Мерчендайзер против Тьмы: Колышек Судьбы

– А я тебя, кровосос, – бодро ответил он. – Только давай без лишних слов. У меня дома семь кошек и три собаки ждут. Им корм давать надо. А ты, как я понимаю, не из тех, кто любит долгие разговоры.

Вампир засмеялся. Его смех был странным, словно эхо из глубины пещеры.

– Ты думаешь, что сможешь меня остановить? – спросил он, делая шаг вперёд. Его движения были плавными, почти гипнотическими. – Я бессмертен!

– Бессмертен? – усмехнулся Владимир Петрович, не отступая ни на шаг. – А налоги платишь? А коммуналку? Вот то-то же. Бессмертие – это, конечно, здорово, но попробуй объясни в ЖЭКе, почему ты уже триста лет не платишь за квартиру.

Вампир замер. На миг в его глазах мелькнула растерянность. Потом – чистая, нефильтрованная ярость.

Он бросился вперёд с нечеловеческой скоростью. Когтистые пальцы метнулись к горлу старика.

Но Владимир Петрович был готов.

Он резко отпрыгнул в сторону, уходя из под удара, и одновременно бросил в лицо вампиру горсть свежего чеснока. Тот зашипел, отпрянул – и в этот момент охотник выхватил второй колышек.

– Не так быстро, дружок! – крикнул он. – Давай по правилам!

Битва была короткой, но яростной. Вампир, несмотря на силу и скорость, явно недооценил «пожилого мерчендайзера». Владимир Петрович двигался с ловкостью, выработанной годами ухода за полками и уклонения от Марины Вальдемаровны. Он уворачивался, подставлял амулеты, брызгал святой водой – не для убийства, а чтобы сбить ритм, найти брешь.

– Ты думаешь, что сможешь победить меня? – шипел вампир, пытаясь схватить его. – Я пережил века! Я видел, как рождались и умирали целые империи!

– А я видел, как в нашем супермаркете меняли ассортимент колбасы, – парировал Владимир Петрович, уворачиваясь от очередного удара. – И знаешь что? Это было куда страшнее.

И тогда наступил тот самый момент.

Вампир, разъярённый насмешками, сделал резкий, неосторожный выпад вперёд, на мгновение оголив грудь.

Владимир Петрович не раздумывал. Собрав всю силу, вложив в удар вес всего тела и груз всех прожитых лет, он вонзил колышек точно в сердце.

Вампир замер. Глаза расширились от шока и неверия. Изо рта вырвался хрип, больше похожий на шелест сухих листьев.

Его тело начало рассыпаться – сначала пальцы, потом лицо, потом всё целиком – в серый пепел, который тут же подхватило и развеяло ночной прохладой.

Тишина. Лишь отдалённый гул города нарушал её.

– Вот и всё, – сказал Владимир Петрович, вытирая пот со лба тыльной стороной руки. – Один клиент закрыт.

Он посмотрел на пустое место, где только что стоял вампир, и вздохнул. Несмотря на победу, в груди осталась странная пустота.

«Сколько их ещё? Сколько тварей прячется в тенях этого города?»

Но тут же усмехнулся, поправил плащ.

«Пусть прячутся. Я их найду».

Он поднял чемоданчик, теперь легче на один колышек, и медленно, устало, но с прямой спиной пошёл домой. Его ждали кошки и собаки, которые, как всегда, требовали внимания и еды. Но сегодня он чувствовал себя иначе.

Сегодня он не был мерчендайзером, попрошайкой, меценатом.

Сегодня он был охотником. И это было настоящее.

– Ну что, – сказал он, открывая дверь в свою квартиру, где пахло кормом, верностью и домом. – Кто тут голодный?

Кошки и собаки встретили его радостным мяуканьем и лаем. Владимир Петрович улыбнулся. В конце концов, у него была своя маленькая армия, которая всегда ждала его дома.

Глава 3

Поцелуй с расчетам.

Город после полуночи становился другим. Не просто тише – голоднее. Воздух густел, наполняясь невысказанными желаниями и тёмными договорённостями. Фонари мигали, как уставшие веки, а тени под ногами казались живыми, липкими, будто ждали, когда можно будет потянуться и схватить за лодыжку. Владимир Петрович знал это чувство. Оно не пугало его – оно будило что-то древнее, почти забытое в глубине его существа.

Он шёл не по улицам, а по трещинам между реальностями, его стоптанные ботинки мерно отбивали ритм по мокрому асфальту. Слухи вели его к «Красному маяку» – не клубу, а скорее руине, где когда-то играли джаз, а теперь, по слухам, собирались те, кто предпочитал музыку тишины и вкус… не совсем человеческий.

Он не верил в вампиров-аристократов из старых фильмов. Но верил в паразитов. А паразиты, как известно, всегда находят тёплые норы. Его пальцы сами собой нащупали в кармане плаща гладкий деревянный колышек, привычное движение, успокаивающее нервы.

Подходя к зданию, он остановился в тени разбитого фонарного столба. Сердце стучало ровно, но в висках отдавался знакомый напряжённый звон. «Не вмешивайся без причины», – шепнул внутренний голос. – «Ты не полиция. Ты не герой. Ты просто старик с кофеваркой в мечтах».

Но ноги уже несли его в обход, будто повинуясь чужой воле. Он обошёл здание, прижимаясь к шершавым, облупленным стенам, как тень собственной тени. Задний двор встретил его грудами ржавых бочек и обломков мебели, скелетами былого веселья. И именно там, в этом импровизированном склепе, он увидел их: троих.

Двое – мужчины в дорогих, но поношенных пиджаках, с лицами, бледными до синевы. Они стояли в неестественных позах, выжидающе. Третья – женщина.

Она стояла отдельно, прислонившись к обшарпанной стене, и курила тонкую сигарету. Платье без бретелек обтягивало её тело так, будто было сшито по мерке самой ночи. Волосы – чёрные, гладкие, ниспадали на плечи тяжёлыми, почти жидкими прядями. Лицо – идеальное, но не живое. Слишком гладкое, слишком выверенное. Каждая черта казалась рассчитанной на максимальный эффект.

Её глаза, тёмные и глубокие, были лишены страха или злобы. В них читался лишь холодный, хищный интерес. Такие, как она, не нуждались в насилии. Им хватало взгляда, паузы, намёка.

Один из мужчин что-то пробормотал, склонив голову, и она рассмеялась. Смех был звонким, почти девичьим, но пустым, как эхо в пустом лифте.

Владимир Петрович сразу понял: она не их жертва. Она – их босс. Или, скорее, их клиентка высшего разряда. Он сделал шаг из тени, его ботинки мягко хрустнули по битому стеклу.

– Простите, что вмешиваюсь, – сказал он, и его голос, хриплый от лет и дымного воздуха, прозвучал неожиданно громко в звенящей тишине. – Но, похоже, вы торгуете не тем, чем следует.

Мужчины обернулись рывком. Их лица исказились гримасой ярости, глаза на миг вспыхнули красным, как раскалённые угли. Один из них шагнул вперёд, рука резко потянулась под пиджак.

– Уходи, старик, – прошипел он, обнажая ряд острых зубов. – Это не твоё дело.

Но Владимир Петрович уже действовал. Он не стал тратить время на колышки. Вместо этого его рука плавно скользнула в другой карман и вынырнула, сжимая маленькую стеклянную колбу. Резким, отточенным движением он швырнул её содержимое – маслянистую жидкость с резким запахом – прямо в лицо нападавшему. Тот завыл, нечеловеческим голосом, хватаясь за дымящееся лицо. Второй дилер, не раздумывая, бросился бежать, но споткнулся о ржавую бочку и, не в силах подняться, засеменил прочь на четвереньках, испуская жалкий писк.

– Уходи! – крикнул ему вдогонку Владимир Петрович, и его голос пророкотал, как раскат грома. – И если я тебя ещё раз увижу – следующая колба будет с кислотой!

Дилер исчез в темноте, словно его и не было.

Осталась только она.

Она не двинулась с места, но Владимир увидел, как напряглись мышцы на её шее, как расширились зрачки в её идеальном лице. Дыхание её участилось, приподнимая грудь. Впервые за всё время на её лице появилось настоящее, неконтролируемое чувство – животный страх.

– Пожалуйста… – прошептала она, и её голос, бархатный и глубокий, дрогнул. – Я не делала ничего плохого. Я не убиваю. Я… я просто покупаю. У них. За деньги.

Он медленно подошёл ближе, и она отступила, прижавшись спиной к холодной, шершавой стене. Её грудь вздымалась, губы, алые и влажные, слегка дрожали. Она была ослепительно прекрасна в своей уязвимости, и в этот момент он почувствовал, как что-то внутри него дрогнуло. Не как охотник. Как мужчина.

Он вдруг вспомнил, как в юности стоял у окна общежития и смотрел на девушку с другого двора. Она никогда не знала, что он существует. Но он мечтал, что однажды она обернётся – и улыбнётся ему.

– Кто ты? – спросил он, и в его голосе уже не было прежней угрозы, только усталое любопытство.

– Лидия, – ответила она, и в её глазах, ещё влажных от испуга, мелькнула быстрая, как молния, искра расчёта. Она увидела его взгляд. Увидела, что он смотрит не на вампиршу, а на женщину.

Она медленно выпрямилась, словно сбрасывая с себя шкуру жертвы. Страх исчез, испарился, не оставив и следа. На смену ему пришла мягкая, обволакивающая кокетливость. Она сделала лёгкий шаг вперёд, и теперь уже он почувствовал, как его собственные ноги отступают на шаг.

– Ты… странный, – сказала она, и в её голосе появилась тёплая, бархатистая нотка, обещающая тысячи тайн. – Большинство на твоём месте уже вонзило бы мне в сердце деревяшку. А ты… спрашиваешь имя.

– Может, я просто не люблю спешить, – ответил он, чувствуя, как уши наливаются теплом, а в груди поселяется нелепый, юношеский трепет.

Она улыбнулась. Не той пустой улыбкой, что была раньше. А настоящей. Или очень убедительной подделкой, созданной мастером своего дела.

– Ты мне нравишься, – сказала она и, не дав ему опомниться, поднялась на цыпочки и прикоснулась губами к его губам.

Это был не нежный поцелуй. Это был удар током. Горячий, влажный, полный невысказанных обещаний и смертельной опасности. Он почувствовал на языке вкус ванили, дорогого табака и чего-то металлического – крови? Или просто адреналина, бьющего через край? Его разум кричал: «Она играет!», но тело, старое, одинокое, уже капитулировало.

Когда она отстранилась, в её глазах плясали насмешливые огоньки.

– У тебя есть где жить? – спросила она, и в её голосе снова прозвучала та самая деловая нотка, но теперь приправленная интимностью, будто они были старыми любовниками. – Я… не хочу возвращаться туда.

Он знал, что это ловушка. Знал, что она видит в нём не мужчину, а укрытие, стабильность, возможность перевести дух. Но в её взгляде, в этом поцелуе, в лёгкой дрожи её тонких пальцев, когда она коснулась его щеки, было что-то, что заставило его сердце биться чаще и отчаянней.

Может, это и была игра. Но он вдруг захотел в неё поверить. Сильнее, чем хотел когда-либо чего-либо.

– Есть, – коротко сказал он, и это слово прозвучало как приговор.

Она кивнула, и на её лице снова расцвела та самая, идеальная, выверенная улыбка.

– Тогда веди.

Он повернулся и пошёл, чувствуя тяжесть своего тела и лёгкость в голове. Она последовала за ним, идя так близко, что он чувствовал её дыхание на своей шее, а её парфюм – смесь ночных цветов и холодного камня – плыл за ними шлейфом.

По дороге она не говорила ни слова. Просто шла, и её молчание было красноречивее любых слов. И он знал: она уже всё просчитала. Её мысли были ясны ему, как надписи на ценниках в его супермаркете: «Старик. Одинок. Добр. У него есть квартира. У него есть принципы – значит, легко манипулировать через чувство вины. Выгодно. Очень выгодно».

Но он не хотел этого знать. Не сейчас. Пусть хоть на одну ночь он будет просто мужчиной, которому улыбнулась красивая женщина.

Когда они добрались до его подъезда, он остановился и достал ключи. Металл был холодным, знакомым, единственной опорой в рушащемся мире.

– Готова? – спросил он, поворачивая ключ в скрипучем замке.

Она посмотрела на него, и в её глазах снова мелькнула та искра – на этот раз смешанная с откровенной насмешкой и сладким обещанием.

– Всегда, – прошептала она.

И переступила порог его дома, унося с собой запах ночи и не высказанных угроз.

Глава 4

Вылупление.

Эта ночь была как взрыв в тихом котле. Воздух в спальне казался густым, насыщенным ароматом дорогих духов и чем-то ещё – электрическим, тревожным. Горячая, бессвязная, полная шепота, дрожащих пальцев и странного, почти болезненного облегчения.

Владимир Петрович лежал на спине, прислушиваясь к ровному дыханию Лидии и глядя в потолок, где узоры теней плясали в такт проезжающим за окном машинам. Он впервые за много лет почувствовал себя просто мужчиной которого хотят. Не за кофе, не за монеты в шапку, не за то, что он может дать или спасти. А за него самого.

Так ему казалось.

Он не знал, что страсть может быть такой – не грубой, не торопливой, а томной, как старое вино, которое пьёшь медленно, чтобы не пропустить ни одного оттенка вкуса. Лидия двигалась, как будто знала его тело лучше, чем он сам. Каждое прикосновение – точно в нужное место. Каждый вздох – в нужный момент.

Он повернул голову на подушке, наблюдая, как лунный свет серебрит контур её плеча. Он думал: «Вот оно. Любовь. Или хотя бы её тень. А может, и не тень – настоящее, живое, трепетное».

Он позволил себе поверить.

Впервые за долгие годы позволил себе быть слабым.

Пусть даже на одну ночь.

Но утро не началось с кофе.

Утро началось с холода.

Он проснулся от того, что постель стала чужой. Простыня остыла, а пространство рядом было пустым и холодным. Лидия стояла у окна, одетая в его старую футболку, но даже в ней выглядела так, будто только что сошла с обложки журнала «Элитный вампир». Её волосы были слегка растрёпаны, губы припухли, но в глазах не было ни нежности, ни благодарности. Только холодный расчёт.

– Эти звери, – сказала она, не оборачиваясь, глядя на пустынную улицу, – они должны исчезнуть. Сегодня. Сейчас.

– Какие звери? – переспросил он, с трудом отрывая голову от подушки, всё ещё оглушённый сном и воспоминаниями ночи.

– Твои кошки. Собаки. Вся эта вонючая свора. Я не живу в зоопарке. Выбери: они или я.

Он молчал. В горле пересохло. Он приподнялся на локте, и одеяло сползло с его груди.

Он знал, что должен сказать «они».

Что они— его семья.

Что они— единственное, что не требует от него ничего, кроме хлеба и тепла.

Но он посмотрел на неё – на изгиб её шеи, на то, как свет играет на её коже, – и вспомнил ощущение её пальцев на своей груди, её дыхание в темноте, ту минуту, когда он перестал быть одиноким.

И понял: он не может её потерять.

Не сейчас.

Не после этой ночи.

– Хорошо, – сказал он, и голос его прозвучал хрипло и глухо. – Я избавлюсь от них.

Она кивнула, как будто это было само собой разумеющееся, и вышла из комнаты, не удостоив его больше взглядом. Как будто он только что не предал тех, кто верил в него безоговорочно.

Он отвёл их в приют. Семь кошек и три собаки. День был серым и безветренным.

Они шли за ним, как всегда, с доверием в глазах. Рыжая кошка с косым глазом даже потёрлась о его ногу, будто спрашивая: «Ты куда?»

Он не смотрел им в глаза. Не мог. Его пальцы сжали поводки так, что костяшки побелели.

Просто отдал поводки усталой женщине за стойкой в приюте, бросил мешок с кормом и ушёл, не оглядываясь, тяжело ступая по щербатому асфальту.

Только когда за спиной затихло мяуканье, он остановился, прислонился к шершавой кирпичной стене и долго стоял, глядя в пустоту, пока прохожие обходили его стороной.

В груди было пусто.

Холодно.

Как будто вынули что-то важное и не вернули.

Он купил бутылку дешёвого вина в ближайшем ларьке – не для праздника, а чтобы заглушить тишину, которая теперь заполнила квартиру.

Дома налил себе полстакана,но не выпил. Просто держал в руках, чувствуя, как стекло становится тёплым от ладони, и смотрел, как жидкость колышется от его невидимой дрожи.

Лидия заигрывала. Говорила ласково, прикасалась к его руке, шептала комплименты. Но он не чувствовал ничего. Ни желания, ни тепла. Только усталость, оседающую на плечах тяжёлым плащом.

Он молча собрал свой чемоданчик – колышки, чеснок, святую воду, амулеты – и вышел на охоту, хлопнув дверью.

Ночь была тихой. Слишком тихой. Воздух был неподвижен.

Он бродил по улицам, вглядывался в тени подъездов, прислушивался к шорохам в переулках. Но город молчал. Никаких вампиров. Никаких признаков. Только ветер, фонари и его собственное одиночество, которое теперь казалось ещё тяжелее, физически ощутимым.

Когда он вернулся домой, Лидия уже спала. Он тихо прошёл в другую комнату, улёгся на жёсткий диван и долго смотрел в потолок, думая о кошках. О том, как они жмутся к нему по ночам. О том, как одна из них – рыжая, с косым глазом – всегда ложилась ему на грудь, будто знала: именно там у него боль.

Следующее утро началось со скандала.

– Ты меня игнорируешь! – кричала Лидия, стоя посреди кухни в чужом шелковом халате, который явно не принадлежал ему. – Я для тебя что – мебель? Ты даже не спросил, как я спала!

Он молчал, медленно помешивая ложкой остывший кофе. Он знал, что сейчас последует.

– Мне нужен наряд, – сказала она, уже мягче, но с той же стальной ноткой в голосе, подходя ближе. – Новый. На вечер. Ты же хочешь, чтобы я выглядела достойно рядом с тобой?

Он кивнул, не глядя на неё. Достал из потайного ящика в комоде толстый конверт – всё, что успел собрать за последние полгода. Всё, что откладывал на кофеварку. Отдал ей без слов, почувствовав, как бумага выскальзывает из его пальцев.

Она улыбнулась. Быстро пересчитала купюры. Поцеловала его в щёку. И ушла, не заметив, как он сел на край кровати и уставился в трещину на паркете.

Возвращаясь с работы, он вдруг остановился посреди тротуара.

Что-то… не так.

Через дорогу, у подъезда старого дома, на подоконнике первого этажа стояла клетка. В ней – хомяк. Маленький, пушистый, с чёрными бусинками-глазами. Окно было приоткрыто, и клетка стояла так, будто её кто-то специально выставил.

Владимир Петрович оглянулся. Никого. Только редкие прохожие и шум машин.

Он перешёл дорогу, подошёл, заглянул внутрь. Хомяк сидел неподвижно, уткнувшись носом в пустую кормушку.

Он аккуратно расстегнул дверцу, вынул тёплого, испуганно дрожащего зверька и положил его во внутренний карман куртки, где тот сразу затих. На опустевшее место в клетке он оставил смятую сторублёвку.

– Я же не вор, – прошептал он себе, отходя от окна. – Я его купил.

Дома он показал Лидии новое приобретение, осторожно достав хомяка из кармана.

Она сначала замерла, рассматривая пушистый комочек. Потом лицо её исказилось от отвращения.

– Это что за гадость?! – взвизгнула она. – Ты серьёзно? Ты выгнал всех зверей, а теперь притащил… это?!

– Он маленький, – робко сказал он, прикрывая ладонью хомяка. – Не шумит. Не пахнет.

– Выкинь его! – закричала она, тыча пальцем в дверь. – И найди нормальную работу! И прекрати эту ерунду с охотой! Ты же не в кино снимаешься!

Он посмотрел на неё. Долго. Молча. Видел разгневанные брови, поджатые губы, гневные искры в глазах.

А потом сказал:

– Нет.

Просто «нет». Без крика. Без дрожи. Просто твёрдо, как гвоздь, вбитый в дерево.

Она фыркнула, развернулась и ушла в спальню, хлопнув дверью так, что задребезжала посуда в серванте.

Он ушёл в другую комнату. Уложил хомяка в коробку из-под обуви, застеленную тряпкой, насыпал туда немного корма из запасов для птиц и сел рядом на пол, прислонившись спиной к стене и глядя в окно на гаснущее небо.

Маленький зверёк начал жевать, и в этом тихом, шелестящем звуке была такая обычная, простая жизнь, что у Владимира Петровича навернулись слёзы. Он не вытер их. Пусть текут по щекам и капают на старый паркет.

Ночью он проснулся от странного ощущения. Пустоты. Давления в ушах.

Он встал, заглянул в спальню – кровать была пуста, одеяло аккуратно заправлено. В шкафу зияли пустые вешалки. На тумбочке не было ни её сережек, ни кремов. Только тонкий, почти неуловимый запах духов, который уже начал выветриваться.

Она исчезла.

Он искал её по всему городу. Заглядывал в подпольные клубы, в заброшенные особняки, в «Красный маяк» – ничего. Словно её и не было. Лишь воспоминания и пустота в груди, которую не мог заполнить даже хомяк.

Прошла неделя. Жизнь вошла в привычное русло: работа, хомяк, одиночество. Владимир Петрович почти смирился. Почти.

Однажды, возвращаясь с работы, он вдруг снова остановился.

Что-то… не так.

Через дорогу шёл человек. Обычный. Лет семидесяти. В поношенной куртке, с потрёпанной фляжкой в руке. Шёл, покачиваясь, явно под хмельком. Не бледный. Не скользящий. Не прячущийся от солнца. Совершенно обычный.

Но Владимир Петрович почувствовал – не глазами, не умом, а где-то глубоко внутри, в костях, в крови – что с ним что-то не так. Лёгкое покалывание в кончиках пальцев, едва уловимое напряжение в воздухе.

Он начал следить.

Человек шёл медленно, останавливался у витрин, пригубливал из фляжки, бормотал себе под нос. Двигался к окраине города, туда, где дома редели, а асфальт переходил в гравий. Наконец, он свернул в грязный переулок и зашёл в гараж с облупившейся вывеской «Автосервис „Ржавый гаечный ключ“».

Дверь осталась приоткрытой, и из щели лился тёплый свет.

Владимир Петрович постоял секунду, сжимая ручку своего чемоданчика. Потом шагнул внутрь.

Гараж был тёплым, пах маслом, металлом и старым чаем. Человек стоял у небольшой плитки, на которой кипел закопчённый чайник. Он не обернулся. Просто достал две жестяные кружки, поставил их на заляпанный маслом стол и сказал, не повышая голоса:

– Ну что, охотник? Значит, начал чувствовать нас. Мы тебя тоже. Заходи, садись. Чай будешь?

Владимир Петрович опешил, застыв на пороге.

– Ты… вампир?

– Да, – ответил тот, наконец поворачиваясь. Лицо у него было морщинистое, глаза – уставшие, но живые. – Только не такой, как ты привык. Я не бледный. Не боюсь солнца. Пью водку, а не кровь. Потому что ни разу в жизни не пил человеческой крови. Хотя живу уже тысячу лет.

Он указал на промасленный табурет.

– Садись. Посмотри вокруг. Я просто автомеханик. Убьёшь меня?

– Нет, – твёрдо сказал Владимир Петрович, делая шаг вперёд. – Я не убиваю тех, кто не приносит вред людям.

– Вот и умница, – усмехнулся старик, наливая в кружки густой, тёмный чай. – А теперь слушай. Обычно такие, как ты, рождаются раз в сто лет. Живут как обычные люди – работают, пьют кофе, заводят кошек. А потом – хоп! – и вылупляются. Силы пробуждаются. Чувствительность к теням, к нечисти… Вот и ты вылупился. И мы все это почувствовали. Даже Лидия.

– Ты знаешь Лидию? – Владимир Петрович невольно сжал кружку.

– Я много чего знаю. Не удивляйся. Она сначала решила воспользоваться тобой – как всегда. Но когда поняла, что её гипноз на тебя почти не действует… что ты сопротивляешься… и с каждым днём становишься сильнее – решила исчезнуть. Умная женщина. Инстинкт самосохранения у неё развит лучше, чем у большинства людей.

– Она… с кем-то другим?

– С оборотнем, – спокойно сказал старик, отпивая чай.

– С… с оборотнем?! – Владимир Петрович чуть не подавился. – Они что, тоже существуют?

– То, что вампиры существуют – это норма, – усмехнулся старик, ставя кружку на стол. – А оборотни – сказка? Ну-ну.

– Я как-то не думал об этом… Ладно. Значит, теперь начну охоту и на оборотней.

Старик расхохотался – громко, искренне, с хрипотцой, откинув голову назад.

– Да они всегда на вашей стороне были! От тебя, между прочим, одним несёт за версту.

– Да нет, это кошки и собаки… Хотя я всё стирал. У меня сейчас только хомяк.

– Хомяк?! – старик чуть не выронил кружку. – Ты серьёзно?

Он принюхался, прищурился, потом медленно покачал головой.

– Слушай… Ты никогда не задумывался, почему ты не общаешься ни с кем из людей?

– С чего это? У меня есть друг Димка. Мы по выходным всегда с ним квасим. Больше мне никто и не нужен.

– Думаю, люди тебя тоже не переносят – где-то на подсознании. А вот нечисть всякая… тянется. Так же, как и ты к нам. Так что подумай про своего друга Димку. Уж больно от тебя оборотнем несёт. Я этот запах не с чем не перепутаю – ещё с девяностых.

Владимир Петрович замер. Кружка в его руке вдруг показалась очень тяжёлой.