Сценарий для бесов

- -
- 100%
- +
–– Людмила, – тихо позвал он. – Есть здесь кто-нибудь? Никто не ответил, только тишина сгустилась и зубов почувствовал, как она давит на него. Он прислушался, так и не решаясь идти дальше. Из глубины комнат послышался как будто могильный шорох, повеяло холодом, и звуки тяжелых капель: кап-кап… и еще, кап, кап-кап…
На ощупь он нашел выключатель и включил свет. Широкая лента красной ковровой дорожки с черными полосками по краям тянулась в гостиную. Полон самых недобрых предчувствий, он достал револьвер и взвел курок.
–– Есть здесь кто-нибудь? – на этот раз уже громко спросил Зубов. Ответом была тишина, изредка нарушаемая ударами капель. – Все! – самому себе сказал он и, широко ступая, вломился в гостиную. Здесь все было, как и прежде: круглый стол и резные стулья, узкий обитый кожей диван, рядом с книжным шкафом, тяжелые портьеры на высоких окнах, оранжевый абажур, на столе раскрытая книга, на ней пенсне, которым она изредка пользовалась. Все было так, словно она только что ушла недалеко.
Он вернулся в прихожую, отсюда можно было пройти в спальную комнату – их спальню. Но что-то толкнуло его заглянуть в ванную. Он без колебаний открыл дверь и включил свет. Страшная картина мелькнула перед глазами, и ужас бросился на него, расцарапав лицо в кровь… Он застонал, закрыл ладонью глаза и медленно стал опускаться на пол…
Людмила была здесь и была мертва. По ее руке медленно стекала алая кровь. Красивая голова со спутавшимися золотистыми волосами была запрокинута кверху, глаза… большие и полные ледяного ужаса, широко открыты и в них сияло страшное восхищение смертью. И пальцы, длинные, тонкие, широко растопыренные в стороны. Ручейки, длинные, как змейки, крови обвивают их, кровь капает в лужицу, пальцы едва прикасаются к ней…
Людмила была усыплена сильной дозой снотворного. Затем, сонную, ее перенесли в ванную и вскрыли вены. В последний момент она пришла в себя, но было уже поздно, большая потеря крови привела к смерти. В ванной лежала отточенная бритва. Весь акт этой трагедии был выдан за самоубийство. Об этом Зубов узнал позже, когда началось расследование. Сейчас он сидел на полу и не мог найти в себе силы, чтобы встать. Не было сил видеть ее, смотреть в это белое, как стена, лицо, посиневшие губы, что совсем недавно прикасались к его губам…
Он не любил ее. Может быть, он и не был способен любить кого-либо. Только чувствовал боль в себе невыносимую. Ощущение того, что он потерял нечто важное, ощущение потери дорогого человека навсегда – давалось гораздо больнее, чем если бы он любил. Странное чувство, что не она, а он должен был лежать здесь, не покидало его, только чистая случайность привела к тому, что мертвой была она, а не он.
Так в полузабытьи, в полусознании он пробыл необычайно долго, пока терзающий все тело озноб не привел его в чувство. Зубов медленно поднялся с пола и, покачиваясь, побрел в кабинет. Что он хотел там или ноги сами несли его туда? Да, он смутно соображал, что в кабинете должен быть ее дневник, который она вела с завидным упорством почти каждый день. Пока он шел, перед глазами все мелькали картины из прошлой жизни, состоящей, как ему теперь казалось, из счастливых мгновений. Сквозь завесу боли и непреходящей тревоги, душу охватывало горькое сознание вины. Если не любил, значит, обманывал. Он ей лгал с того момента, как она была арестована, и до этой страшной ночи. Он лгал, ибо шел, чтобы быть с ней, не любя. Ложь уже давно стала его работой. Он так свыкся с ней, что не замечал, когда он лжет, когда говорит правду, иначе просто не мог. Чувство вины смешалось с сознанием того, что она погибла из-за него. Но сколько людей гибло по его воле и приказу – он не считал. Он вершил суд и расправу над теми, кто, по его мнению, нарушал закон и благополучие государства, он был оправдан Богом и Государем. Он нарушал закон, но разве его не нарушали те, с кем он вел беспощадную борьбу? Такая философия, оправдывала совершаемое зло во имя торжества закона и прочно была усвоена им. Даже сейчас вина за ее гибель казалась ему больше похожей на вину озорного мальчишки, который разбил вдребезги дорогую семейную вазу и теперь наказан, тревожно ожидая снисхождения. Он испытывал чувство обиды, нежели чувство вины, горьким был сегодняшний несчастливый день, но не жизнь, и жалко было себя, а не вещь…
На столе в скромной рамке стояла ее фотокарточка, лежали книги. Он долго не мог оторвать взгляда от ее живых и веселых глаз. Дневник лежал здесь же рядом, открыт на последней странице, но запись сделана еще вчера, а сегодня она успела только поставить число. Она успела поставить дату своей смерти, – подумал Зубов. – И вдруг его словно обожгло, как будто ударило мощным разрядом электрического тока. Прижав к себе дневник, он в ужасе попятился к двери. – На столе, совсем рядом с ее фотографией, лежало дело Нечаева!
-– Ты видел его, видел!? – схватив за отвороты пальто своего телохранителя, кричал Зубов. – Видел этого воробья, я тебя спрашиваю, скотина?! – продолжал он трясти долговязую фигуру филера, – говори!
–– Видел, видел, господин полковник, – дрожащим голосом зашептал тот.
–– Запомнил его, ты запомнил его, я тебя спрашиваю! – во всю глотку орал Зубов.
Он покинул квартиру, когда злость уже раздирала его на части, когда ярость клокотала, как раскаленная лава в кратере вулкана.
–– Ну, отвечай!?
–– Запомнил. Высокий, подпрыгивает при ходьбе… вот. Лица не видел, господин полковник.
–– Найди его, слышишь, переверни весь город, но отыщи, я приказываю! Живого или мертвого – найди!
–– Слушаюсь, будет исполнено, – бодрился тот, дрожа.
Ему впервые приходилось видеть своего начальника таким. Глаза Зубова горели, он весь трясся, как в горячечном ознобе. Нервный тик исказил его всегда спокойное лицо, куда подевались его манеры, ласковый голос и деликатность.
–– Папиросу! – почти задыхаясь, прошипел он.
–– Виноват, господин полковник, не курю.
–– Господи! Господи! – шептал Зубов, рассеянно ощупывая свои карманы. – Что же это, Господи…
Наконец он достал пачку папирос, закурил и отвернулся лицом к стене. На глазах начальника Особого отдела Департамента полиции появились слезы.
–– Ступай, – с трудом сдерживая рыдания, сказал он.
–– Что?
–– Пошел вон! – прохрипел Зубов и закашлялся, поперхнувшись табачным дымом.
–– Слушаюсь! – словно автомат ответил филер и засеменил вдоль мертвых домов-чудовищ.
Когда он скрылся, Зубов с трудом подавив в себе кашель, достал из кармана свисток и пронзительно засвистел. С минуту он ждал, но на свист никто не являлся. Тогда он засвистел еще раз. Где-то из глубины тумана послышались шаги, кто-то бежал, а уже через минуту из молочного марева вынырнула фигура полицейского.
–– Спишь?! – рявкнул на него Зубов, едва тот приблизился.
–– Никак нет, Ваше благородие, не сплю! – уставившись на Зубова преданными глазами, скороговоркой выпалил тот.
–– Я из Охранного отделения, – отвернув лацкан пальто и указывая на полицейский жетон, сказал Зубов. – Мне нужен извозчик.
–– Будет исполнено! Я мигом, разрешите идти?
–– Беги?
Через минуту полицейский скрылся в тумане.
Зубов остался один. Волна ярости прокатилась через него и отпустила, но тяжелый камень лежал где-то на дне души и тянул ее к холодной пропасти. Он достал носовой платок, вытер остатки скупых мужских слез и спрятал его в карман, затем извлек из коробки новую папиросу, долго чиркал спичкой, которая то ломалась, выпадая из рук, то гасла на ветру, наконец огонек коснулся папиросы и он с наслаждением затянулся дымом.
В ожидании полицейского с извозчиком, он принялся ходить у подъезда, надеясь хоть так—папиросой и ходьбой— успокоить не в меру расшалившиеся нервы. Тусклый свет уличного фонаря падал на стену противоположного дома. Там же, где находился Зубов, было темно. И вдруг, в полосе синего света, на другой стороне через дорогу, он увидел Людмилу: она медленно брела вдоль стены, глядя прямо перед собой, словно слепая. Но это была она! темное пальто, крошечная муфточка, каракулевая шапочка, чуть заметная тень вуали. Она… Зубов прижался к стене, словно врос в нее, не в силах произнести ни единого звука. Людмила, или ее тень, воплощенная в плоть, прошла мимо. Лишь на минуту она остановилась у противоположного подъезда, где недавно скрывался его охранник, и исчезла.
–– Видение, – прошептал Зубов, – бред…
Он не обратил внимания на приближающийся цокот копыт, не откликнулся, когда полицейский позвал его и только после того, как он еще раз окликнул Зубова, тот вышел из состояния полного распада.
–– Извозчик, Вашего благородие.
–– Хорошо. Благодарю, – рассеянно сказал Зубов и побрел к пролетке
–– Ты никого не видел? – занеся одну ногу на ступеньку, каким-то потусторонним голосом, спросил он полицейского.
–– Никого, точно никого, – пожимая плечами, ответил тот.
–– Показалось. Ладно, гони! – крикнул он извозчику.
Странная и одновременно печальная была эта процессия. За гробом шел, низко склонив голову, человек в сером пальто и священник. Катафалк тащился медленно, словно стремился до бесконечности продлить пребывание покойника в этом подлунном мире.
Весь путь до самого кладбища Зубов не мог избавиться от неожиданно нахлынувшего чувства любви. Я не любил тебя живую, а вот мертвую полюбил…
Он как-то весь ссутулился, поблек, синие круги под глазами, отекшее от бессонницы лицо, лучики морщин появились у глаз, – за эти два дня он заметно постарел.
Мне всегда тебя хватало, и я думал, ты будешь вечной, всегда со мной. Разве мог я представить, что когда-нибудь тебя не станет, и что тебя будет не хватать, разве мог… – шептал он себе и ей на прощанье.
Где-то причитают плакальщицы, провожая умершего в последний путь, но здесь никто не плакал, заунывный долгий вой черных старух не нарушал покой умершей. Не было здесь и родных— незадолго до своего ареста Людмила осталась сиротой.
Зубову удалось сохранить это дело в тайне, но в печать все же просочилась версия о том, что Людмила покончила жизнь самоубийством, о мотивах не говорилось ничего. Такова была его воля, он дал такой информации проникнуть в печать. Зубов был законспирирован, о его личной жизни не должен был знать никто. Он распорядился тайно провести расследование подполковнику Гаранину и о результатах доложить только ему. Именно от него Зубов узнал, как в действительности погибла Людмила. Хотя уже в ту несчастную ночь он знал, что это не самоубийство. Убийцы напомнили о себе, оставив на месте преступления дело Нечаева. Инсценировка самоубийства была слишком грубой. Ясно было пока только одно: это убийство связано с происшествием на седьмой квартире и почерк все тот же.
Гибель Людмилы потрясла его. Более двух недель, ссылаясь на болезнь, Зубов не появлялся в Особом отделе: он устранился от дел и даже стал подумывать об отставке. Только рассудительность и холодный логизм подполковника Гаранина вернули Зубова в колею привычного рабочего ритма.
Во избежание лишних разговоров и кривотолков, пришлось выдать ее гибель за самоубийство. По христианскому обычаю такая смерть осуждалась. Зубову с большим трудом, через подставных лиц, выдавших себя за близких покойной, удалось уговорить одного священника совершить обряд отпевания и погребения. Только на окраине, у самого кладбища, он, встретив процессию—катафалк и сухонького попика— присоединился к ней, чтобы проводить Людмилу в последний путь.
Старческий, срывающийся голос причитал, прося Господа простить грешную душу и принять ее в Царствие свое; летели комья глины, на дне могилы плескалась вода, повсюду господствовала сырая, ранняя огненно-рыжая осень. Двое хмурых злобнолицых могильщика молча делали свое дело. Крест не полагался, здесь священник был неумолим. Положили каменную плиту с короткой надписью, да венок живых цветов с лентой, и на ней: «Дорогой Людмиле от верного друга».
Вскоре все было кончено. Могильщики, получив деньги, ушли, простился, осеняя себя и Зубова крестом, священник. У сырой могилы остался только Зубов.
Он долго стоял над домом, в котором она нашла свой последний приют. Мысли летели журавлиной стаей и, всплескивая, гасли за неведомым горизонтом. О чем-то говорил он с нею, где-то говорил сам с собой, или вдруг мысленно обращался к Богу, в который раз молил простить и ее, и себя. В последний путь и то с ложью, – думал он.—Людмила, любимая, как же я буду без тебя. Не уберег, не досмотрел…
Подул резкий порыв ветра и все быстрее и быстрее замелькал, запушил первый снег. Но он все стоял с непокрытой головой и не мог уйти. Здесь, где все одинаково равны, он думал о смерти. Возвышенные мысли минули его, одни банальности лезли в голову; смерть уравнивает всех, нет вечных, рано или поздно и грешники, и праведники покинут этот мир. И от таких мыслей, избитых, много раз повторенных, которые неизменно приходят в голову тем, кто остался в этом мире, а те, что ушли—безмолвствуют, становилось невыносимо горько. «—
Простишь ли ты меня, если сможешь, поймешь ли? – спрашивал он у нее, теперь неизмеримо далекой, хотя как будто лежащей рядом, в могильном холоде, у его ног.—Смерть—это правда, истинная правда, – подумал он, и затрепетал от собственных слов, где не было того банального потока сожалений, что твердят оставшиеся в живых.
В мыслях снова произошел провал, нахлынула звенящая пустота небытия. Только откуда-то из глубины прорывалось одно и то же: он вышел из мира, из его бурного потока, чтобы на миг не принадлежать никому. И в этой пустоте одиночество стало таким великим, что в нем нельзя было даже затеряться, а можно было только раствориться, исчезнув, став ничем…
Зубов бережно поправил черную ленту, смахнул с нее белый пепел снега и прочел последние слова: «…от верного друга».
… Он скорее буквально ощутил на себе чей-то пристальный взгляд, настолько он был пронизывающе-цепким, что буквально сковал его леденящим холодом. Зубов медленно обернулся. Недалеко у соседней ограды, всего в пяти шагах от него, стоял человек. Хлопья снега скрывали его лицо, только темный силуэт маячил, как призрак. Зубов долго смотрел на него, пока тот не повернулся к нему спиной и зашагал по узкой тропке между могил.
Глава 5
В кабинете полковника Зубова в назначенный час собрались наиболее приближенные к шефу сотрудники Особого отдела: подполковник Гаранин—помощник Зубова и шеф общей канцелярии, ротмистр Никорюкин, который занимался оперативно-следственными вопросами, начальник подотдела перлюстрации майор Жилин, глава подотдела наружного наблюдения и начальник летучего отряда филеров майор Гребенщиков, и второй заместитель Зубова по агентурному отделу полковник Малахов. Малахов в этом отделе выполнял чисто технические поручения, полностью работой руководил сам Зубов.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.