Сон Атлантиды. Прокати меня на сфинксе

Холодный, сверлящий взгляд работницы ОВИРа, никак не желающей смириться с завистливой мыслью о том, что импортный миллионер женился на какой-то там недо… Её же жалкие попытки отправить Ленку в Швецию. Вежливые намеки о существовании всё в той же Европе двух стран с похожими названиями, но различным местоположением и государственным строем. Географическое озарение работницы ОВИРа.

И, наконец, как итог всех мучений, государственная граница Союза Советских Социалистических Республик. Длинная полоса свежевспаханного поля, освещённая сильными, ищущими, лучами фосфорно-зелёных прожекторов, колючий мирораздел, комсомольцы на вышке.

Ленке стало смешно от собственных мыслей, что не укрылось и от адвоката, который с надеждой поинтересовался, а не он ли так развлек даму. Дама неожиданно призналась ему в своем запроволочном происхождении, и тут же почувствовала к себе экзотический интерес. Куча вопросов, ответы на которые она так старалась забыть, мучительно падали на неё, как холодные капли из незакрытого крана. Комната пыток, каземат номер восемь лабиринта, именуемого собственным мозгом, вот она – Ленкина болевая точка, вот она – её слабинка.

Стараясь не сильно волноваться и неприлично ругая себя за свои откровения, она прилагала все усилия, чтобы как можно скорее и лаконичнее ответить на вопросы, тщетно пытаясь сменить тему. Но, видимо, садизма месье в себе не таил, поэтому вскоре оставил в покое Ленкино прошлое и перешел к настоящему.

В настоящем его почему-то тянуло на пляски (опять все та же проклятая пословица надеждой промелькнула в мыслях Елены): он приглашал charmante Hélèna в эксклюзивный клуб на танцы. Сославшись на легкое опьянение (это от двух-то бокалов вина), а также на усталость (с чего бы это, ведь не делала ничего ровным счётом), она предложила заменить прогулку в клуб прогулкой в гостиничный бар. Её утешало уже то, что не следовало отпархивать так далеко от гнездышка (никогда не знаешь до конца своих способностей добраться до номера откуда-нибудь ещё после того, как что-либо пьянящее, как бы это помягче выразить, продегустируешь, что-ли). С истинно джентльменской уступчивостью, он вынужден был пойти на поводу её желаний.

В баре они пили коктейль из виски JackDaniels с кока-колой. Он считал, правда, что это не слишком дамский напиток, а она жалела, что находится в такой приличной стране, и таком приличном месте, что нельзя хряпнуть этот напиток залпом, а было бы очень кстати для её взволнованных нервов. Но, естественно, внешне она продолжала вести себя благовоспитанно, не спеша ведя беседу, достаточно холодно благодаря за вежливые любезности, своего кавалера.

С каждым выпиваемым глотком он нравился ей всё больше и больше. От этих мыслей она нервничала, краснела, смущалась, обливаясь предательским желанием, обвиняла себя в недозволенном поведении и начинала пить неприлично быстро. Она сама не заметила, как опьянела. Настроение у неё было возвышенное, ей казалось, что миллионы ярких звёздочек искрятся вокруг неё, радость и счастье отражались в них, а её глаза гасли в тёмных глазах её спутника, наполненных нежностью. Единственное, что она усиленно и отчетливо ощущала сквозь пелену алкоголя – было жуткое желание отдаться ему прямо в баре, за столиком. Она прилагала поистине титанические усилия, чтобы ничем не выдать страстей, кипевших в её теле так сильно, что она сама была уверена, что от неё исходит вполне видимый пар. Её спутник, казалось, ничего не замечал, только в глазах его иногда вспыхивали маленькие игривые бесёнки желаний.

Сама не понимая, каким образом она очутилась вдруг в своем номере, покрываемая нежными жаждущими поцелуями, властными и страстными. Волны энергии накатывали на неё, она вся дрожала, она вся горела, её тело, нежное и покорное, прижималось все сильнее к телу Алэна. Она страстно желала его, не веря ни в эту возможность, ни в реальность происходящего. Но он никуда не торопился. Он продолжал целовать её жаркие губы, щёки, уши и шею. Его руки, как две вездесущие змеи, проникали повсюду. Она чувствовала их на каждом сантиметре своего тела, которое отвечало им, как инструмент рукам маэстро. Она уже ничего не понимала, дыхание её стало частым и прерывистым, голова кружилась. Её руки гладили его тело, мягко идущее навстречу её ласкам, язык все страстнее сплетался с его языком. Член его поднялся и впился ей в живот, неся захватывающую волну нового, еще большего возбуждения. Так же, обнявшись, они дошли до большой и широкой кровати. Он нежно уложил её и начал медленно раздевать, целуя каждый участок вновь обнаженного тела. Она постанывала от удовольствия, истекая от нестерпимого желания. Он долго и нежно целовал, губами и языком, сосок каждой груди, набухший и вздыбившийся от его ласк. Его руки медленно скользнули между её ног и начали мягко массировать затвердевший клитор. Она вскрикнула от наслаждения. Тогда он припал к нему губами и начал, нежно посасывая, лизать клитор. Она громко стонала, нижние губы её набухли и раскрылись под его языком, как лепестки. Прозрачная роса, возбуждающе свежая и ароматная, стекала по ним, он слизывал её, продолжая гладить рукой её тело. Она нашла ртом его член и начала медленно водить языком вокруг головки. Член дернулся, напрягся, достигая максимальных размеров. Он был прекрасен, она жадно и ненасытно всасывала его внутрь. Это было божественно, их ритм гармонизировался, а стоны становились все громче. Внезапно он остановился, нежно высвободил член из её рта, плавно и медленно ввёл его в её горящую плоть. Она извивалась, кричала, стонала и плакала в его объятиях, освобождаясь от пяти месяцев мук, думая, что не выдержит, что сейчас умрет от этого безмерного наслаждения. Волны спадали с криком, поднимались снова, достигали апогея, сходили на нет. Бесчисленное число раз, пока он, не издав крик облегчения, оросил её нутро горячим фонтаном.

Они лежали, обнявшись, наслаждаясь радостью близости, не в силах шевельнуться, не смея посмотреть друг на друга. Потом он встал, не говоря ни слова, подошел к мини-бару, достал оттуда бутылку шампанского и два бокала, разлил пенящуюся жидкость и принес ей. Она, поблагодарив, взяла из его горячей руки холодный бокал и начала медленно пить. Холодный искрящийся напиток леденил её разгоряченную гортань и успокаивал её тело, столь жарко горевшее еще несколько минут тому назад. Он присел на кровать рядом со своей любовницей, нежно скользя рукой по ней, обнаженной.

«Как ты прекрасна, как мне хорошо с тобой», – нежно шептал он, не зная, разделяет ли она его чувства или нет.

Она промолчала, не желая иметь поспешных привязанностей. Опыт прожитых лет и прошлых романов навевал на неё глубокий пессимизм, запрещающий даже думать о возможной взаимности. К сожалению, они оба одинаково не верили в счастье, поэтому не могли быть счастливы, тем более вместе. Надежды их таяли от мыслей о грустной неизбежности расставания, которое каждый из них уже неоднократно пережил, поэтому старался не повторить горечи разочарования.

Судьба подарила им эту встречу и эту ночь для того, чтобы их жизнь не была лишена приятных сюрпризов.

Они мирно проспали вместе, обнявшись как можно крепче, словно боясь, что другой исчезнет, если разомкнуть объятия. Еще один приятный сюрприз она получила сразу при пробуждении. Ей, ещё не проснувшейся, казалось, что множество губ и рук стремительно и нежно приводят её чувства в состояние бодрости, пробуждая каждую эрогенную зону до тех пор, пока её дыхание не стало возбужденно перемешиваться со стонами, а горячая влага вновь не оросила её плоть. Тогда он снова нежно и неспешно вошел в неё, уже животно-рычащую от нестерпимого возбуждения, и, закружив её тело вокруг своего, был в ней, меняя ритм и позы, доводя её почти до полного изнеможения, снова и снова лаская её руками и языком, отчего оргазмы её учащались, а крики усиливались. Сознание её помутилось, сконцентрировавшись на точке между ног, откуда шла волна величайшего в её жизни наслаждения. Даже когда все это кончилось, замерев победным криком где-то под потолком, она продолжала чувствовать его как часть себя, больше всего желая, чтобы это длилось вечно, и меньше всего веря в это.

После, уже за завтраком, они весело щебетали, как две нежные птички о каких-то пустяках, не решаясь затронуть главную тему: их будущего. Обоим было страшно от мысли, что это может никогда не повториться, однако сделать шаг первым тоже никто не решался.

После завтрака он ушел, хотя особо важных дел у него не было. Он просто боялся помешать.

«Позвоню, я обязательно тебе позвоню», – страстно шептал он ей в коридоре, осыпая её жадными поцелуями.

Лена ему не верила.

«Смазливый самец, – думала она, – который к тому же отличный в постели, а значит, не может не нравиться самкам, а это обозначает только то, что у него их наверняка немало, то есть я – скорее правило, чем исключение, а это, скорее всего, значит только одно: сегодняшний случай для нас уникален и вряд ли повторим, а поэтому жаль, конечно, но стоит побыстрее вычеркнуть его из жизни по типу „мавр сделал свое дело, мавр может уходить“. И все-таки раз в пять месяцев лучше, чем раз в пять лет», – именно на этой оптимистической ноте и решила Ленка закончить свой едва начавшийся роман.

Всё-таки страх перед привязанностью, которая может принести боль, если станет любовью, был сильнее, чем любовь к сексу. И неважно, что эта ночь должна отметиться печатью легкомыслия, секс – это еще не любовь. Да и, честно говоря, с сексом в её жизни частенько бывали проблемы, оставляющие в душе лишь горькое уныние, а с любовью и того хуже – всякая влюбленность у неё быстро проходила, сменяясь почти отвращением, словно она искала какой-то, одной ей известный, идеал, который жизнь, скорее всего, так и не предусмотрела создать. Хуже того, измены она и вовсе не переносила, обиженно считая в таких случаях, что её опять недооценили, отнеслись к ней как к предмету серийного выпуска, раня её гипертрофированное самолюбие, снижая её глубокую веру в собственную уникальность.

К тому же, и что скорее всего, спустившись в рецепцию, герой-любовник поинтересуется, с кем же это он провел безумную ночь, и тогда от его героизма уж точно не останется и следа.

Однако, несмотря на кажущийся пессимизм, она совершенно не чувствовала себя жертвой, не страдала, не пыталась найти в произошедшем что-либо драматичное. Напротив, с лёгким сердцем выбежала она из отеля, спустилась к набережной и, в который раз, стала любоваться чудесной картиной – посыпанные снегом горы, выходящие из бирюзово-прозрачного озера, – которая никогда не надоедала ей, так как изо дня в день менялась: иначе раскрашивалась, иначе освещалась, иначе влияла на настроение. В каждое мгновение эта картина была по-своему прекрасной.

«Картина неизвестного художника, – мысленно пошутила она, – Елена Прекрасная, зачарованно любующаяся несказанными красотами родного края».

Вдруг Ленка почувствовала лёгкое головокружение, бессильно опустилась на скамейку и ощутила, что её душа опять выпархивает из тела. Это отделение, такое знакомое, каждый раз волновало и страшило её. Откуда-то с пальцев ног начинало распространяться тепло, оно поднималось все выше и выше, пока не накрывало полностью все её тело, по-особому щекоча позвоночник, и тогда она видела, как что-то светящееся и смутно формой её напоминающее, медленно отделялось от макушки и возносилось вверх, наподобие монгольфьера, растворяясь где-то в заоблачной дали.

Эта картина, виденная ею как бы со стороны, словно речь снова шла о горном пейзаже, а не о собственном, родном и близком, теле, восхищала и пугала. Пугала тем, что жизнь её словно замирала на какое-то время, и было неизвестно, вернется ли она когда-нибудь снова в осиротевшее и испуганно замеревшее тело, или останется бродить по вечным и бесконечным мирам, которыми так богаты небеса. Числа этих миров она не знала, но никогда за все годы ещё не попадала дважды в одно и то же место, что, несомненно, делало эти путешествия более приятными, хотя бы с познавательной точки зрения, и намекало на множественность миров. Если бы только не страх, это противное чувство, всякий раз на старте… Инстинктивная готовность к худшему, хотя никогда ничего плохого с ней не случалось.

Ленка знала, что в её конструкции заложена, скорее всего, какая-то неполадка, генетический сбой, что так быть не должно, что природа никогда не додумалась бы позволить её жить между жизнью и смертью. Но она была сделана именно так, да и привыкла к таким вещам, находя их интересными и увлекательными, испытывая удовольствие первооткрывателя. Несмотря на эти позитивные ноты, эта способность продолжала вызывать в ней страх – тёплый, животный страх, напрямую связанный с инстинктом самосохранения, который нельзя было пересилить даже любопытством.

Внезапно она увидела себя лежащей на ложе из шкур внутри какого-то храма, наполненного тайной, совершенной, как сама вечность. Воздух был опьянен неведомыми ароматами, чем-то отдаленно напоминавшими запах горького миндаля, смешанный с амброй и мускусом. Свет был тускл, но загадочно прекрасен, он слабо освещал комнату, в которой она находилась. Лена попыталась определить источник этого света, но не смогла. Он лился отовсюду и ниоткуда. Близкий к дневному, но в то же время немного другого спектра, он явно шёл не из окон, которых в помещении не было, а струился мягко и призрачно отовсюду сразу. Она огляделась: ничего подобного глаза её не помнили. Стены были странного цвета, что-то похожее на смесь золота с бирюзой, только очень бледных оттенков, а материал, из которого они были сотворены, героине нашей был совершенно незнаком. Обстановка была необычной: странные колонны, заканчивающиеся вазонами с невероятными цветами, то ли живыми, то ли искусственными; то матовыми, то прозрачными; меняющимися, но бесконечно прекрасными. Далее шли столики странной формы и не совсем понятного назначения, удивительной формы кресла, а также какие-то другие предметы совсем уж непонятного вида. Всё странное, всё чужое, однако почему-то удивительно знакомое и не страшное.

Одна из стен подсвечивалась странным интригующим светом, вызывая любопытство и желание подойти поближе. Когда же она подошла к стене, то поняла, что это подобие зеркала, хоть оно было каким-то тусклым. В нём она разглядела своё отражение, окруженное непонятной радужной дымкой. Её собственный вид поразил Лену ещё сильнее, чем всё ранее увиденное: одежда её, сделанная из чего-то лёгкого, мягкого и полупрозрачного была белой, но переливалась, словно перламутр, всеми цветами радуги нежнейших оттенков. На её щиколотках, запястьях, шее, пальцах, а также в ушах и на голове, были украшения из матово-жёлтого металла удивительного исполнения: змеи перемежались с цветами, с фигурами, чем-то напоминавшими птиц, переходивших, в свою очередь, в геометрические рисунки, спирали, звёзды и пирамиды.

«Да это же золото», – удивленно поняла молодая женщина. Много было золота, странным было место, непонятным было её пребывание в нём. Но, как ни парадоксально, её охватило удивительное спокойствие и умиротворение. Пройдясь вновь по комнате и даже не пытаясь из неё выйти, закричать, зовя на помощь, или затаиться, она увидела кубок, в котором искрилась золотистая жидкость, удивительно ароматная. Она почувствовала, что это её кубок, и смело отпила из него. Вкус напитка был непередаваемо великолепен. Легкое подобие опьянения от выпитого, пробежало приятной тёплой волной по её телу и, задержавшись в голове, вызвало целый ряд смутных воспоминаний.

Елена вдруг поняла, что она наконец-то у себя, в истинно её мире, что именно здесь она дома, что она хозяйка этого места, что здесь она в радости и в безопасности, что она в Атлантиде. Она ещё раз подошла к зеркалу полюбоваться своим отражением, которое показалось ей почему-то особенно прекрасным и каким-то необычным, хотя в чём состоит эта необычность, она не поняла.

Инстинкт или память подсказали ей подойти к стене и положить палец в одну из выемок, ранее казавшуюся ей неземным рисунком. Почти тотчас же одна из стен растворилась, и на пороге появился загорелый, мускулистый, златовласый юноша в полупрозрачной тоге того же материала, что и одеяние дамы. Он был высок и прекрасен, его огромные, несоразмерные с лицом глаза сияли ярким синим светом, делая все остальные черты малоприметными на фоне этого сияния, хотя ей удалось отметить их некоторую необычность. Поза его выражала внимание и готовность принять её. В ту же секунду Ленка поняла, что перед нею её муж, нежный, чувствующий, всегда способный понять все её желания, ибо они оба были, по сути, одним и тем же существом, двумя половинками единого целого, чьи тела разъединены, но мысли и души слиты воедино.

Именно таким был закон великой Атлантиды, закон соединения разделённого, закон возвышения и созидания, не знающий раздоров и противоречий.

Они не сказали друг другу ни слова, однако их взгляды смешались, наполняясь лаской и любовью. Мысли их снова стали едины, ликуя от этого единения, радуясь счастью вновь обрести друг друга. Это была любовь, большая, чем любовь, когда неведомы страхи, сомнения, неверие; когда твоя вторая жизнь и часть навсегда с тобой. Соединение душ и тел в вечной любви – величайшее из благ Атлантиды.

Ленка опять отхлебнула из лёгкого и прочного бокала, муж приблизился к ней, чтобы заключить её в объятия, дополняя духовную природу физической. Он был великолепно прекрасен и грациозен. Лицо его, очень красивое и гармоничное, выглядело, однако, несколько странным. Возможно, причина была в огромных, сияющих глазах, или же пропорции его лица были не такими, какие обычно бывают у людей. Елена точно знала, что никогда в её нормальной жизни таких лиц не видела, всё ещё не понимая, в чем же точно состоит необычность его, равно как и её, лица.

Она подняла руку, указывая на выход, и он стал её гидом, ведущим ко всем тайнам дворца и Атлантиды. Они прошли сквозь растворяющиеся стены по множествам комнат, каждая из которых была отлична от другой. Разноцветные кристаллы, каменное подобие цветов, становящееся то матовым, то прозрачным, но вызывающее ощущение живых; сложные монограммы стен, замысловатые рисунки пола – всё было Ленке чем-то знакомо, понятно, но одновременно ново и любопытно.

Она мысленно попросила своего гида вывести её наружу, и он повернулся к той стене, которая раздвинувшись, позволила увидеть бирюзовый океан, впитываемый голубой бездной неба. Идеально распланированный сад с растениями, которые, кажется, она видела уже где-то в других мирах, простирался у их ног; молча взирали на них каменные Сфинксы; искрились голубыми огнями, вырывавшимися из вершин, словно молнии, пирамиды. Несколько круглых летательных аппаратов срослись на какое-то время с пирамидами, замигали потоками впитываемой энергии, после чего взмыли вертикально вверх и погасли в небе голубыми звездочками. Пьянящие и интригующие ароматы напоминали тот розовый райский сад, в котором ей так хотелось остаться в одном из предыдущих полётов. Она мысленно приказала одному из аппаратов приблизиться…

Очнувшись, Ленка долго не могла прийти в себя, поражаясь увиденному. «Неужели я действительно жила там и мне были доступны великие знания, делающие меня могущественной», – с горечью думала она. Дурманящий аромат по-прежнему щекотал ей нос, и ей казалось, что состояние её остается возвышенным от сказочного напитка, выпитого в Атлантиде. Этот легкий дурман позволил ей острее почувствовать реальность. Сожаление о только что покинутом мире было слишком сильным, она заплакала. За несколько минут она выплакала всю обиду своих несостоявшихся любовей, всю радость от мимолетных, но вновь обретенных чувств. «Как же я люблю тебя», – думала она о своем Атланте, видение которого было ещё таким отчетливым, таким желанным. Это видение начало по-немногу исчезать, растворяться из памяти, смешиваясь с тоской и горечью утраты, самыми сильными и болезненными в её жизни. После этого путешествия она по-новому осознала всю свою теперешнюю жизнь, увидела наконец свой истинный идеал и отчетливо почувствовала гнёт одиночества.

Это, конечно, было полным идиотизмом – одиноко рыдать на набережной, привлекая внимание любопытных прохожих. Елена остро ощутила дисгармонию с происходящим, поэтому неспешно пошла в сторону отеля, тщетно пытаясь успокоиться и забыть то прекрасное, что она увидела в Атлантиде.

Как и раньше, несмотря на долгие месяцы пребывания в нём, отель поразил её своей величественной роскошью. Любуясь его красотой, она снова и снова, с острой болью ощутила себя прежней Ленкой, простой советской девушкой, плывущей по течению туда, куда укажет «совет старейшин». Эти мысли были особенно обидны для её нынешнего положения, потому что относили её к тому периоду, когда она действительно была никем, человеком массы, которого можно было безнаказанно унизить, растоптать, запугать. Самым обидным же было осознание того факта, что разницу в отношении к ней, определяли на этот раз не столько миллионы фон Штольца, сколько её местонахождение в Швейцарии, где люди уважали личность друг друга и свободу каждого, чего никогда не делали на её столь радостно покинутой родине.