Призрак Мельпомены
- -
- 100%
- +
– Лучшие места на всей галерке!
Воздух быстро сделался густым от запаха апельсиновых корок и пота. Гудели голоса, топали ноги. Позади нас кто‑то щелкал орехи.
Неужели я и впрямь меняю свое унылое существование горничной на работу в столь потрясающем месте, как это? Мне с трудом верилось в собственное везение. Счастье – это зверь, которого надо держать на коротком поводке на тот случай, если ему вздумается сорваться и отшвырнуть меня в канаву. Лучше уж быть начеку в мире, где любой может тебя предать, даже твой собственный папочка или старший брат.
Но удержаться от того, чтобы заглянуть за ограждение на сцену, я не смогла. Сцена казалась маленькой. Важные господа в первых рядах партера смотрелись как муравьи. Джентльмены блестели напомаженными волосами, у леди на головах громоздились высокие прически с лентами и перьями. Роскошь их одеяния контрастировала с довольно обшарпанным зрительным залом. «Геликон» определенно знавал лучшие времена. Когда я убрала руку с ограждения, на перчатке остались следы ржавчины. Занавес, похоже, поела моль, а его бархатный блеск потускнел от пыли.
Я посмотрела наверх и заметила, что люстра с одной стороны потеряла блеск. Между потускневшими подвесками медленно колыхалась паутина. Потолок некогда был украшен фреской, изображавшей девять женщин в античных одеждах, но теперь она изрядно выцвела. Одна из фигур – с дубинкой и какой‑то маской в руках – сохранилась лучше остальных.
– Даже не верится, что ты будешь здесь работать, – с восхищением произнес Филип.
Его волнение передалось мне.
– Ну, не здесь. В другом театре. Я уже сто лет не была в «Меркурии», и, может, там совсем не так красиво.
– А может, даже лучше!
Театр всегда был уделом Грега. Это он вечно экспериментировал с цветами и полетом фантазии – возможно, в этом заключалась привилегия старшего. Мне же пришлось покинуть дом, как только Берти отлучили от груди, и начать зарабатывать более-менее приличное жалованье, которое следовало отсылать домой, где я появлялась исключительно редко. При мыслях о том, что теперь в этом мире фантазии удалось оказаться и мне, я впадала в какую‑то первобытную радость. Грег был передо мной в долгу за все, что забрал себе.
Наконец прозвучал звонок. Гомон голосов начал стихать, и по залу пронесся приглушенный шепоток. Дирижер поднял свою палочку.
Резко грянула задорная увертюра, и Филип схватил меня за руку. Меня тут же пробрало до самых костей: музыка настолько могучая, что способна унести тебя прочь, заставив позабыть обо всем на свете.
Поднялся занавес, и перед зрителями предстал призрачный хор в белых масках и черных одеяниях. Все как один, артисты запели на старинном языке. Декорации не впечатляли; возможно, так оно и было задумано, чтобы сразу обратить взор публики на актера, вызывавшего восхищение миссис Дайер, на Юджина Гривза. Он вышагивал по сцене в мантии и шапочке ученого. Этот простой костюм привлекал к нему внимание и подчеркивал его высокие, острые скулы и бледность лица. У его бедра, сверкая в свете рампы, качались часы на цепочке. Я не знаю, чем именно он приковывал к себе внимание, но имелось в нем нечто такое, что прямо‑таки дрожало в воздухе, подобно дымке.
Закрутилась ветряная машина, издавая низкое завывание, и доктор Фауст стал призывать темные силы. Он заговорил на каком‑то другом языке, грубом и демоническом.
– Что он говорит? – голос Филипа прозвучал тихо и испуганно.
Миссис Дайер предупреждала меня, что доктор Фауст заключил сделку с дьяволом, но я не ожидала, что все будет так правдоподобно.
– Не смотри, Фил. Этот кусок скоро закончится.
Резкий аккорд и удар тарелок. Вспыхнули смоляные факелы, и на заднем плане появилась тень. Постепенно она обратилась в клуб дыма, и в нем стало возможно различить человека в красном. Мефистофель, демон.
Имитируя грохот грома, прокатились металлические шары, и оркестр исполнил головокружительное падение тона.
– Неси ж известие сие великому Люциферу: скажи, что Фауст вверяет ему душу свою, дабы взамен получить двадцать лет и четыре года жизни в сладострастии и твое постоянное присутствие рядом.
Доркас сидела не шелохнувшись.
– Плохая идея, – прошептала она.
Юджин Гривз закатал рукав, взял кинжал и полоснул себя по руке. На сцену что‑то брызнуло. В других пьесах я видела, что для изображения крови использовался красный носовой платок. Здесь же был какой‑то новый эффект.
– Это он на самом деле? – тихо прошептал Филип. – Он себя порезал?
– Конечно нет, – огрызнулась Доркас.
Но у меня такой уверенности не было. К горлу подступила тошнота.
– И завещал так Фауст душу Люциферу. Но что за надпись на руке? Homo, fuge! [1] Неужто мне спасаться бегством? Обмануты ли чувства? Я ясно это вижу. Начертано здесь «Homo, fuge!»
Возможно, это было только мое воображение. Я полагаю, что все‑таки мы находились слишком далеко, чтобы разглядеть. Однако я могла бы поклясться, что кровь начала застывать в виде букв, образуя произнесенную героем фразу.
Что‑то здесь было не так. Ото всего этого веяло опасностью. Я пообещала Филипу, что сюжет оживет, и так произошло на самом деле. Это была самая настоящая проповедь об адском огне и сере. Как только миссис Дайер пришло в голову посоветовать мне взять сюда детей? Хотя в одном она была права: Юджин Гривз был поразительным актером, поскольку заставил меня без тени сомнения поверить в то, что он на моих глазах заключил сделку с дьяволом.
Я сидела на краю скамьи, сжимая руку Филипа и глядя больше на облупившееся ограждение, чем на разворачивающееся на сцене действо. Мне не терпелось увидеть конец. Что же произойдет, когда пройдет двадцать четыре года и Фаусту придется заплатить свою цену?
Никакого спасительного поворота сюжета не произошло. Фауст чувствовал, что время его истекает. Последовали речи раскаяния, от которых у меня разрывалось сердце.
– И так в угоду праздным наслажденьям лишился Фауст вечной радости и блаженства. Я собственною кровью выписал им счет. И срок истек. Настанет время, и дьявол заберет меня.
Фауст сжал висящие на цепочке часы. Свет рампы сделался кроваво-красным. Взметнулось пламя, повалил дым, и по залу разнесся запах, похожий на серный.
Я почувствовала, что меня саму душит страх не меньше, чем обуял Фауста. Никогда не думала, что способна так испугаться какой‑то пьесы, но ради остальных старалась держаться спокойно и уверенно.
Ударил колокол. Наступила полночь, и вместе с ней пришел час расплаты. Юджин Гривз в ужасе заметался по сцене. Он хотел броситься за кулисы, прыгнуть в оркестровую яму, но дьявол каждый раз вилами преграждал ему путь.
В конце концов он упал на колени и воскликнул:
– Гады и аспиды, дайте отдышаться!
А потом это произошло.
Я сразу поняла, что это не сценический трюк. Он начал судорожно хватать воздух, и из его рта хлынула кровь.
В партере вскрикнула дама.
Мы сидели высоко, на приличном расстоянии от сцены, но даже нам показалось, что его слезы стали кровавыми. Скрипки, взвизгнув, умолкли.
Юджин Гривз упал и задергался. Это было похоже на какой‑то припадок и выглядело отвратительно, будто тряпичную куклу дергают за ниточки. Он издавал протяжные мучительные стоны. Я прикрыла Филипу глаза, но было уже поздно.
Актер, исполнявший роль Мефистофеля, воскликнул:
– Боже милостивый!
Остальные артисты выбежали на сцену и попытались привести Гривза в чувство. А потом резко опустился зеленый занавес.
Национального гимна не исполнялось. По балкону пронесся шепот. Какой‑то мужчина в фуражке перекрестился и метнулся к выходу, за ним последовала пожилая женщина. А я была настолько поражена случившимся, что не могла сдвинуться с места.
– Это все было по-настоящему, Дженни? – промямлил Филип. – Дьявол пришел и забрал этого человека в ад?
Я не знала, что ответить брату. Свидетелями какого богомерзкого события мы стали? Мне никогда не забыть этого жуткого зрелища.
– Я думаю, это просто несчастный случай, – неуверенно проговорила Доркас. – Мне кажется, что актер только что… умер.
Но что за страшная кончина. Юджин Гривз был так напуган…
В итоге на сцену выскочил взволнованного вида джентльмен; должно быть, директор театра. Он кое‑как извинился за то, что мистер Гривз «прихворнул». И кого он собирался обмануть?
– Будьте столь любезны, покиньте театр как можно скорее, чтобы мы поскорее занялись этим… печальным происшествием.
Кто‑то в толпе потребовал возмещения. Директор ничего на это не ответил и юркнул за занавес.
За кулисами, видимо, царил хаос. Был ли у Юджина Гривза костюмер, который его одевал, подобно тому, как я должна буду в скором времени одевать Лилит? Кто‑то ведь тщательно укладывал волосы актера и надевал на него эти одежды, которые потом насквозь пропитались кровью? При мыслях об этом я была готова расплакаться.
Я думала, что от вечернего воздуха мне полегчает, но этого не случилось. На Ковент-Гарден было, как всегда, оживленно, и каждая мелочь напоминала о той адской сцене: запах сигарного дыма, искры, летящие из-под катящихся по булыжной мостовой колес.
Филип был бледен как мел.
– Мне больше не хочется, чтобы ты работала в театре, Дженни. Я думал, это будет волшебное место, но это не так. Оно… нехорошее.
Если быть честной, то я почувствовала то же самое. Моя перспектива новой работы скисла, как оставленное на солнце молоко. Но как-никак это была работа. Работа, в которой мы отчаянно нуждались. Я постаралась не задумываться над словами Филипа и проявить благоразумие.
– Только эта пьеса. Не все они так ужасны.
Потом я вспомнила, что в «Макбете» тоже много крови.
Из лавки с печеными каштанами лился багровый свет. Из-за этого ее покупатели становились похожи на демонов.
– Ни слова об этом Берти, – скомандовала всем Доркас. – Ему неделями будут кошмары сниться.
Я подумала, что и мне, наверное, тоже.
Глава 3
У меня не было желания рассказывать об увиденном миссис Дайер, тем более что она очень любила покойного актера. Хотя слово «покойный» не вязалось с подобной кончиной. То, как он кричал, алые следы на щеках… Как бы мне хотелось это забыть.
Но когда я подошла к дому миссис Дайер на очередной урок, меня охватило беспокойство, что с ней приключилось кое-что похуже. Все ставни были закрыты. Брусчатку возле дома устилала солома, а к дверному молоточку была привязана черная лента. Ее муж должен был вот-вот вернуться из Саутенда. Он ведь не умер? Что подобное событие могло бы означать для меня и для театра?
Засуетившись от волнения, я постучала в дверь для прислуги, и мне быстро открыли.
– Миссис Дайер принимает… – начала я. Не успела я окончить фразу, как лакей Джеймс поманил меня внутрь. Все время, что он вел меня по знакомому маршруту к гостиной, он не проронил ни слова. Миссис Дайер сидела на своем диванчике вся в черном.
Сердце у меня упало.
– О, мадам… Мне жаль. Я не знала. Вы потеряли родственника?
Она одарила меня слабой улыбкой.
– Такое чувство, что это именно так.
– Я приду в другой день…
– Нет, останься. – Взмахом руки она отпустила Джеймса и пригласила меня сесть на диванчик подле нее. – Пожалуйста, скажи мне, что ты его видела. Скажи, что лицезрела ярчайшую звезду на небосводе перед тем, как она сгорела.
Я стушевалась. Миссис Дайер была человеком театральным: у нее имелась склонность к драматизации, но я никак не могла взять в толк, о чем она говорит.
– Видела?..
– Юджина Гривза, разумеется. По кому же еще я могу скорбеть?
На миссис Дайер было платье из лучшего бомбазина, к закрывавшему горло высокому воротнику приколота черная овальная брошь. На полях шляпки имелась вуаль, опустив которую можно было скрыть слезы. Неужели все это в самом деле из-за актера?
– Я… да, миссис Дайер, я его видела. Я не поняла, что он был вашим другом.
Миссис Дайер покачала головой. Вуаль затрепетала.
– Я разговаривала с Юджином Гривзом всего несколько раз, однако для меня он был воплощением… – Не окончив, она начала заново: – Ты молода, Дженнифер. Едва ли старше двадцати, полагаю.
– Этим летом мне исполнилось двадцать два, мадам.
Мой ответ будто причинил ей боль.
– Тогда тебе будет сложно понять мое горе. Я скорблю по периоду времени в той же мере, что по человеку. Его смерть ознаменовала конец эпохи.
Я изо всех сил старалась не выдать своих эмоций. Все это явно много для нее значило, и мне следовало проявить сочувствие, но память постоянно возвращала меня в те дни, когда умерла наша ма. У меня не было времени вот так сидеть в траурном костюме; мы старались не дать погибнуть малышу Берти и наскрести денег на похороны.
Миссис Дайер не заметила моей неловкости.
– Когда я впервые увидела, как играет Юджин Гривз… хм. – Ее глаза засветились от воспоминаний. – Я была моложе, чем ты сейчас. Боюсь, меня нельзя было назвать хорошей и послушной дочерью. Мои родители… буду с тобой откровенна: они наводили на меня смертную тоску. Их жизнь была сплошь достойной и упорядоченной. Я маялась от скуки. Но когда я увидела игру Юджина Гривза… это показалось мне чудом. Как будто я пробудилась от долгого и ужасного сна. Я была ненасытна. Только походы в театр позволяли мне ощущать себя живой.
Я такого детства не могла себе даже представить: быть настолько богатой, чтобы устать от собственного благополучия. Но, наверное, когда ты рождаешься в такой среде, то просто не замечаешь своей удачи.
– Я истратила на театральные билеты целое состояние. Боюсь, я становлюсь докучливой. Но теперь ты побывала с ним рядом. Ты понимаешь, какой притягательной силой он обладал, особенно когда был молодым и еще более энергичным.
Нужно было что‑то сказать.
– Он был еще и красивым, – вставила я.
Миссис Дайер промокнула платочком глаза и нежно улыбнулась.
– Боже мой, да. Конечно, об этом ни слова мистеру Дайеру. Ты можешь себе представить, как сильно этот актер повлиял на меня, когда я была еще юной девушкой.
Но это все равно не объясняло столь откровенного траура. Интересно, что бы сказал ее муж, окажись он сейчас дома.
– Но… все ведь идет своим чередом, несмотря на эту трагедию? «Меркурий» начинает театральный сезон и мистер Дайер скоро возвращается?
– Да, уже совсем скоро. И везет с собой эту жуткую леди Макбет. – Она протянула руку к маленькому оловянному крестику у меня на шее и мрачно кивнула: – Я рада, что он у тебя есть. Тебе понадобится защита от коварства Лилит.
Можно подумать, что Лилит Эриксон вампир и мне предстоит отразить ее нападение! Рискнуть ли засмеяться? Уместно ли это? Миссис Дайер сегодня утром была такая странная.
Не найдясь, что ответить, я тоже стала рассматривать ее украшения. На черной броши под горлом белела женская фигура.
Заметив мой взгляд, миссис Дайер отколола брошь.
– Вот тебе, Дженнифер, еще один театральный урок. Как ты думаешь, кто это?
Я предположила, что это какая‑то богиня: тога, на ногах сандалии, а на голове лавровый венок. В одной руке она держала палицу, а в другой – маску с открытым ртом.
– Я ее знаю, – осенило меня. – Видела изображение этой дамы на потолке в театре Юджина Гривза.
– Ну да, должна была видеть. А может, ты узнаешь и маску у нее в руке? Ты могла заметить ее над сценой рядом с такой же улыбающейся. Это Мельпомена, муза трагедии. Я всегда говорила, что она посетила и вдохновила Юджина Гривза. Он был трагиком на протяжении… ох, уже больше двадцати лет. Даже представить не могу, кто сможет его заменить.
Я провела большим пальцем по поверхности броши. Мельпомена выглядела суровой, неподвластной времени в своей глубокой печали.
– У мистера Гривза были часы, – продолжила миссис Дайер, – с гравировкой Мельпомены на крышке. И я заказала себе такую же брошь.
Мелькнуло воспоминание: Гривз, с широко раскрытыми от ужаса глазами, сжимает эти часы в руке.
– Все это очень печально, мадам. Но, может, в этом есть и что‑нибудь хорошее? Все может сложиться удачно для вашего театра. «Меркурий» ведь специализируется на трагедиях?
– Что ж, пожалуй.
– И разве мы не собираемся помочь Лилит Эриксон стать именно трагедийной актрисой?
Рот миссис Дайер сморщился.
– Да, в целом собираемся. Мне претит, что венец Юджина Гривза достанется такой женщине… Но, как ты говоришь, это было бы хорошо для «Меркурия». Настоящая возможность. И сейчас особенно важно, чтобы ты уделяла пристальное внимание тому, что делает Лилит, и каждую неделю отсылала мне отчет обо всем, что покажется подозрительным.
Я вернула брошь хозяйке. Еженедельный отчет? Что же такое может затевать эта актриса?
Раздался стук в дверь, и в нее просунулась головка сбежавшей от гувернантки малышки Рейчел.
– Можно я посмотрю птичек, мама?
При звуке ее голоса неразлучники защебетали. Печаль на мгновение исчезла с лица миссис Дайер.
– Конечно, дорогая.
Рейчел восторженно взвизгнула и, взмахнув короткими юбками, вбежала в гостиную. Она была милым кудрявым созданием. Миссис Дайер никогда не рассказывала о братьях или сестрах Рейчел. Мне казалось, что у женщины ее возраста детей должно быть больше, но, возможно, у нее имелась на то какая‑то медицинская причина. Тут я вдруг подумала, что ни разу не видела в доме на камине визитных карточек и ни разу не застала выходящей от нее подруги. В сравнении с моей собственной семьей, эта казалась мне маленькой и обособленной от всего мира.
Миссис Дайер встала и подняла дочь, чтобы ей лучше было видно клетку. Птицы чирикали и наклоняли головки набок.
– Не думаю, что смогу рассказать тебе еще что‑то полезное, Дженнифер. Ты оказалась способной ученицей. Мне кажется, ты уже готова к тому, чтобы на следующей неделе приступить к работе. Я пришлю за тобой экипаж.
– В этом нет нужды, мадам, – начала я.
Она улыбнулась.
– Только в первый день. Иди сразу наверх в костюмерную и спроси там миссис Неттлз. Она будет тебя ждать.
Мое обучение закончилось довольно внезапно. С этого момента пьесе и самой Лилит Эриксон предстояло из каких‑то смутных понятий в моей голове стать реальными.
– Спасибо.
– Постоянно наблюдай и жди записки от меня. Я дам тебе время освоиться на новой должности. И мы снова встретимся… скажем, к концу недели.
Я кивнула:
– Да, миссис Дайер.
– Да хранит тебя Господь, Дженнифер Уилкокс.
Я подхватила вещи, стараясь не показывать своего недоумения. Неужто она всегда так эмоциональна? Возможно, меня несколько отвлек блеск ее богатства, и за ним я не разглядела в миссис Дайер романтичную натуру с живым воображением.
Ее страхи, несомненно, тоже были преувеличены. Лилит Эриксон не могла быть настолько скверной, чтобы для защиты от нее мне понадобились благословение и крестик.
Но в памяти то и дело всплывал вечер в «Геликоне», красное от света в лавке с каштанами лицо Филипа и его слова, когда он назвал театр нехорошим местом.
Театр развратил Грега. Но он ведь не сможет изменить таким же образом и меня?
* * *«Доктор Фауст» вкупе с причудами миссис Дайер охладили мой восторг. И когда я увидела остановившийся возле нашего дома экипаж, который должен был отвезти меня в «Меркурий» в первый рабочий день, меня внезапно охватил ужас. Но страх не шел ни в какое сравнение с отсутствием возможности заплатить за жилье, поэтому, надевая перчатки и шляпку, я строго себя отчитала.
Берти сидел за столом и склеивал спичечные коробки. Это не приносило нам больших денег, но все же служило небольшим подспорьем. Шляпная фабрика, где работал Филип, отказалась брать Берти из-за больной ноги.
– Не хочу я, чтобы ты туда ехала, – вздохнул он. – Только успел привыкнуть к тому, что ты всегда дома.
– Я ненадолго. До премьеры еще есть время. Так что к ужину вернусь, обещаю.
Он смотрел на меня своими карими, как у Грега, глазами.
– Точно?
– Я вернусь, Берти. И всегда буду возвращаться. – Я видела, как он старается поверить моим словам и в то, что я не исчезну, как Грег. Мое сердце сжалось от боли. – Я тебя люблю. И еще сколочу нам состояние. Вот увидишь.
Транспорт миссис Дайер представлял собой карету с отполированными дверцами и сияющими колесными спицами, запряженную одной черной лошадью. Для меня было большой честью быть доставленной в театр лично. С козел спрыгнул тот же лакей, которого я видела в доме, и распахнул передо мной обитую бордовой обивкой дверцу экипажа. Я неловко забралась внутрь. Дверца за мной закрылась, щелкнул хлыст. Мы тронулись.
Нечасто мне приходилось путешествовать в тишине. Я привыкла к толкотне омнибуса. В редких случаях мы с Доркас расщедривались и брали наемный экипаж. Что бы сказала прислуга миссис Филдинг, если бы увидела меня сейчас?
В фешенебельной части города движение на улицах замедлилось. Глядя в окно, я успевала читать расклеенные на стенах афиши. Была среди них и афиша «Макбета». При виде нее у меня возникло странное чувство, будто в отражении витрины я внезапно узнала свое лицо. Впервые в жизни мне предстояло не просто быть собой, а стать частью чего‑то большего.
Наконец мы подъехали к театру «Меркурий». Конечно, я видела это здание и раньше: привлекательное сочетание красного кирпича и терракотовой плитки; но в подробностях я его никогда не разглядывала. Сверху, на фронтоне, стояла статуя римского бога Меркурия. Миссис Дайер сказала, что он подходящий покровитель для трагедийного театра, потому что сопровождает души в преисподнюю. Под фронтоном поблескивали три арочных окна, отделенных друг от друга колоннами. Ниже располагался балкон, а в самом низу – три квадратные решетчатые двери: для владельцев абонементов, для зрителей балкона и партера и для входа в театральную кассу.
Экипаж повернул за угол театра и остановился в куда менее впечатляющем дворике. С этой стороны здания кирпичная кладка была вся в птичьем помете и лишайнике, а металлические перила побила ржавчина. Здесь, наверное, магия театра заканчивалась: кругом лежали связанные в узлы потрепанные полотнища, мотки изношенной веревки и поломанные декорации, оставшиеся от прежних пьес.
Я выбралась из экипажа и поблагодарила кучера. Он не ответил. По двору слонялось с полдюжины мужчин в вельветовых брюках и сорочках с закатанными рукавами. Кажется, прямо по соседству находилась столярная мастерская. Возможно, мне стоило спросить у одного из парней, как попасть в театр, но все они были сосредоточены на своей работе и, кажется, даже не замечали, как я тихонько семеню по булыжному двору.
А потом я увидела знакомое лицо. Девичья привязанность, которую я причисляла к давно отошедшим в небытие, снова чувствительно откликнулась у меня в груди.
– Оскар?
Он выглядел старше и даже красивее, чем я помнила, несмотря на торчащую за ухом кисть и мазок желтой краски на щеке. Он не сразу меня узнал.
– Мисс Уилкокс. Что вы здесь делаете?
Тот молодой человек, которого я знала прежде, всегда держал улыбку наготове, обладал пружинистой походкой и вечно насвистывал известные мелодии. Теперь же при виде меня ему будто сделалось дурно.
Я замялась.
– Я здесь работаю. Миссис Дайер приняла меня на должность.
– Я думал, вы горничная. Что же вы будете здесь делать, прибирать в партере?
Тут ему через плечо заглянул другой мужчина и что‑то шепнул на ухо. Я заметила сердитый взгляд плотника из мастерской. За то время, что я готовилась к новой работе, мне ни разу не пришло в голову, что здесь я могу столкнуться с враждебностью, которую навлек на наше семейство брат. Вероятно, Грег поступил со своими товарищами-художниками не лучше, чем с нами. Я вспомнила, как миссис Дайер сказала, что мы с Грегом похожи, и пожалела, что не могу стереть собственные черты лица, подобно сценическому гриму.
– На самом деле нет, – ответила я со всем достоинством. – Я буду костюмером. Буду одевать приму.
На лоб Оскара упала прядь темных с рыжиной волос.
– Вы? – недоверчиво переспросил он. – Вы будете одевать Лилит Эриксон?
– Да. Именно поэтому я к вам и подошла. Я собиралась спросить, где можно найти миссис Неттлз.
Оскар нахмурился. Это было ему не к лицу. Мне бы хотелось, чтобы он снова стал веселым и жизнерадостным другом Грега. Такой человек мог бы оказаться сейчас на вес золота: он мог бы поддержать меня в театре и тайком заполучить нужные сведения о Лилит Эриксон. Но вместо этого я лицезрела его кислую мину. Что могло его так обидеть? А мой вопрос он так и оставил без ответа.
– Ну ладно… – вздохнула я, но тут он зашевелился.
– Мне все равно надо к декорации, – признался он. – А костюмерная как раз рядом. Так что можете пойти со мной.
– Благодарю.
Остальные работники проводили нас взглядами. Один начал посмеиваться, и я метнула в его сторону ледяной взгляд.
Оскар повел меня мимо мастерской к другой двери со скрипучими петлями. Через нее мы попали в темный коридор, где стоял какой‑то затхлый запах. Там не было ничего красивого, только практичные беленные известью стены с деревянной облицовкой снизу. Мы пошли направо мимо наставленных лестниц, ящиков и мешков с песком. Где‑то вдалеке стучал молоток.