как можешь, боже мой.пусть я была вода – а стану камень…гляди, гляди, как я иду домой,к ветшающему берегу в тумане,в распахнутое поле серебраиду твоим смеющимся посыльным -домой, домой, в сырые руки трав,в босую нежность придорожной пыли.в раю стоят большие кораблии города, умолкшие под тенью,но я из очарованной землинесу тебе терновник и репейник.домой, домой, где дальше и теплей,где медлит сердце, вставшее по слову,где воды расступаются во мглеи небеса раскрыты – до седьмого;под солнечный полуденный ожог,с живых ветвей стекающий на плечи……всегда кто ранил – тот и бережет.и кто покинул – охраняет крепче.… и способен художественно донести до читателя всю красоту трагичности нашего мира. отыщи в кармане холодный ножвыговори родину через дрожьне печалься, умница, – горячо:ледяная звонница за плечомкандалакша хатанга колымав глотку заколоченная зимакипяток и порох наперечетхолодно не холодно горячокто болел от холода тот потомходит по реке жестяным плотомк берегу примерз онемел затихчто горело выпито на троихза снегами прятался черный домгде на всех хватило воды со льдомгде слепая дымная иорданьприняла в объятья любую пьяньхолодно не холодно горячопровалился в прорубь считай крещенонемел бы напрочь да вслух несетдым пошел наверх горячо и всея хожу по холоду у меняслово кочегара печать огняговорили зиму взахлеб навзрыдполюбили всякого кто гориткаторжное дело зимой горетькак рука без варежки в январебудто наледь сколота с потолкатрещинами ходит по дну зрачкав жаркую землю летом толкались посохи,звезды текли дорогами птичьих стай.долго ходил по болоту как посуху?а вот теперь – летай!жди на пустых полях голубых проталин,в небе всю зиму темно – не видать ни зги.знаешь, как сделать, чтобы твой дом летал?сожги.и вроде бы жили,разговаривали, дышали,от неба прятались под разноцветный зонт…а черный ящик на самом деле – оранжевый шарик,каждый вечер падающий за горизонт.
peterkin. Оценка 4 из 10
Как-то уже очень давно ношу эту книжку в рюкзаке, и до сих пор, представьте, не дочитал. Не потому, что она скучная или плохая, а совсем наоборот – очень уж хорошая.Больше, чем по стихотворению в день, читать не получается, а иногда и того хлеще – неделями можно не покидать одно и то же стихотворение. На каждой почти странице – какой-то свой эпос, и эти «маленькие» эпические песни складываются еще в одну огромную эпопею, которую я имею право сравнить с «Илиадой», раз у меня возникла такая ассоциация. Да, скорее «Илиада», чем «Война и мир», например. Толстого вполне можно читать с пропусками – только про войну, или только про мир, или только про какую-нибудь одну семью. У Толстого эпос держится на контрасте между образом жизни, мировоззрением и взглядами отдельных семей и людей и их историй. «Фундамент» романа Толстого, конечно, вся земля русская, но чтобы построить нечто основательное именно на таком фундаменте – нужно быть гением, сумасшедшим или ребенком. Тут уж пусть каждый судит Толстого, как ему больше нравится.В книге Кати Перченковой (как и в Гомеровских книгах) фундамента, можно сказать, нет. Или, если посмотреть иначе, фундамент – это странствие. Странствие вообще, в самом широком понимании, не из пункта к пункту, не за подвигами и славой, – а переживание, эмоция как странствие. Можно предположить, что все персонажи, населяющие Катины стихи, действительно живут где-то в городе Жуковском или в Москве, или еще где-то на этой земле. Можно этого не предполагать, и стихи не станут от этого ни хуже, ни беднее – и ни богаче, ни лучше. Потому, что все эти люди и звери абсолютно живы здесь, в книжке. У них есть судьба и история, к ним можно заходить каждый вечер и слушать пусть один и тот же, но каждый раз завораживающий рассказ. И это будет одним из самых сильных переживаний во всю жизнь, потому что «самые лучшие путешествия – воображаемые». Миру об этом сказано давно и мир не очень-то прислушался. А напрасно, ведь мечта о Париже куда полнее и интереснее, если прислушаться к этой мечте, чем сам Париж, хоть десять лет живи в нём. И мечта о городе Жуковском, возникающая в процессе чтения Катиных стихов, гораздо сильнее впечатляет, чем сам город Жуковский (я там был недолго и, наверное, ничего и никого не увидел, но всё же). Мечта о более-менее конкретных местах и людях из книжек перерастает в удачных случаях в нечто общечеловеческое, и этим обретает эпическую конкретность – остров сирен действительно существует, и в Рай и Ад нельзя не верить уже из-за того, что их описал Данте. И, поскольку я видел Жуковский и знаю, что Катя – оттуда, и там писала свои стихи (хоть объективно они не про Жуковский совершенно), то и Жуковский для меня теперь – совершенно конкретное мифологическое место. Там, действительно, существует всё. Вообще всё.И, конечно, дело не только в том, что тут есть какие-то истории и персонажи. Дело в высоком сочувствии к ним, в превращении, может быть, случайно услышанного беглого рассказа о каких-то неурядицах или забавных случаях – в музыку и искусство, в поэзию, перед которыми каждый, в конечном счете, одинок, сиротлив и расхристан. И Земля, действительно, «детский дом, имеющий форму шара, голубой и зеленый, с белыми шапками на полюсах…» (из ст. «Деткин дом») А за ним еще – вся Вселенная с рекой Хронос, Раем и Адом, любыми придуманными и реально существующими городами, реками и лесами. И там мы, если повезет, тоже будем одиноки настолько, насколько можно быть одиноким с музыкой, поэзией и в компании хороших людей. Куда без них, без хороших? И в книге часто кто-то кому-то говорит – «хороший», «хорошая», «мой хороший», или хочет кому-то это сказать, или хочет, чтобы ему тоже сказали – «хороший мой». И это не глупое сюсюканье и не женское благодушие (хотя может им быть и представляться в каждом конкретном случае) – на уровне книги в целом (той части, которую я прочитал, по крайней мере – а дальше, видимо, только углубится) проговаривание этих незатейливых слов становится бытийной необходимостью. Каждого человека в каждый случайный момент его жизни нужно брать и восхищаться: как здорово, что ты ставишь чайник! как прекрасно, что я иду по улице! – и здесь уже недалеко до того, что Восточные люди называют сатори. Мгновенное пробуждение. Не «я иду по улице», а «я – иду – по – улице», и вокруг – опять вся Вселенная. Именно здесь должен наступить момент этого самого сатори. И улица какая-то не такая уже делается – как будто у тебя ее отняли, а потом опять отдали – и ты ей радуешься, хоть и отнимал ее сам у себя.Или по другому: раньше ты думал – что улица это улица, потом подумал, что улица – всё-таки часть Мироздания, а «пробудившись» ты окончательно понимаешь, что улица – это улица. Только к первоначальной мысли это не имеет никакого уже отношения.И так далее. Может быть, почитаю еще – и продолжу, а пока что я просто рад, что с такой вот хорошей Катей знаком.А вы добудьте себе такую же книжку, вон она какая замечательная.
Издательство:
НП «Центр современной литературы»