Путь к морю, которого нет

Жители подъездов нашего большого дома

Если взрослые часто относились к окружающим с опаской – слишком свежи были в памяти «сталинские времена», когда необдуманное слово могло привести к доносу или даже стоить свободы и жизни, – то нам, детям, жилось гораздо легче. Мы быстро привыкали к новому району, легко находили общий язык с ребятами из других семей и заводили друзей. Вместе ездили на трамвае или автобусе в школу, ведь новая школа в микрорайоне еще только строилась, а в погожие дни носились во дворе «коробки», стараясь исследовать каждый уголок.

Почти всех жильцов нашего дома мы знали лично, могли рассказать, кто из какого города приехал и где работает. В самые суровые морозы собирались в тёплом подъезде, где взрослые не ругали нас за шум, и устраивали там игры в жмурки, делились страшилками или забавными историями, коротая долгие зимние вечера.

Постепенно у каждого подъезда складывался свой неповторимый характер, и даже по внешнему виду можно было угадать, представители какой национальности в нём преобладают.

Скажем, в первом подъезде, где на каждом этаже по центру располагались просторные многокомнатные квартиры, обычно селились семьи из окрестных аулов: детей у них было много, между собой они в основном говорили по-казахски. Когда приезжали родственники, устраивали на поляне у дома настоящее застолье: резали барана или коня, расстилали дастархан прямо на траве, угощали соседей и приглашали всех к столу.

В пятом подъезде в основном жили выходцы из Армении – многие квартиры занимали родственники. Старшие собирались с утра до вечера на лавочке у входа, где не смолкали оживлённые разговоры и даже споры.

А в последнем подъезде всегда царила особая атмосфера: здесь на верхних и нижних этажах обосновались многодетные цыганские семьи. Тут было шумно и весело – взрослые и дети смеялись, пели, танцевали, словно будни для них никогда не наступали, а круглый год был праздник.

Меня восхищало, как эти люди, не имея специального образования, могли мастерски играть на разных музыкальных инструментах, а другие тут же начинали отплясывать чечётку или пускаться в пляс. Их баллады и романсы звучали невероятно проникновенно и красиво.

Тетя Надя наш дворник

В нашем подъезде на первом этаже жила женщина лет пятидесяти со своим мужем. Все называли ее тетей Надей. Она была нашей дворничихой, то есть следила за порядком и зимой убирала снег, чтобы люди могли беспрепятственно проходить мимо дома, и большинство жильцов уважали ее. Она следила за тем, чтобы вокруг домов всегда было чисто и аккуратно. Особенно уютно и красиво было в нашем подъезде, где она разбила и ухаживала за прекрасным палисадником. Когда перед домом появлялись незнакомцы, она сразу подходила к ним и спрашивала: «Кто вы и к кому хотите пойти?» Она была очень строга с взрослыми и требовала от них, чтобы все соблюдали правила. Но с нами, детьми, она была очень добра, и когда зимой на улице была плохая погода и очень холодно, она позволяла нам погреться в подъезде или играть в «жмурки», даже с «чужими» детьми, то есть с теми, кто не был из нашего дома. Главное, чтобы мы не шумели, не плевали на лестничные площадки и не рисовали или не царапали стены. Мы были ей за это благодарны, и когда появлялась возможность помочь ей, например, очистить тротуар от льда или летом полить водой из шланга передний двор, мы с удовольствием это делали.

Весна в новом Майкудуке

Как только приходила весна и становилось теплее, на улицу перед домом начинали выбегать детишки из всех подъездов – их всегда было немало.

Если кто-то из детей выбегал на улицу с куском хлеба, посыпанным сахаром и слегка смоченным водой, вокруг тут же собирались приятели. Кто-нибудь обязательно быстро выпаливал: «Сорок восемь половина просим!», а счастливый обладатель лакомства с улыбкой отвечал: «Сорок один ем один!».

Мальчишки гоняли в футбол, если у кого-то был мяч, другие устраивали «турнир» в казахские «асики», а девчонки прыгали через скакалку или рисовали на свежем асфальте квадраты для «классиков» и тут же начинали прыгать.

Наш дом, как и вся Караганда, был настоящим многонациональным уголком, и почти каждую весну кто-то из соседей отмечал свой праздник. Официально в советские годы религию не поддерживали, все считались атеистами. Но когда мусульмане праздновали Наурыз или Ораза айт, евреи – Хануку, христиане – Пасху, а корейцы – Соллаль, эти дни представлялись как культурные события.

Особенно любили такие праздники детвора: когда мы целой гурьбой шли в гости к тем, у кого был праздник, и нас всегда угощали сладостями.

Однажды мы с друзьями решили «прогуляться» подальше от привычных дворов и, сами того не заметив, оказались у железнодорожных путей, по которым с грохотом неслись поезда в разные стороны.

Слева виднелось небольшое здание со станционной табличкой: «Караганда-Новая»,

а за ним прятался маленький посёлок, который тогда называли «Курьяновский».

Пробравшись через рельсы немного в сторону, мы вышли к бескрайней степи, которая уходила за горизонт.

Весна только вступала в свои права: на проталинках уже расцветали подснежники, суетились суслики, а в небе кружили птицы.

Неожиданно один из ребят заметил, как рядом от него зашевелилась трава, он испугался и закричал: «кажется, там змея!» – и отпрыгнул в сторону. Но другой, подошел отодвинул в сторону пучок травы и присмотревшись, засмеялся: «Да это ж ящерица, ничего страшного!» Он аккуратно поймал её, и мы стали разглядывать находку, передавая ящерицу друг другу.

Но стоило кому-то из нас схватить её за хвост – ящерица ловко вывернулась и оставила хвост в руке, который продолжал дёргаться, вызывая у нас и удивление, и отвращение.

Я всё же умудрился наловить с десяток рептилий, сложил их в шапку, а каждый из нас нарвал букет подснежников для своих мам и сестёр, и мы отправились домой.

Подойдя к подъезду, я решил не брать ящериц в квартиру, чтобы не расстраивать маму.

Я нашёл небольшую коробку, проделал в ней дырочки для воздуха, положил свежей травы и посадил туда своих ящериц. В каждом подъезде стояли электрические щитки с отдельными счётчиками для квартир – их дверцы легко открывались, и я часто прятал туда разные свои «сокровища». Туда же я поставил и коробку с ящерицами, а потом про неё забыл.

На нашей лестничной площадке, через стенку, поселилась зубной врач с ребёнком – её муж вскоре куда-то пропал. А напротив, въехали пожилые супруги с взрослым сыном: как я потом узнал, их выслали из Ленинграда по политическим причинам, а сын даже побывал в тюрьме.

Однажды глубокой ночью весь подъезд разбудили крики соседки-зубного врача.

Жильцы в испуге выбежали на лестницу, чтобы выяснить, что происходит. Женщина в ночной рубашке бегала по лестнице, в панике крича: «Змеи! У меня в кровати змеи!»

Кто-то из соседей схватил швабру и веник и первым кинулся к ней домой.

Мы, конечно, тоже выбежали посмотреть. Когда в её квартире включили свет, по полу действительно ползали ящерицы.

И тут я вспомнил о своей коробке с рептилиями, которую несколько дней назад спрятал в щитке.

Взрослые долго не могли понять, как ящерицы попали в квартиру, пока не нашли в щитке коробку, где ещё оставалось несколько пресмыкающихся. Остальные, видимо, уже расползлись по всему подъезду.

Женщина недавно развелась, и однажды бывший муж пытался попасть в квартиру, но она не открыла, и после замены замка в двери осталось отверстие.

Похоже, именно через эту щель ящерицы и проникли в её жильё.

Ветеран Баба Юля 

На пятом этаже нашего дома жила одинокая пожилая женщина еврейского происхождения, которую все вокруг звали «баба Юля». В прошлом она служила в армии, и часто её можно было увидеть с папиросой – предпочитала крепкий табак вроде «Север» или «Беломорканал», а если их не находилось, крутила самокрутки из газет и курила махорку. Её появление на лестничной площадке было невозможно не заметить: стойкий шлейф запаха табачного дыма оставался после неё надолго, и мы всегда знали, что это прошла баба Юля.

Детей она очень любила – встречая меня или брата, обязательно находила в кармане пару леденцов и карамелек с повидлом и угощала нас. Иногда мы с братом заглядывали к ней в гости: она всегда радовалась нам, даже если мы не решались постучаться в дверь, а просто топтались у площадки. Тогда баба Юля выглядывала в глазок, узнавая нас, и сама приглашала на кухню, поила чаем и угощала сладостями. Первый раз, попав к ней домой, я был удивлён множеством портретов, развешанных по всей комнате – не просто фотографии или рисунки, а что-то среднее между ними. Заметив наш интерес, баба Юля рассказала и показала, как занимается своим делом: увеличивала фото с помощью специальной линзы, переносила его контуры на другой материал, а затем аккуратно прорисовывала детали лица и доводила портрет до совершенства аэрографом.

Моего брата такое искусство так сильно впечатлило что он увлёкся им на всю жизнь.

Баба Юля рассказывала нам, что во время войны была партизанкой в белорусских лесах – она с гордостью показывала свои награды, делилась воспоминаниями о тех годах. Она обожала Сталина, считала его настоящим героем, а вот современной властью была крайне недовольна: говорила, что старикам не оказывают должного внимания, а пенсий едва хватает на жизнь.

К «американцам» и вообще капиталистам баба Юля относилась резко отрицательно – была уверена, что только советские люди смогут построить справедливое общество и достичь коммунизма.

Хотя ей было известно, что наша мама – немка, мы с братом никогда не сталкивались с предвзятостью или осуждением с её стороны: баба Юля относилась к нам по-настоящему сердечно и тепло.

Мой друг «Муха»

В нашем доме жил мальчишка по прозвищу Муха. Его так называли из-за небольшого роста, на вид он был хилым, но шустрым и заметно шепелявил. Мы подружились с ним, оказалось, что он на два года старше меня, хоть выглядел младше. Жил он с мамой, братом и маленькой сестрой. Мы отлично с ним ладили и часто вместе весело проводили время придумывая разные развлечения.

К тому же Муха отлично играл в «маслы», известную также как «асики» или «асыки» – это казахская народная игра в кости. В тендеме у нас не плохо получалось, он хорошо «подлапывал» и мы почти всегда выигрывали. После очередного выигрыша мы обменивали «кости» с другими мальчишками на мелочь и покупали на них коржики и пирожные.

Когда нам снова удавалось выиграть, мы меняли выигранные «асики» с другими ребятами на «копейки», а затем тратили их на покупку коржиков и сладких пирожных.

Семья «Мухи» жила в крайней бедности. Отец отбывал срок в тюрьме, а мать целыми днями торговала шашлыками возле пивного павильона. Дети были предоставлены самим себе, как, впрочем, и многие из нас – в тех семьях, где родители были заняты работой и рядом не было ни бабушки, ни дедушки, ни кого-то ещё, кто мог бы присмотреть за детьми и позаботится о них.

Мама «Мухи» возвращалась домой поздно вечером, нередко навеселе, иногда в компании мужчин и с остатками непроданного жаренного мяса.

На следующий день, когда их мама уходила, мы снова приходили к ним и с отличным аппетитом доедали холодное мясо.

«Муха» радостно демонстрировал нам «подарки», которые ему приносил каждый раз новый ухажёр мамы, уверяя его в том, что станет ему настоящим батей, как и все остальные до него. Иногда подарком могла быть военная шинель, в которую помещались три «Мухи», кожаный ремень с солдатской бляшкой или резиновые сапоги красного цвета взрослого размера для женщин, но это не имело значения. Главное, чтобы «Мухе» было тепло в шинели, а сапоги были водонепроницаемыми.

Однажды осенним утром мы с «Мухой» шли в школу, и на нашем пути перед небольшим пригорком оказалась колея, которую размыли дожди – теперь, чтобы пройти, нужно было делать большой крюк, обходя это место.

«Муха», обутый в свои резиновые сапоги, предложил мне залезть ему на спину, чтобы перенести меня через грязь.

Сначала я засомневался в этой затее, понимая, что «Мухе» будет нелегко меня удержать, но в итоге согласился. Я забрался ему на спину, и мы осторожно шаг за шагом пошли вперёд. Когда добрались примерно до середины, «Муха» неожиданно споткнулся, и, чтобы совсем не плюхнутся головой в грязь, успел опереться обеими руками о землю.

Я крепко вцепился в него, как в гриву ослика, и оказался на нем сверху.

«Муха» стал кричать, чтобы я с него спрыгивал, но вокруг была грязь и жижа – прыгать было попросту некуда. Я замешкался, а «Муха», стараясь удержаться на одной руке и попытаться сдёрнуть меня другой, но не выдержал и грохнулся лицом прямо в лужу, увлекая меня за собой.