Мерчендайзер против Тьмы: Колышек Судьбы

– Ты хочешь сказать, что Димка…

Он вспомнил. Димка – всегда весёлый, всегда молодой, несмотря на возраст. И нога… да, нога у него 32-го размера! Всё сходится!

– А нога-то тут причём? – удивился старик, подняв бровь.

– Ну как же?! Это же логично!

Наступила неловкая пауза. В гараже было слышно, как потрескивает плитка.

Старик смотрел на него с лёгким недоумением, будто пытался понять: это гений или просто чудак?

А Владимир Петрович сидел, держа в руках кружку с недопитым чаем, и впервые за долгое время чувствовал, что мир не только полон тьмы и обмана – но и странных, неожиданных связей. И, возможно, он не так одинок, как думал.

– Ладно, – сказал он, вставая и ставя кружку на стол. – Спасибо за чай. И за… правду.

– Всегда пожалуйста, охотник, – кивнул старик. – А теперь иди. У тебя ещё много дел. И, может быть… не спеши убивать всех подряд. Иногда даже нечисть заслуживает шанса.

Владимир Петрович вышел на улицу. Ветер трепал его куртку и забирался под воротник. Он глубоко вдохнул. Воздух пах осенью, машинным маслом и чем-то новым – чем-то, что он ещё не мог назвать, но что отдалённо напоминало надежду.

Глава 5

Ты оборотень?

Владимир Петрович не пошёл к Дмитрию ни в тот день, ни на следующий, ни даже в эти выходные. Не потому что боялся или сомневался – просто не мог. Внутри него рушилось всё: представления о мире, о дружбе, о том, где проходят границы между своими и чужими. Эти трещины расходились по самой основе его бытия, и каждая напоминала о словах старого вампира Игоря Адамовича.

Они сдружились за последнюю неделю настолько, что после работы Владимир Петрович регулярно заходил в его гараж. Сидели там до глубоких сумерек, пили чай из железных кружек и говорили о вещах, о которых не пишут даже в сказках.

– Ты думаешь, он знает, что ты теперь охотник? – спросил однажды Игорь Адамович, его длинные пальцы аккуратно подкладывали в заварочный чайник щепотку сушёной мяты.

– Не знаю, – ответил Владимир Петрович, отводя взгляд к единственному пыльному окну, за которым уже сгущались фиолетовые сумерки. – Мы с ним… мы с юности. Он – мой единственный друг.

– А ты уверен, что друг не может быть оборотнем?

– А ты уверен, что оборотень не может быть другом?

Старик усмехнулся, и в уголках его глаз собрались лучики морщин, а во взгляде мелькнуло что-то тёплое и почти отеческое.

– Вот и живи теперь с этим вопросом.

И Владимир Петрович жил. Носил этот вопрос в себе, как ношу.

Днём он бродил по городу – уже не как прежде, с пустотой в груди, а как охотник, который только учится видеть. Он прижимал ладонь к шершавым стенам старых домов, ощущая под пальцами холод кирпича и отслоившуюся штукатурку. Прислушивался к шорохам в подворотнях, где ветер гонял обрывки бумаги и сухие листья. Вдыхал воздух на перекрёстках, пытаясь уловить тот единственный запах, что не принадлежал людям.

Иногда ему удавалось.

Он чувствовал – не зрением, не слухом, а чем-то глубже, на уровне инстинкта: тонкой, едва заметной нитью, протянувшейся между ним и теми, кто скрывался в тени. Но стоило ему сделать шаг навстречу – и существо растворялось, словно дым. Они чувствовали его. И боялись.

Он начал тренировать не только восприятие, но и маскировку. Учился сдерживать внутреннее сияние – ту странную, почти магнетическую силу, что теперь жила в нём и пульсировала под кожей. Игорь Адамович показал ему несколько упражнений: особое дыхание, медитацию, даже старинные заклинания-обманки, которые не убивали, но делали охотника «невидимым» для нечисти.

Владимир Петрович сначала лишь скептически хмыкал. Потом начал пробовать. И каждый раз не мог скрыть удивления, когда упражнения срабатывали.

Однажды, гуляя по набережной, он увидел девушку с пуделем на поводке. Собака была маленькой, кудрявой, с не по-собачьи умными глазами. Девушка улыбнулась, когда он вежливо спросил, можно ли погладить её питомца.

– Конечно! Его зовут Артём, – сказала она, и в её голосе звучала та простая, человеческая доброта, которой ему так не хватало в последнее время.

Владимир Петрович присел на корточки, его колени хрустнули. Пудель доверчиво подставил морду, и в этот момент в груди у него что-то дёрнулось – резко, почти больно, будто сердце вспомнило то, что разум пытался забыть.

Он вспомнил свою рыжую кошку с косым глазом, которая ложилась ему на грудь в самые тяжёлые ночи и мурлыканьем отгоняла кошмары. Вспомнил, как отдал её и других питомцев в приют. Как не посмотрел им в глаза в день расставания.

– Спасибо, – сказал он, с усилием поднимаясь. Голос дрогнул. Девушка, кажется, ничего не заметила. А может, просто сделала вид.

Он пошёл прочь. Шаг за шагом – сначала медленно, потом всё быстрее, пока не побежал. Бежал, не чувствуя усталости, к тому самому приюту, куда отвёз своих питомцев.

Но приют был пуст. На табличке висел замок. Все животные – разобраны. Никого не осталось.

Он стоял перед закрытыми воротами, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони, и впервые за долгое время почувствовал не пустоту, а ярость. Глухую, беспощадную ярость на самого себя.

«Ты предал их. А теперь хочешь ласки от чужой собаки?»

Тогда он пошёл искать других. Бездомных. Забытых. Но город будто вымер – ни одного котёнка под машиной, ни одной собаки у помойки. Лишь ухоженные, сытые питомцы с блестящими ошейниками.

И тогда, в одном из дворов, он увидел кошку. Чистую, ухоженную, с дорогим ошейником из чёрной кожи. Она сидела на скамейке с невозмутимым видом, как будто ждала кого-то.

Владимир Петрович подошёл, осторожно позвал. Кошка спрыгнула и подошла без тени страха.

Он расстегнул пряжку, снял ошейник и бросил его в урну. Затем подхватил кошку на руки и унёс домой.

– Я не вор, – прошептал он в её мягкую шерсть. – Я спасаю.

В тот же вечер он подобрал ещё двух кошек – одну мяукающую у подъезда, другую, тощую и дрожащую, у магазина. Все они вели себя так, будто знали: их наконец-то ждёт дом. А не холодная улица.

Хомяк в клетке, стоявшей в углу комнаты, фыркнул, будто одобряя происходящее.

В следующие выходные он всё-таки решился.

Дом Дмитрия Козлова стоял на самой окраине, за высоким каменным забором, увенчанным видеокамерами и сигнализацией. Раньше Владимир Петрович думал, что это просто показуха – капитан милиции, живущий как олигарх. Теперь он знал: это не показуха. Это необходимость. Оборотень не может жить в тесной квартире. Ему нужно пространство. Свобода. И возможность бесшумно исчезать, когда приходит время.

Он нажал на кнопку звонка. Через мгновение дверь открыл сам Дмитрий – в бархатном домашнем халате, с бокалом тёмного вина в руке. Увидев друга, он широко улыбнулся, размашисто обнял его крепко, по-мужски, хлопнув по спине.

– Вовка! Давно не виделись! Заходи, я как раз жаркое ставил!

Внутри пахло корицей, дубом от мебели и чем-то ещё – диким, древним, почти звериным. Лидии не было видно. Владимир Петрович облегчённо выдохнул.

Они сели за массивный дубовый стол. Пили вино. Говорили о старом – о том, как их выгнали с первого курса факультета новой географии за то, что устроили «ночную экспедицию» в архив университета в поисках карт сокровищ. Как потом Владимир устроился мерчендайзером, а Димка пошёл в милицию – «чтобы порядок наводить».

Порядок, конечно, наводился не совсем так, как предполагалось уставом: огромный внедорожник ЛИХ-7, часы «Рассвет коммунизма», бассейн с подогревом и постоянные «подарки» от местных бизнесменов говорили сами за себя. Коллеги за глаза звали его «Козёл» – от фамилии конечно, но, как теперь понимал Владимир Петрович, ещё и от природы.

Наступила пауза, комфортная и тихая. Владимир Петрович отставил бокал и посмотрел другу прямо в глаза.

– Дим, ты оборотень?

Дмитрий фыркнул, откинулся на спинку стула, и его грузное тело закачалось от смеха.

– Ага, в погонах! – расхохотался он.

– Я серьёзно спрашиваю.

Смех стих, как по команде. Дмитрий поставил бокал на стол, посмотрел на друга – долго, пристально, изучающе.

– Тогда и ты мне скажи: ты охотник? Я же чувствую.

– А чё ты, как еврей, вопросом на вопрос отвечаешь?

Они молчали секунду, а потом одновременно заржали – громко, искренне, как в те беззаботные институтские годы.

– Димка, ну-ка обернись волком, – сказал Владимир Петрович, всё ещё улыбаясь.

– Не, Вов, это не так работает.

– А, понял! Тебе полнолуние нужно!

– Да нет… просто… я тебя стесняюсь.

Опять раздался их смех. Но теперь в нём звучало явное облегчение и возвратившееся доверие.

Вечер становился всё длиннее. Уже коньяк лился рекой. Признания – тоже.

– Я всегда знал, что ты не обычный, – признался Дмитрий, разглядывая золотистую жидкость в бокале. – Ещё в институте. Ты мог часами сидеть в тишине и слышать то, чего не слышали другие. Я думал – просто интуиция. А оказалось – призвание.

– А ты? Как ты скрывался?

– Проще простого. Люди не верят в оборотней. Даже если видят – списывают на галлюцинации, алкоголь, стресс. А я… я просто жил. Не убивал. Не нападал. Ел мясо? Да, но только купленное. Иногда охотился на лесных зверей – волков, кабанов. На людей – никогда.

– А Лидия?

Дмитрий помрачнел, его пальцы сжали бокал чуть сильнее.

– Она… особенная. Появилась на зачистке клуба. Я тогда вёл дело о наркотрафике. Она стояла у бара, смотрела на меня – и я почувствовал, как будто весь мир замер. Потом понял: это гипноз. Но… не хотел сопротивляться.

– Она тебя использует, Дим.

– Знаю. Но… мне хорошо с ней. Даже если это не любовь.

Владимир Петрович молчал. Он знал, что это ложь. Хорошо – не бывает с обманом.

– Вовчик, – вдруг сказал Дмитрий, наклоняясь ближе, и его голос стал интригующим, – не хочешь на зомби поохотиться?

– Зомби?! – Владимир Петрович чуть не подавился коньяком. – И они существуют?

– Ну да. А что тебя удивляет? Вампиры есть, оборотни есть… Почему зомби не быть?

– Ничего… Теперь уже ничего не удивляет. А где они?

– В заброшенной канализации. Под городом. Там целый лабиринт. Я часто там оттягиваюсь, – усмехнулся Дмитрий, вставая и подходя к массивному оружейному шкафу. – Держи.

Он протянул другу дробовик. Тяжёлый, маслянистый на ощупь, с прицелом и обрезанным стволом.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно.

Канализация оказалась не просто сетью тоннелей – это был целый подземный город. Своды, покрытые склизкой плесенью, ржавые трубы, с которых постоянно капала вода, и вонь – густая, тошнотворная, как будто смерть здесь не просто гость, а постоянная хозяйка.

Владимир Петрович шёл за Дмитрием, чувствуя, как по его спине ползут мурашки от предвкушения. Страха не было. Было странное, почти неестественное спокойствие – будто он наконец-то нашёл своё истинное место.

Первый зомби вывалился из бокового хода – разложившийся, с пустыми глазницами и торчащими сквозь гниющую плоть костями. Владимир Петрович даже не подумал – его тело отреагировало само: он занёс дробовик и со всей силы ударил прикладом по черепу. Тот лопнул с глухим хрустом, как перезрелый арбуз.

Он замер на мгновение, глядя на то, что осталось от существа. Удивлённый собственной силой. Удивлённый тому, как легко и естественно это далось.

– Ого! – восхитился Дмитрий. – Да ты прирождённый!

Они двинулись дальше. Зомби появлялись всё чаще – медленные, но невероятно упорные. Владимир Петрович сначала стрелял, громкие выстрелы оглушали в замкнутом пространстве, потом перешёл на ближний бой: приклад, нож, даже подобранный с пола кирпич. Он крошил черепа, ломал позвоночники, разрывал гнилые тела – и в каждом движении чувствовал, как просыпается что-то древнее, дремавшее в нём годами.

Дмитрий сражался иначе – мощно, зверски. Иногда он рычал, и в этом низком рыке слышалось нечто нечеловеческое. Однажды он схватил зомби за голову и просто вырвал её из плеч с мокрым треском.

– На спор? – крикнул он сквозь гул воды и монотонные стоны мертвецов.

– Давай!

Они убивали. Считали. Смеялись, когда один из них поскальзывался и падал в липкую лужу. К утру счёт был равный – по сорок два у каждого.

Владимир Петрович подозревал, что Димка поддавался, уступая ему. А Дмитрий, украдкой поглядывая на друга, думал: «Откуда у новичка такая сила?»

Но оба промолчали, сохранив это знание при себе.

Утром, уже на пороге дома, залитого розовым светом зари, Владимир Петрович остановил друга рукой на плече.

– Дим, будь осторожнее с Лидией. Это не любовь. Это гипноз. У неё не может быть ничего серьёзного ни с кем.

Дмитрий помолчал, его лицо стало серьёзным. Потом тихо, почти шёпотом, сказал:

– Вов… она беременна.

Владимир Петрович застыл, его рука медленно опустилась.

– Что?

– Беременна. От меня. По крайней мере, так говорит.

– Но… это же невозможно! Вампир и оборотень?

– А кто сказал, что невозможно? – усмехнулся Дмитрий, но в его глазах не было ни капли радости. – Может, это будет что-то новое. Что-то… особенное.

– Или опасное.

– Может быть. Но я не могу её бросить. Не сейчас.

Владимир Петрович молча кивнул.

Он понимал.

Сам ведь не смог бросить Лидию,пока не стало слишком поздно.

Глава 6

Вода вместо крови.

Спустя всего несколько месяцев после той подземной ночи в канализации, когда вонь хлора и тления смешивалась с их смехом, а черепа зомби разваливались под ударами лома с сухим хрустом, словно перезрелые тыквы, всё изменилось. Мир, едва успевший обрести призрачные очертания нового порядка, вновь перевернулся.

Лидия родила.

У вампиров это быстро— не нужно вынашивать плод 9 месяцев и не мучительные часы человеческих родов, а стремительный, почти невыносимый всплеск энергии, после которого на простынях оставалось лишь легкое серебристое сияние, похожее на лунную пыль.

Малыш оказался оборотнем – чистокровным, сильным, с глазами, в которых уже в младенчестве мерцало что-то дикое и древнее. Он унаследовал от отца звериную суть, но, как позже, куря свою вечную трубку, мудро заметил Игорь Адамович, «ночь в нём – не отца, а матери». В этих словах была какая-то бездонная, непостижимая глубина.

Это было странно, противоестественно: ребёнок вампирши и оборотня не должен был быть таким целостным, таким завершённым созданием. Обычно такие союзы, осуждаемые и теми, и другими, заканчивались выкидышами, уродствами или мертворождёнными, которые бесследно исчезали к утру. Но не в этот раз. Этот мальчик был жив, и в его жилах бушевала чужая кровь.

Дмитрий, ещё недавно уверенный в себе, почти циничный капитан милиции, стал тенью самого себя. Его мощная, привыкшая к действию фигура как будто ссутулилась под тяжестью нового, непонятного отцовства.

Ночи превратились в сплошной кошмар: малыш выл, не спал, рвал пелёнки зубами, которые прорезались раньше всякого мыслимого срока. Дмитрий не ложился – он метался по дому, похожий на раненого зверя, нервно теребя цепочку с медальоном, в котором, как святыню, хранил прядь волос Лидии. Иногда он замирал у окна, прижимая лоб к холодному стеклу, и просто смотрел в непроглядную темень за окном, будто надеялся разглядеть в ней её силуэт, идущий по мокрой от дождя дороге.

А Лидия… Лидия угасала на глазах.

Её кожа,обычно бледная, но сияющая внутренним светом, словно перламутр, стала тусклой и серой, как пепел. Глаза, некогда полные огня и насмешки, – пустыми, потухшими. Она перестала выходить из спальни, а потом и вовсе перестала говорить, отгораживаясь от всех стеной молчания. Только смотрела на ребёнка с выражением, которое Владимир Петрович однажды, не найдя лучшего слова, назвал бы «страхом перед собственным отражением».

Они ругались всё чаще. Сначала шёпотом, сквозь стиснутые зубы, чтобы не напугать ребёнка, потом – отчаянными криками, которые разносились по всему дому, а потом наступила самая страшная стадия – леденящее душу молчание, тяжелее любого крика.

И вот однажды утром Дмитрий проснулся один. Простыня с другой стороны кровати была холодной и нетронутой.

Лидия исчезла.Без записки, без вещей, без единого следа, который мог бы указать направление.

Остался только ребёнок,необычно спокойно спящий в своей кроватке, и едва уловимый, горьковатый запах жасмина – последний призрачный след её присутствия.

– Найди её, Вовка, – голос Дмитрия был хриплым от бессонницы и сигарет. Он стоял у того же окна, с неизменной сигаретой в дрожащих пальцах. – Ты же теперь… ты же чувствуешь их. Ты можешь.

Владимир Петрович просто кивнул, глядя на сгорбленную спину друга.

Он знал,что это не просьба. Не приказ.

Это было отчаяние,вывернутое наизнанку.

Он пошёл к Игорю Адамовичу. Старый вампир сидел в своём гараже-мастерской, как всегда, сосредоточенно заваривая чай в закопчённом медном чайнике, щедро бросая в него мяту и шиповник. Услышав про исчезновение Лидии, он долго молчал, его худые пальцы с неожиданной нежностью обхватили горячую чашку, а взгляд утонул где-то в глубине, будто он читал судьбу в кружащихся на дне чаинках.

– Не знаю, где она, – наконец выдохнул он, и в его голосе прозвучала непривычная нота усталости. – Последний раз слышал о ней от одного из клана Туманов. Говорили, будто она ушла на юг. В Крым. Или в Абхазию. Но это – слухи. А слухи в нашем мире – как туман: густой, но ничего не скрывает, кроме пустоты.

– Значит, ты тоже не знаешь, – констатировал Владимир Петрович, и в его груди что-то тяжело и холодно опустилось на дно.

– Не знаю, прости.

Владимир Петрович вернулся домой с тяжёлым, как гиря, сердцем.

Он начал искать сам.Обходил места силы, от которых веяло могильным холодом, старые заросшие кладбища, заброшенные особняки, где в тенях, казалось, навсегда поселился шепот вампирш. Но ответа не было – лишь эхо его собственных шагов да свист ветра в пустых глазницах окон.

А потом, на работе, он начал замечать странности. Мелкие, почти невидимые глазу, но выстраивающиеся в тревожную картину.

Его начальница, Марина Вальдемаровна, всегда была образцом деловой женщины: безупречно сидящие строгие костюмы, идеальная, будто выточенная изо льда причёска, голос, ровный и чёткий, в котором не было ни тени посторонних эмоций. Но в последние недели она стала… другой. Или, может, он раньше просто не замечал, был слеп, погружённый в свои проблемы.

Она редко появлялась в офисе, предпочитая работать удалённо. Когда всё же приходила – выглядела на удивление свежо, будто только что вернулась из дорогого спа, но её присутствие никогда не длилось долго. Ни разу она не задержалась после обеда. Её кабинет всегда был заперт на ключ, даже когда она уходила на переговоры, словно там хранилась величайшая тайна.

Коллеги шептались в курилке: мол, у неё любовник, или странная болезнь, или, может, она работает на конкурентов. Но никто не знал точно. Слухи витали в воздухе, но не цеплялись за неё.

Владимир Петрович наблюдал. Уже не как сотрудник, а как охотник, чьи чувства обострились после ночи в канализации.

Он замечал, как она ловко и непринуждённо избегает прямых лучей полуденного солнца, предпочитая оставаться в тени, как её кожа, казалось, не знала пота даже в самую удушливую жару, как она никогда не пила кофе или чай – только чистую воду, и всегда из своей собственной бутылки, сделанной из матового синего стекла.

– Что-то тут не так, – проносилось у него в голове, когда он видел, как Марина Вальдемаровна легко и бесшумно проходит по коридору, едва касаясь пола острыми каблуками. – Она не пахнет оборотнем – нет этого звериного тепла, исходящего от кожи. Не холодна, как вампир – кожа у неё живая, на ощупь, должно быть, тёплая. И уж точно не зомби. Но… что-то в ней есть. Нечеловеческое. Как будто внутри неё плещется вода, а не кровь.

Он решил проверить своё подозрение.

Однажды, когда Марина Вальдемаровна ушла на совещание с вышестоящим руководством, Владимир Петрович воспользовался моментом. Он давно подметил, что у неё в верхнем ящике стола лежит связка ключей – она всегда оставляла их там, под толстой папкой с грозной надписью «Конфиденциально».

Сердце его колотилось где-то в горле, когда он вошёл в её кабинет. Воздух здесь пах не чернилами и бумагой, а чем-то лёгким, водным, возможно, морским бризом. Он быстро нашёл ключи, своими пальцами, ещё пахнущими машинным маслом из гаража Игоря Адамовича, сделал чёткий слепок с самого большого ключа на заранее приготовленный кусочек пластилина и так же бесшумно ретировался, не оставив видимого следа.

«Я стал тем, кого всегда подсознательно презирал, – пронеслось в голове, когда он выходил на улицу и зажмурился от яркого солнца. – Шпионом. Вором. Нарушителем чужой тайны».

Но потом он вспомнил лицо Дмитрия – осунувшееся, небритое, с тёмными, будто выжженными кругами под глазами.

И понял:иногда правила существуют для того, чтобы их нарушать, когда на кону стоит что-то по-настоящему дорогое.

Вечером, в подвале своего дома, пахнущем землёй и старыми вещами, он при свете настольной лампы отлил точную копию ключа. Металл застыл, приняв форму тайны.

В выходные, убедившись, что Марина Вальдемаровна уехала на дачу (её элегантный «Горьковец-3» действительно исчез из подземного паркинга), он отправился к ней домой.

Дом стоял в тихом, почти сонном районе, на самой окраине, где улицы спускались к неширокой, но быстрой реке. Ключ, сделанный по слепку, с лёгким, почти зловещим щелчком провернулся в замке.

Внутри пахло чистотой, уютом и чем-то ещё… воздух был влажным, насыщенным, с лёгким, но устойчивым запахом морской соли и свежих водорослей. На стенах висели не обычные пейзажи, а картины, изображающие океанские волны, разбивающиеся о скалы, таинственные коралловые рифы, русалок с длинными зелёными волосами и печальными, бездонными глазами. На полке, вместо фарфоровых безделушек, стояли статуэтки морских богов – грозный Нептун, трубящий в раковину Тритон, даже Афродита, рождающаяся из морской пены.

В кухне, на столе, стоял стакан с чистой водой, в котором плавало несколько белых лепестков жасмина.

На диване небрежно лежало мокрое полотенце,будто кто-то только что вышел из ванной и не успел его убрать.

Владимир Петрович осторожно, стараясь не дышать, прошёл по комнатам. Всё было на своих местах. Никаких явных тайн, ничего компрометирующего.

Но потом его слух, обострённый напряжением, уловил странный звук – лёгкое, ритмичное плескание, будто кто-то медленно и лениво двигался в воде.

Звук шёл из-за двери ванной комнаты.

Он подошёл к ней, затаив дыхание, и медленно, на миллиметр, приоткрыл её.

То, что он увидел, заставило его кровь застыть в жилах.

Марина Вальдемаровна лежала обнажённая в огромной старинной чугунной ванне, наполненной до самых краёв кристально прозрачной водой. Но вместо привычных ног у неё от бедра тянулся огромный, переливающийся всеми оттенками лазури и изумруда рыбий хвост – сине-зелёный, с золотистыми прожилками, будто сотканный из самой морской пены и отражённого лунного света. Её волосы, обычно собранные в тугой узел, были распущены, влажные пряди, тёмные как водоросли, обвивались вокруг её плеч и груди. Она выглядела не как чудовище из страшных сказок, а как нечто древнее, прекрасное и бесконечно уязвимое в своей наготе.

– Владимир Петрович?! – испуганно прошептала она, заметив его бледное отражение в зеркале над раковиной. Глаза её расширились от ужаса. – Что вы здесь делаете?

Он молчал. Не от шока – он видел в своей жизни вещи и пострашнее. А от внезапного, оглушительного осознания: перед ним не враг. Не угроза. Просто другое, иное существо, вынужденное прятать свою суть под маской человеческой жизни.

Она резким движением схватила с пола большое банное полотенце и натянула его на плечи, но хвост, огромный и сияющий, всё равно оставался на виду – слишком большой, слишком явный, чтобы его можно было спрятать.

– Пожалуйста, – голос её дрожал, в нём слышались и страх, и мольба. – Не раскрывайте мою тайну. Я никому не причиняю вреда. Я просто… должна быть в воде. Это моя природа. Я могу отращивать ноги – но только на несколько часов в день, и то с огромным трудом. Каждый шаг на суше – это боль, жжение в каждой клетке. Каждый день в офисе, в этих дурацких каблуках – настоящая пытка. Но я не могу просто уйти. У меня есть обязанности. Жизнь, которую я выстроила.