Путь к морю, которого нет

Путь к морю, которого нет

Эта книга – воспоминания о жизни поколения, родившегося во второй половине двадцатого века в стране, которой больше не существует. В этой книге я рассказываю историю своей жизни и о тех, кто был мне близок, – для того, чтобы те, кто еще жив, могли вспомнить о своей молодости, а их дети и внуки узнать немного о том, как жили их матери, отцы, бабушки и дедушки.

Тебе, дорогой читатель, предстоит судить, удалось ли мне достичь этой цели.

Эта книга написана в первую очередь как дань памяти поколению, которое родилось в конце пятидесятых начала шестидесятых годов прошлого столетия. Многие из которых прожили короткую, но яркую жизнь.

В этой книге я описываю свою жизнь и пытаюсь ответить на некоторые вопросы, которые я считаю для себя главными. Смог ли я достичь этой цели – судить вам, дорогие читатели.

Детство

Старуха с «бородавкой»

Когда пытаюсь вспомнить свои первые детские годы, на ум сразу приходит один случай. Был я тогда совсем малышом – может, три или четыре года, и жили мы тогда в «Старом городе», в скромной землянке.

Была осень, на дворе быстро темнело, и, наигравшись с детьми на соседской улице, я возвращался один домой по глубокой и дождями размытой колеи дороге. Остановившись чтобы поглазеть на каркающего ворона, сидевшего невдалеке на столбе, я тут же неожиданно увяз в липкой глине.

Пытаясь выбраться, я изо всех сил старался сдвинуться с места, но всё было напрасно.

На мне было короткое, старое пальтишко, а на ногах – огромные, явно не моего размера, мамкины резиновые сапоги.

Порывы холодного ветра и сырость проникали до костей, меня охватил озноб, я весь задрожал и вдруг ощутил острое чувство одиночества и невыразимый страх.

В этот момент появился наш дворовый пёс Шарик. Он ласково прижался ко мне, и я, обрадовавшись его присутствия, обеими руками вцепился в его густую шерсть, ощущая хоть каплю тепла и живой поддержки рядом.

И вдруг я заметил, как со стороны терриконика по направлению ко мне, согнувшись и опираясь на палку, приближается старуха, которую все вокруг называли «ведьмой».

Она жила отшельницей в низкой, почти полностью провалившийся под землю «норе-землянке» на самом краю нашего района, известного как «Шанхай».

Люди рассказывали будто она часто появлялась на болоте и вылавливала там пиявок сачком, а иногда по ночам видели ее на кладбище, где она ходила среди могил и шепталась с мертвецами.

Когда мы с мальчишками играли на улице, всегда старались держаться подальше от её «развалены». И вот теперь, когда я смотрю как эта «ведьма» направляется в мою сторону у меня от страха перехватило дыхание.

Я вижу, как по раскисшей глиняной жиже она с трудом ковыляет в своих галошах, едва передвигая ноги, правой рукой опираясь на палку, а левой – машет, будто гребет по воде.

В охватившей меня панике я отчаянно пытался вырваться из трясины и убежать прежде, чем старуха доберется до меня, но все попытки были тщетны – я словно прирос к земле…

Старуха была уже совсем близко, я мог разглядеть ее лицо: из-под темного платка выглядывает седая прядь волос, мне показалось что в ее глазах мелькнула злобная искра, губы беззубые, а на носу у нее огромная уродливая бородавка, похожая на спелую ягоду крыжовника.

Я слышу её тяжёлое дыхание, сиплый голос, который шепчет: «Погодь, малец, сейчас я тебе помогу…» Даже Шарик, обычно смелый, при виде старухи поджал хвост, перестал лаять и лишь жалобно стал скулить, прижимаясь ко мне всё крепче.

Старуха уже была совсем рядом, и, казалось, вот-вот цапнет меня своими кривыми пальцами…

Охваченный жутью и покрытый мурашками, я не стал ждать, пока «ведьма» коснется меня своей костлявой кистью, и одним махом выпрыгнув из мамкиных сапог, я босиком, не чувствуя ни холода, ни вязкой грязи, со всех ног бросился на утек к дому…

В тот момент моя грудь разрывалось от бешенного стука сердца.

С тех пор, каждый раз, когда мне очень холодно и моё тело пробивает дрожью, особенно когда с холода залезаешь в ванну наполненной горячей водой и покрываешься мурашками, мне непроизвольно приходит на память тот случай из моего далекого детства, переживая вновь, то моё состояние.

Меня не отпускала эта история с “ведьмой”, и уже повзрослев, я специально разыскал людей, которые когда-то жили в тех же местах и могли вспомнить эту старуху и рассказать о её судьбе.

С удивлением я узнал, что за пугающей внешностью, ее поведением и слухами – скрывалась трагическая судьба: эта женщина в прошлом была женой одного из советских партийных руководителей, которого в 1937 году расстреляли. Она сама оказалась узницей лагеря для членов семей "врагов народа" – ЧСИР, который располагался в Спасске, неподалёку от Караганды, где она родила сына.

После лагеря она вернулась в наш район и жила с сынишкой в землянке.

Однажды эта женщина задумала постирать бельё, и для этого ей необходимо было натопить печку и согреть воду. Когда большой таз с водой закипел, она осторожно сняла его с горячей плиты и поставила на пол. В этот момент во дворе залаяла собака и во двор зашёл кто-то из соседей.

Женщина впопыхах вышла во двор чтобы узнать, кто пришёл, и тут из дома вдруг донёсся детский крик.

Когда она вернулась обратно, ее ждало ужасное зрелище: ее маленький сын лежал в тазу с кипящей водой. В отчаянной попытке его спасти, она бросилась к емкости, схватила мальчика и вытащила его, но было уже слишком поздно— при этом сама получила сильные ожоги.

Горе матери не было предела – и если врачи смогли хоть как-то залечить её физические раны, то душевные – после утраты сына – так и остались открытыми, надломив её навсегда.

На самом деле, то, что все принимали за бородавку на носу этой старухи, было не чем иным, как следом от ожога и неудачно сделанной операции.

Возникновения Караганды

Существует версия, что в начале XIX века юный пастух, пасший скот в степях Сары-Арки, ночью развёл костёр и случайно подбросил в огонь найденный в норе суслика камень. К удивлению присутствующих, камень раскалился и начал отдавать жар.

Так Аксакалы казахского рода Аргын узнали о наличии в этих местах «чёрного камня», способного гореть – это был уголь.

Позже данный участок земли приобрёл русский фабрикант Ушаков, который начал промышленную добычу угля.

Впоследствии управление шахтами перешло к англичанам.

Но уже в конце 1920-х – начале 1930-х годов, в период индустриализации Советского Союза, в Казахстане были обнаружены значительные запасы угля. Для быстрого освоения месторождений и строительства города Караганды сюда направляли рабочих со всей страны. Этот процесс сопровождался коллективизацией и репрессиями, что также повлияло на формирование населения и развитие региона.

Многих людей арестовывали внезапно, чаще всего ночью, когда они спали.

Их будили арестовывали и уводили, иногда забирая целые селения. А те, кто сопротивлялся, сразу же на месте расстреливали.

Люди были вынуждены брать с собой только то, что могли унести в руках, ведь никто не знал, что ждёт впереди: их, словно стадо, загоняли в товарные вагоны и везли неделями, а порой и месяцами, зачастую в не человеческих условиях. По дороге погибали многие, особенно дети, пожилые и больные. Их привозили в незнакомую и суровую казахстанскую степь, где зимой свирепствуют бураны, снег ложится толстым слоем, а морозы достигают более минус сорока градусов, а летом зной температура поднимается выше тридцати, и кроме кустов караганы, верблюжьей колючки и перекати-поля в этой местности почти ничего не росло. Только благодаря крепкому духу взаимовыручки, сплочённости и широкой душе местных жителей – казахов, которые делились с новоприбывшими всем, что имели, многие депортированные смогли выжить и избежать гибели от голода.

Среди людей, оказавшихся здесь, и с которыми мне довилось познакомиться и общаться, были представители самых разных национальностей, вероисповеданий и социальных слоёв в том числе и бывшие заключённые – как осуждённые за политику, так и за уголовные преступления, которые после отбытия срока в тюрьмах и лагерях небезызвестного КАРЛАГа которым, согласно распоряжению о «101 километре», было запрещено возвращаться на родину, и единственным выходом для них оставалось остаться здесь, строить новую жизнь и трудиться на благо этого края. Именно эти люди стали теми, кто заложил основы будущего города и области…

Между «Шанхаем» и «Капаем»

Когда я родился, наша семья жила в «Старом городе», в районе, между «трамвайной кольцевой» и «Капай-городом». Местные жители называли это место «вокзальный тупик». Помню даже название улицы и номер землянки, где мы жили: Туркменская 18, а по соседству с нами был небольшой магазинчик, который называли «Дежурным». Именно там в Старом городе, в сентябре 1967 года, я впервые пошёл в школу учится в 1 класс.

Зимы в Караганде были суровыми: морозы до минус сорока градусов считались обыденностью, а вьюги, которые у нас называли «бураном» – могли идти целыми неделями подряд. Наша маленькая землянка в такие дни почти исчезала под сугробами, и мы всей семьёй теснились у печки, слушая, как ветер снаружи за тонкими стенами словно голодный волк взывает к своим сородичам.

В такую погоду взрослые жители близлежащих землянок и бараков по утрам если кто-нибудь первым выбирался наружу, он сначала расчищал проход своего жилища от снега и дорожку к улице, а затем помогал соседям выбраться из своих хибар, занесённых сугробами.

Район «Старый город» в Караганде образовался между шахтными выработками, то есть терриконами – огромными насыпями каменной породы. В социальном отношении район напоминал «бразильскую фавелу» на советский манер: здесь жили те, кого жизнь заставила искать крышу над головой в трудных условиях.

Чтобы пережить зиму, первые жители строили себе жильё из того, что находили поблизости: старые шахтные укрепления- балки, доски, фанеру, остатки рубероида и саманные блоки. Каждый сооружал себе жилище как умел. Постепенно появлялись землянки, лачуги, бараки, все они строились спонтанно.

Название «Шанхай» у этой местности появилось неслучайно – беспорядочные многочисленные постройки, переплетение кривых улочек ассоциировался с многомилионным китайским городом, где в начале 20 века царила суета, а людской поток такой густой, что порой и сами жители терялись среди бесконечных лачуг и переулков.

Я и сам однажды, второпях бежал по знакомой тропинке, где вдруг оказался на крыше чей-то землянки и неожиданно провалился прямо во двор чужого жилища, где громко лаяла собака, а вокруг бегали маленькие дети, встречая меня удивлёнными взглядами и испуганными детскими голосами…

В районе «Старого города» Караганды оседали в основном из бедных слоев населения и те рабочие, приехавшие по вербовке на заработки и мечтавшие о лучшей доле в своей жизни. А также здесь было много семей немецкой национальности которых называли «верующими». Однако эти люди не относились к православным, а также не были католиками или лютеранами, как некоторые другие немецкие семьи. Они не крестились и их называли баптистами. В школе на стенде висели фотографии, сделанные милицией для всеобщего осуждения: на них взрослые женщины и маленькие девочки, укутанные в черных платках, стояли на коленях, опустив угрюмо головы, молились, или, например взрослые мужчины, стоя на крышах домов, с раскинутыми руками устремив взор в небо. Под этими снимками было написано: «Это сектантство! Религия – опиум для народа!» Или например: «В наше время, когда советский человек первым побывал в космосе, стыдно было продолжать верить подобному!»

Люди все равно в большом количестве каждое воскресенье из центра старого города по дороге мимо «дежурного» магазина шли в «Капай» где у них находился ни церковь, а как они сами называли: «молитвенный дом».

Но несмотря на все разнообразие тяготы жизни здесь в старом городе завязывались крепкие соседские узы: делились последним, помогали с провизией, вместе переносили лютые зимы. По вечерам взрослые собирались у печки, рассказывали истории, обсуждали городские новости, а дети играли во дворе или прятались от метели в тесных коморках. И хотя жизнь была тяжёлой, в этом районе все знали: на помощь всегда придут рядом живущие, и никто не останется один перед лицом беды.

На одной из соседних улиц жила молдавская семья с двумя сыновьями: старшего звали Бовар, а младшего – Хабиб. Родители часто выпивали, и вскоре старший сын тоже пристрастился к алкоголю. Младший, Хабиб, напротив, любил читать книги и хорошо учился.

Однажды летом мы вместе с Хабибом отправились купаться в небольшой водоём, который образовался в низине между терриконами – такие «лужи» образовывались там, где из-за подземной добычи угля верхний слой земли проседал и в этих впадинах собиралась талая и дождливая вода.

Мы собрали какие-то деревянные отходы, щепки, бумагу и даже сухой навоз, чтобы развести костёр возле нашего «пляжа», и, когда огонь угас, принялись играть в индейцев – измазав себя сажей и пеплом. Нам казалось, что после забавы вся грязь легко смоется в воде, но как мы ни старались, отмыться не удалось. Пришлось возвращаться домой в таком виде, где меня ждала хорошая трепка, после чего мама еще долго скоблила меня щёткой в этот вечер.

Через несколько дней после этого случая, рядом с тем местом, где мы купались и играли, произошёл сильный взрыв метана – выброс газа унес жизни нескольких десятков человек.

Фокус

В Старом городе, рядом с нашей землянкой, как уже упоминалось находился магазин, который все называли «дежурным». Это было типичное старое заведение, подобные которому и сейчас можно встретить в сельской местности, которые назывались «Сельпо»: заходишь – и сразу оказываешься перед длинной стойкой, за которой трудится продавщица, рядом с ней – деревянные счеты механические весы с гирьками.

Слева находилась витрина со льдом, где по отдельности в каждом отсеке лежала свежая рыба, большие тушки мяса и молочная продукция, а справа были полочки с конфетами и другими сладостями, что всегда особенно манило нас, детей.

В начале и конце прилавка были деревянные брусья – перекладина, которые продавец открывал, чтобы выйти на сторону к покупателям.

Зимой мы с мальчишками часто заходили в этот магазин погреться, и две полные продавщицы, работавшие там, знали нас в лицо и позволяли какое-то время находиться внутри.

В этом самом «дежурном магазине» в основном продавались продукты питания: хлеб, молоко, а также самые необходимые вещи вроде хозяйственного мыла или стирального порошка «Айна», который до сих пор помню. Однажды перед Новым годом туда завезли замороженные сливы, и за ними выстроилась огромная очередь – люди ждали по несколько часов. Когда плоды закончились, между покупателями вспыхнула драка, и, чтобы унять шум, даже пришлось вызывать милицию.

Как-то раз, когда мы со сверстниками бегали по улице и играли, мой брат, который был всего на полтора года старше меня, отличался весёлым нравом и всегда умел нас развеселить. В тот раз он предложил: «Пойдёмте, покажу вам фокус!» – и мы с радостью двинулись за ним. Вместе мы вошли в наш привычный «Дежурный» магазин. Всем было любопытно, что же он придумал на этот раз. В магазине находилось несколько покупателей, продавщица обслуживала их, и поскольку мы часто там крутились, на нас особо внимания никто не обращал.

«Теперь все закройте глаза и не подглядывайте, иначе фокус не получится», – весело сказал мой брат, и мы послушно подчинились. Прошла минута-другая, он что-то забавно пробормотал, вроде «Карамба Марамба Чигрики Мигрики», а затем, досчитав до десяти, разрешил открыть глаза. В его руках оказалась плитка шоколада, которую он с широкой улыбкой разломил и каждому протянул кусочек.

Улепетывая шоколад, все были в восторге от этого «фокуса», а мой брат смотрел на нас и гордился своим изобретением.

Когда каждый съел свой кусочек шоколада, мы все разом стали его просить, чтобы он повторил трюк. Он огляделся и убедившись, что никто не наблюдает за ним, и сказал «хорошо»: он попросил нас снова закрыть глаза и повернуться.

Я, не выдержав и от любопытства, повернул голову в сторону прилавка и приоткрыв один глаз и увидел, как брат ловко скользнул к прилавку, нырнул под стойку, где стоял ящик, и вытащил оттуда новую плитку шоколада. Как и в первый раз, он произнес какое-то волшебное заклинание, мы все дружно досчитали до десяти – и вот каждый снова держал в руках свой кусочек шоколада.

Всем так сильно захотелось продолжения праздника, что стали снова просить его показать фокус. Да и он, желая дальше упиваться славой непревзойденного мага, тоже не мог отказать благодарной публике.

Тем временем продавцы заметили что-то неладное и стали наблюдать за нами. Когда мы в очередной раз зажмурили глаза, а мой брат снова пригнулся под стойку и протянул руку к ящику, чтобы достать шоколад, продавщица с другой стороны прилавка резко схватила его за руку и крепко удерживая обеими руками.

«Ах ты воришка, теперь попался!» – громко выкрикнула продавщица. Мы с ребятами тут же все выскочили через дверь на улицу и бросились врассыпную, спрятавшись за углом магазина и затаив дыхание, ожидая, что же будет дальше. Через несколько минут брат вышел на улицу – волосы его были растрёпаны, по лицу читалась смесь страха и смущения: видно было, что в магазине ему как следует прочитали нотацию и, возможно, даже слегка оттаскали за уши. Вслед за ним появилась продавщица, покрикивая, чтобы он больше не смел показываться у них, а потом отправилась к нам домой рассказывать обо всём маме.

«Вор»

Если рассказ о «старухе с бородавкой» – самое раннее моё воспоминание из детства, то эта история стала для меня первым настоящим уроком морали.

В те годы у родителей было трое детей, и я был самым младшим из них и еще не ходил в школу.

В то утро, как и обычно, я проснулся, когда родители уже ушли на работу, а брат с сестрой отправились в школу.

Я нашёл на столе оставленный мамой для меня завтрак, поев, и, не зная, чем себя дальше занять, сидя за столом смотрел в сторону окна на улицу.

Несмотря на то, что календарь сулил весну, она в Караганде всегда задерживалась – и во дворе всё ещё лежали сугробы, потемневшие от угольной пыли и покрытые ледяной коркой.

Пасмурное небо и серая мгла создавали ощущение осени, во дворе не было слышно детских голосов, и мне ничего не оставалось, кроме как коротать время в одиночестве дома.

Я придвинул стул к окну, забрался на него и стал наблюдать, что происходит на улице: по проводам и забору прыгали воробьи, а редкие прохожие спешили по своим делам…

Серая мгла за окном нагоняла тоску, и я тихо, протяжно начал напевать песню, часто звучавшую по радио: «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян…»

Устав стоять у окна и томиться от скуки, я начал бродить по комнатам, заглядывая в разные уголки нашего дома – искал хоть какое-то занятие, сам не зная, чего именно хотел найти. Мой взгляд остановился на шифоньере, который отец сколотил собственными руками и где нам, детям, лазить было строго запрещено. Я осторожно открыл дверцы: с одной стороны на полках лежало аккуратно сложенное бельё, а на другой висело одежда взрослых.

Поддавшись искушению, я начал шарить по карманам пальто родителей, которые висели на вешалке, и вдруг во внутреннем кармане одного из них нащупал сложенный листок – это оказалась десятирублёвая банкнота.

Я был в полном восторге от своей «находки» и, долго не думая быстро одевшись, радостно побежал в центр «Старого города», к трамвайному кольцу. Там, среди зданий, «пельменной», аптеки, книжного и других магазинов, всегда было оживлённо: возле бочки с пивом толпились шахтёры и работяги, закончившие ночную смену.

Тут же, возле трамвайной остановки, в любое время и погоду стояли женщины, продавая жареный шашлык, горячие манты, пирожки и другую снедь. Воздух всегда был наполнен аппетитными запахами…

Я понимал, что держу в руке настоящие деньги – купюру, на которую можно было что-то купить. Но я еще не знал её формальной ценности и размышлял, на что потратить: купить ли аппетитные манты, что так вкусно пахнут, или соблазниться сладким петушком – карамельной фигуркой на палочке?

Пока я колебался с выбором, пожилая женщина в белом замасленном халате, продававшая манты, громко объявила очереди, что манты закончились и будут только позже, после обеда. Тогда я подошёл к бабульке, что, переминаясь с ноги на ногу от холода, громко выкрикивала: «Петушки! Сладкие, вкусные петушки!»

Я протянул ей «бумажку» и попросил дать мне один леденец.

Старушка внимательно посмотрела на «червонец», затем огляделась по сторонам, будто проверяя, не смотрит ли кто за нами, и ловко спрятала купюру под фартук, в карман своей фуфайки. Она широко улыбнулась, протянула мне красного «петушка» и к тому же еще в придачу насыпала в ладонь горсть жёлтой мелочи – сдачу.

Я сжал сдачу в одной ладони, а в другой руке держал “петушок” и, радуясь, что у меня всё ещё остались деньги, сразу отправился через дорогу в магазин «Шолпан», где продавали детские игрушки. Когда я переходил дорогу, возле магазина остановился старик, который ехал на бричке запряженной лошадью.

Вокруг него собрались детишки с пустыми бутылками из-под лимонада, пива и др., меняя их он давал им взамен цветные глиняные свистульки, яркие мячики из опилок, завернутые в фольгу на резинке и другие поделки. Особенно меня заинтересовал блестящий пистолет с пистонами, который старик протянул одному мальчишке за бутылки. Я, заворожённый, стоял возле повозки, мечтая о таком же. Старик обратился ко мне: «Ну что, нет бутылок?» Я показал ему мелочь, которую держал в ладони. Он вздохнул: «Ладно, давай сюда!» Я отдал ему всю мелочь, а он с улыбкой протянул мне серебряный «револьвер», пугач, вылитый из олова и к нему несколько «патронов». «Когда закончатся пистоны – приходи с бутылками, дам ещё», – крикнул мне дед вслед, когда я, счастливый, переходил дорогу направляясь в сторону дома.

Когда я вернулся домой, я сразу прошел во двор, где стоял наш маленький сарай, в котором мы хранили дрова и уголь для печки. Свой «револьвер» я хорошо спрятал среди сложенных поленьев, а затем снова вышел на улицу играть с соседскими мальчишками.

Через некоторое время я услышал громкий голос отца, он звал меня домой. Это насторожило меня – обычно нас звала мама. В его голосе я уловил раздражение, и, когда вошёл в дом, увидел отца и нашу соседку тётю Зою, они вдвоем сидели у стола. Мама с братом и сестрой были в спальной комнате, дверь в которую была плотно закрыта.

На столе лежал мой пугач, а рядом – знакомая уже мне смятая купюра, что привело меня в замешательство.

Я взглянул на отца, заметив, как он устрашающе сверлил меня своим взглядом.

Внутри у меня всё холодело от напряжения – казалось, сейчас он сорвётся, и как слон мышь растопчет меня от гнева…

Указывая на пугач и смятую бумажку денег, он спросил: «Это твоё?»

Я стоял и молчал. В тот момент мне больше всего на свете хотелось исчезнуть… Я подумал, что если сейчас закрою глаза и посчитаю до трёх, то обязательно растворюсь в воздухе. Я зажмурился и внутренне весь сжался. Медленно досчитав до пяти, я стал ощущать себя совсем крошечным …

Но когда медленно открыл глаза, с разочарованием понял, что я не растворился. Настроившись на худшее, я со страхом предвкушал яростное приближение урагана, которое меня вот сейчас настигнет и разорвёт на части.

Отец попросил тётю Зою повторить всё то, что она уже ему рассказывала, но теперь при мне, чтобы я услышал всю историю своими ушами.

Тётя Зоя посмотрела на отца, затем косо взглянула на меня, и, не упуская ни одной детали, подробно начала рассказывать всё с самого начала: как она ехала с работы на трамвае и случайно заметила меня у «Кольцевой». Когда она увидела, как я подошёл к старушке, торговавшей петушками, и протянул ей крупную купюру, у неё возникли подозрения, и она решила за мной проследить. Пока я переходил дорогу и приближался к телеге, где старик менял пустые бутылки на игрушки, тётя Зоя подошла к торговке петушками и стала расспрашивать о ситуации. Та, чтобы избежать лишнего шума, согласилась вернуть деньги – этот самый червонец. Тётя Зоя расплатилась за петушок и вернула сдачу, которую торговка дала мне, а потом всё время следовала за мной, наблюдая, как я иду домой, пересекаю улицу и прячу свою новую игрушку в сарае.

Отец внимательно слушал тети Зоин рассказ, а я стоял, опустив голову чувствуя, как с каждым её словом становится всё тревожнее на душе.