- -
- 100%
- +
© Константин Петров, 2023
ISBN 978-5-0060-4414-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Железная маска
(по мотивам городских легенд Смоленска)
Нет, легенды не лгут, есть у каждой крупица от правды.
Дыма нет без огня, а истории нет без людей.
Их не помнят учебники, только косматые барды
Будут петь у костра о делах незапамятных дней…
Шёл двенадцатый год с тех событий у стен Годунова,
Что пугали народ, не давая уснуть по ночам.
Мол, нечистая сила снискала под башнями крова
И вопит, и хохочет, и шабаш устроила там.
В полумраке бойниц возникают белёсые тени,
И прохожие стали всё реже в округе бывать.
Но внезапно нашлось этой мистике всей объясненье,
И без капли чудес получилось их арестовать.
Обнаружилась целая банда, ни много, ни мало,
Что печатала деньги в подвалах у башни Орёл
И от глаз любопытных свои преступленья скрывала,
По ночам в простынях отгоняя всех, кто бы ни шёл.
А монеты везли потаённо до польской границы,
Разбегалась поддельная партия тысячью стай.
Всё работало точно, и грезилось обогатиться,
Только между собой говорили – не светит нам рай.
Ведь недаром червонцы чеканили круглые сутки,
И недаром все деньги текли до рубля за рубеж.
Граф Змеявский, главарь, их возил только в нужные руки.
Говорили, готовит досель небывалый мятеж.
Дозревало подполье от Гродно до самой Любани,
И уже было пальцы лежали почти на курках,
Но облава и городовые нарушили планы,
И вся банда ушла в Зерентуйский рудник в кандалах…
Годы шли, тихий город дремал без событий и сплетен.
Дни тянулись за днями, холмы зарастали быльём.
Но однажды покой всколыхнули тревожные вести,
Что Змеявский бежал и вернётся намедни с гонцом.
Зашептались, забегали по чердакам и подвалам
И назначили встречу у старых костёльных ворот.
Ровно в полночь преступная братия к месту стекалась.
Вдруг глядят, у двери их фигура безликая ждёт.
Вся укутана в плащ и сурово глядит исподлобья.
«Пан Змеявский, как рады, что вырвались Вы из сетей!
Только знаете, рухнуло всё в тот злопамятный обыск»
«Я послал господину гонца, ожидаю вестей»
Дверь тихонько открылась, и в свете возник настоятель:
«Заходите скорее от всяких внимательных глаз!»
И компания скрылась под сводами, до смерти кстати —
Караульный отряд вдалеке появился как раз.
И всю ночь разбирали стратегии, ели и пили.
Граф делился рассказами о положении дел.
А к утру прибыл всадник. Змеявский навстречу: «Пан Милош!
Я отправил гонца, обсудить наши планы хотел»
А в ответ: «Я всё знаю, сейчас от «него», с порученьем.
Малопольские с нами, готовы хоть засветло в бой.
Откопай старый рачевский клад, есть ему примененье.
И ещё – послезавтра «он» встретиться хочет с тобой»…
Это было в июле, суровое трудное время.
Русской армии трубы по старой Европе слышны,
Оглашая то счастье, то горе несчётных сражений
На холодных изрытых полях Семилетней войны.
А в далёком тылу жизнь бежала размеренным руслом.
Старый город не видел зарницы сигнальных костров,
И покинув свой дом в удалых и восторженных чувствах,
Заступал на дозорную службу Касьян Богунов.
Молодой, преисполнен отвагой, бандитом не битый,
Две недели пробегавший в звании городовой,
И плевать, что их брата не любят, он храбрый защитник
Дорогого покоя земли бесконечно родной.
Не ловил за околицей банд, не следил за убийцей,
Только рвался в атаку и вымерил жизненный план.
Но случилось ему позабыть обо всем и влюбиться,
И не просто, а в младшую дочку казанских дворян.
Был родитель её в содержании Бархатной книги
Среди самых почётных и знатных российских семей.
И в Москве, и в столице известен был стольник Лодыгин.
А его родословная – местных мещанских кровей.
Только сердцу не скажешь, что можно, а что под запретом.
И простому, и знатному – чувствам условностей нет.
Был Касьян с самой первой же встречи влюблён беззаветно,
И случилось, Ралида его полюбила в ответ.
Но во все времена были в свете похожи уставы.
Был отец не в восторге, и это ещё так сказать.
Он скандалом дошёл до начальства смоленской управы,
Грозно требовал этого парня в солдаты услать.
А влюблённые тайно встречались, подолгу молчали.
Ведь начальник перечить не станет, и ясен финал,
Он уедет на фронт собирать ордена и медали,
А её увезут далеко, чтобы не отыскал.
Не бывать им на этой земле женихом и невестой.
Но в сердцах на тюремной стене он ножом написал,
Что КАсьян БОГунов и РАЛида ЛОдыгина вместе
В мире этом и том, кто бы им ни грозил, ни мешал.
Возле надписи той он её ожидал каждый вечер,
Говорил, что нет больше пути, как отсюда бежать.
Не страшился он пушек, боёв и тяжёлых увечий,
А боялся её навсегда для себя потерять.
Всё продумал, и помощь нашёл, благо есть ещё дружба.
Послезавтра в солдаты приказ, ну а завтра – побег.
А сегодня последний дозор и прощай, моя служба,
И прощай, милый город, родной, но прощай же навек!..
В этих мыслях он бодро чеканил по улицам хмурым
И у польских могил оказался в полуночный час.
Вдруг – напротив костёла мелькнула худая фигура,
Огляделась пугливо и скрылась за дверью от глаз.
В этот час? В этом месте? Крадучись? Нет, всё это странно.
Прислонился к высокому дубу, решил подождать.
Смотрит, новые тени сбегаются к польскому храму.
Трудно верить, что всем так прижало грехи отпускать.
Не иначе худое задумали тёмные лица.
По уступам стены он добрался пустого окна:
«Погляжу да послушаю, что здесь такое творится,
И управлюсь один или помощь мне будет нужна».
А внутри – два десятка мужчин разместились по лавкам.
Горячо обсуждали дела, ведь негоже впросак.
Мол, рискованный план, но зато и немалые ставки.
Дверь ещё раз открылась, и стихли в момент голоса.
«Пан Потоцкий, приветствую Вас! – граф немедля навстречу. —
Что просили я сделал, и золото поднял на свет».
«Добже, друг мой, для битвы пора как нельзя безупречна.
Через сутки мы вышибем стул из-под русских побед!»
Он прошёл к алтарю сквозь толпу, что едва не дышала.
«Наше время пришло! Звон цепей превратится в набат!
Сорок тысяч бойцов вдоль границы с большим арсеналом
И полстолька ещё на подходе к столице стоят!
По губернии я сколотил боевую дружину,
Накалил их сердца до неистовых температур.
И покуда герои России на штурме Берлина
Мы застанем врасплох и наскоком возьмём Петербург!
В десяти городах вознесётся восстания пламя!
Малопольские братья поддержат наш грозный удар.
И представьте, весь запад страны заалеет огнями,
А над русской столицей взлетит Сигизмундов штандарт!»
«Разве русские стали слабы, что такое дозволят?
Разве наши знамёна задержатся и не падут?»
«Разожгите мятеж, ну а дальше забота за мною.
Приведите войска, а до трона я вас доведу!
Говорю вам, сейчас для восстания самое время.
Лизавета Петровна больна, дни её сочтены.
И когда всё случится, не будет горячих полемик.
Конференция примет указ об исходе войны.
Мы огнями растопчем весёлую императрицу
И посадим на троне лояльного графа Петра.
Он оставит всю русскую армию в помощь австрийцам,
И величия Польши вернётся былая пора!»
Он еще говорил, объяснял по расстеленной карте:
Кто, в каких городах должен встать во главе мятежей,
А Касьян лихорадочно думал: «Ведь силы не хватит
Одному выходить против этой компании всей.
Отойти за подмогой – и сгинут, ищи ветра в поле.
Да и дело серьёзное, в спешке бы не проморгать.
Ведь судьбу всей страны здесь решает бандитская воля.
Нет, любою ценой эту шайку нельзя отпускать!»
Он спустился на землю, глядит, хоть один бы прохожий.
Вдруг по улице мальчик идёт, не велик – не беда.
Рассказал, мол, беги до участка так быстро, как сможешь.
Мол, скажи, убивают, пусть срочно приходят сюда.
Мальчуган убежал, а Касьян к наблюденью вернулся.
Ледником потянулись минуты с обветренных скал.
По виску отдавались удары тревожного пульса,
Но дрожащей рукой только крепче он раму сжимал.
А поляки меж тем поднимались, закончилась встреча.
«Что же медлит подмога, ведь скоро они улизнут?!
Кроме шашки одной да зубов мне грозить-то и нечем,
А они подготовились, будто сейчас на войну».
Пан Потоцкий сказал: «Пробил час для Руси деревенской!
Через двадцать четыре часа будет взята огнём!
Первый залп мы дадим ровно в полночь, он будет в Смоленске.
Здесь мой предок стоял, и отсюда мы битву начнём!»
«Что же делать? Уйдут! И до срока не выкажут носа.
А, была, не была!» Шашку в руки и вниз на врагов.
Карту выхватил, пулей к дверям и на улицу бросил.
Обернулся неспешно и, молча, задвинул засов…
Мальчугану поверили быстро, к чему бы лукавить?
Весь участок примчался с оружием наперевес.
Во дворе никого, только шум из распахнутых ставен,
Да расколот на крепких дверях католический крест.
«Кто там есть, выходи, а иначе огонь открываем!»
А оттуда: «К оружию, братья! Стоять до конца!»
Завязалась недолгая битва, исход ожидаем,
Ведь железные сабли не выстоят против свинца…
Так бесславно обрушился план иноземного гнёта.
Не сбылись ожидания прежних отрепьевых смут.
Все попали в капкан, что до лидеров переворота —
Был Змеявский убит, а Потоцкий отправлен в тюрьму.
На крыльце обнаружили смятую карту России,
Где все даты, значки, имена, очаги партизан.
А на грязном полу, впившись в шашку с холодною силой,
Весь исколот, изрублен, лежал, распластавшись, Касьян.
До последнего бился он, зная, не будет победы.
Лишь бы выиграть время, и помощь успела прийти.
Обо всём, что услышал, узнал, не придётся поведать.
Только карта улика, сумели бы только найти…
Тут бы кончить историю о мятеже и убийцах,
Только новые небоды вскорости выдались вдруг.
Из Смоленска на перекладных лично императрице
После первых допросов депеша неслась в Петербург.
И когда же о пане Потоцком она прочитала,
И под чьею фамилией знали того при дворе,
Побелев от испуга, и дабы не сеять скандала,
Приказала поляка упрятать от мира скорей.
А чтоб тайна коварной измены сокрылась в могиле,
И про личность его не прознал ни один человек,
Кузнецы по указу железную маску отлили.
И пропал под зловещей личиной Потоцкий навек…
С тех событий пошли через стражников разные слухи
О таинственном узнике в маске и без языка.
Всё гадали, кто это, и даже пытались пронюхать.
Но секрета тугие узлы не давались никак…
Это было в Смоленске беспечною летней порою.
Время дрог и телег, что по пыльным дорогам клубят.
Время жизни досель неизвестного миру героя,
Что Отчизну от гибели спас, не жалея себя.
Много лет утекло, много счастья и бед побывало.
В круговерти истории стёрлись былого следы….
Но у надписи странной на белой стене КАБОГРАЛЛО
Ровно каждый июль появлялись живые цветы…
Черное зеркало
1
Прошлым летом, семестр отпрыгав,Сдав последний экзамен на пять,Я забросил научные книгиИ решил, что пора отдыхать.Три недели билетов, шпаргалокНе оставили попросту сил,И с надеждой на «славное Бали»Я кувалдой копилку открыл.Что же? Море махнуло рукою.Мол, не думай, не вышел лицом,Хватит только, затянутым в пояс,Обогнуть Золотое Кольцо.Да и то половину дороги,А обратно пришлось бы пешком.Финансист из меня, если строго,Как из хлебушка сладкого дом.Не пристало мечтать о раздолье.Но пытаясь развеять пейзаж,Я отправился к деду в Аполье,С ветерком, налегке, без поклаж.В тридцати километрах на северДеревенька, где жизнь без забот,Да огнями дурманящий клеверНа полях необъятных цветет.Край, скажу я, простой, не из модных,От фуршетов богатых далек.Но душе не терпелось на отдых(Три недели – немаленький срок)Впрочем, было одно утешеньеДля досуга вдали от людей,От привычного глазу весельяИ всегда беззаботных друзей.Это всеми любимый учительДядя Леша. Не помню и дня,Чтоб его без ребяческой свитыЯ бы встретил. Улыбку храня,Он всегда добродушен, спокоенИ всегда с огоньками в глазах.Он рассказывал сотни историй:О далеких заморских мирах,О догонах, нерослых пигмеях,О созвездиях над головой,Пирамидах, царях Иудеи,И лесах за Уральской грядой.Нам казалось, он знал все на свете!Мог общаться на всех языках!И сияя от счастья, мы, дети,После школы на всех парусахПрибегали к нему каждый вечер,Оставаясь почти до зари.Да к тому же на каждую встречуДядя Леша готовил сюрприз:То покажет, как гнется полено,Как стекло разрезает булат,Как вода превращается в пенуИ монеты огнями искрят.А однажды обычные камниОкунул в маслянистую слизь,И они тот же час перед намиЗолотым переливом зажглись!Он и физик, и химик, при этомМатематик, историк, поэт,Вел у нас половину предметов —На селе изобилия нетВ педагогах, хороших конечно.Коль найдется – на дюжину мест.Потому удивил бесконечноВсе село дяди Лешин приезд.Ведь такие в одних институтах,В академиях речи ведут.А вот он, погляди, абсолютноБез апломба наметил уют.Было мне лет четырнадцать, что ли,Впрочем, может, совру по годам,Как приехал он в зиму в АпольеИ прижился на радость всем нам…Так, мечтая о встрече заветной,Посетив мимолетом вокзал,Я считал до села километры,Где три года уже не бывал.Здравствуй, Родина, здравствуй сердечно!Здравствуй, улица, хоть и одна!Как живется, Ополенка-речка?Далека ли ты нынче до дна?Расскажи Жереспее, пусть знает,Что вернулся, мол, жив, невредим.Вон и дед уже машет, встречает.Ладно, после мы договорим.Обнялись. «Как живете?» «Да что мы!Мы как все. Что с нас взять, стариков?Ты скажи, как учеба, как дома?Отчего так давно нет звонков?»«Да ты знаешь…» «Я все понимаю.Сам был молод» Мы к дому пошли.Без умолку вдвоем вспоминали,Что таилось до срока вдали.Как ходили на речку рыбачить,Как я там нахлебался воды,Как отправились в лес наудачуИ напали на волчьи следы.Вспоминали все наши затеи:По весенним ручьям корабли,Из скатёрки воздушного змеяИ столешницу с картой Земли,Нарисованной лупой на СолнцеЗа пять знойных счастливых недель.Так что, если карьера сорвется,Обойду я голодную мель…Добрались с прибаутками, смехом,И уже на крыльце я спросил:«Что дядь Леша? Он здесь, не уехал?»Дед умолк и глаза опустил.«Что стряслось?» На скамейку присели.«Да, внучок, приключилась беда.Твой учитель уже две неделиКак внезапно пропал без следа»Все в груди моей тотчас померкло.«Как же так?» «Здесь понятно одно.Завлекло его черное зеркалоИ сгубило, вестимо, оно…»2
Почернели закатные тропы,Удаляясь в бессилии прочь.За окном непроглядною топьюОпускалась холодная ночь…Мерно тикали стрелки на кухне.Тихо ветер в окно завывал.И едва доносилось до слухаКак со скрипом трещали дрова…Над столом догорала лампада,Я сидел, опираясь о край,И смотрел немигающим взглядомНа давно остывающий чай…«Что здесь было, давай по порядку.Я уже ничего не пойму»«Что сказать-то, сплошные загадки.Ведать Богу про то одному.Вот он был, понимаешь, и нету.Все село обошли – ни следа»«Может, просто уехал? Ведь лето.На моря устремился куда?»Дед вздохнул сокрушенно и тяжкоИ сказал: «Не похоже на то.Вещи целые, дом нараспашку.Да и чтоб не увидел никто —Не бывает такого в деревне.И еще не сказал я о чем:Целый месяц почти ежедневноПосещал он заброшенный дом.Там часами бродил до упаду,Бил по стенам, копался в земле.Этим, будь оно трижды неладно,Черным зеркалом как заболел!Весь осунулся, точно безумен,Глаз горит, тараторит под нос.Нелюдим стал, тревожный, угрюмый.Жаль учителя прямо до слез.Как легенды Апольского краяКак-то раз невзначай услыхал,Так и спать по ночам перестал он,А теперь, видишь, вовсе пропал»Я напрягся. «Какие легенды?Почему я их раньше не знал?Что за зеркало? Могут ли бедыИсходить от каких-то зеркал?»Дед прокашлялся. «Сказки все это.К ним любовь во все годы была.Да и нет здесь большого секрета.Вот, послушай, такие дела.В восемнадцатом веке неблизкомВ белом доме о двух этажахЖил помещик Друцкой-Соколинский,Обрусевший зажиточный лях.Был в хозяйстве весьма расторопен.Парк разбил из высоких берез.И однажды ему из ЕвропыКто-то этот подарок привез.Вот ведь, людям часы с табакеркамиДа картины вручают порой,А ему это черное зеркалоПо каемке с искусной резьбой.Говорили, оно не простое,Не к тому, чтобы зал украшать,Может силой своей колдовскоюВсе, что есть на судьбе, показать.Все, что было, что будет, решенья,Что ты можешь иль должен принять.Глянуть в завтрашний день – искушенье,Что нам всем суждено испытать.Эти игры всегда уважалиВ высшем свете, и стаей каретВсе к нему вечерами съезжались,Но молчало зерцало в ответ.То ли в бубен стучать ему надо,То ль какие слова произнесть,Но ни разу бесовское чадоНе открыло желанную весть.Не наладился клуб спиритизма.А потом, словно ждать перестав,Это зеркало собственной жизньюСтало жить, не без жутких забав,Всем домашним играя на нервах.Раз затеяли в доме ремонт.Глядь, рабочий, что клеил шпалеры,Запропал и никак не идет.Забежали, а он еле дышитИ под зеркалом прямо лежит.На затылке огромная шишкаИ белее покойника вид.Лишь на улице в чувство пришел он.Все твердил, не смолкая, о том,Как какой-то чарующий голосЗвал его за зеркальным стеклом.Подошел, тут со страшною силойЧья-то лапа о гнутых когтях,Изнутри появившись, схватила.Аж от боли сверкнуло в глазах!А потом ничего и не помнил…Тут и слухи помчались окрест,И крестьяне все барского домаСтали бегать, как ладана бес.А другой раз из зеркала пламяВдруг как вырвется алым лучомДа как пустится в пляс языками!Так не раз загорался весь дом.Вот такие бесовские страхиНачались в наших тихих местах.Довели горемычного ляхаДо трясучей на белых руках.Пуще смерти к нему он боялсяПодойти, сохрани меня Бог,А избавиться все ж не пытался.Занавесил и втайне берег.Много лет оно тихо пылилосьЗа спасительным красным сукном,Но однажды беда приключиласьВ этот раз с молодым барчуком.Плод запретный манил интересом,Любопытство взыгралося в нем,И решил он в ночи под завесуЗаглянуть хоть одним бы глазком.Подобрался и ловким движеньемСбросил ширму, поднес ближе свет —И увидел себя в отраженье…Только старше на семьдесят лет.Так же смотрит, испуганно машет.Закричал, всю семью всполошил.И на долгие годы о ЯшеНаш народ православный забыл.То ли он на леченье отправлен,То ли просто уехал от нас,Но с тех пор отыскался б едва лиКто был в зеркало глянуть горазд.Ты, конечно, подумаешь, басни,Вроде тех, что про серых козлят.Что ж, могу быть с тобою согласен,Но гляди, что еще говорятПро забытый наш край деревенский,Мол, изведав победный азарт,Приезжал прямиком из СмоленскаК нам сюда гостевать Бонапарт.Разместил по усадьбе гвардейцев,Сам помещичий дом отобрал.И решив перед сном оглядеться,Это зеркало он увидал.Пригляделся, а в нем отразилисьНе его крупнотелый портретИ не комнаты облик унылый,Где так долго хозяина нет,А привиделись тучи косыеДа комета – предвестница бед,И бредущий по снежной РоссииЕго армии гаснущий цвет.Все в бинтах, голодны, бородаты,Еле ноги свои волоча.Закипел, осерчал император,Замахнулся рукой сгорячаИ ударил в стекло колдовское.Полыхнула надменная злость.Только гневаться было пустое,Ведь что видел, все так и сбылось»Я дослушал его молчаливо.Правда, верить пока не спешил.«Это все интересно, красиво,Только сколько найдется в глушиРазных мифов, былин и преданий.Сельский житель на выдумку скор.Разве стоит большого вниманьяНезатейливый местный фольклор?»«Я, признаться, и сам не любительВ грозы хату крестить по углам,Но опять же смотри, твой учитель,Образован, не ровня всем нам.Мы наук таких и не учили.А про зеркало как услыхал —И как будто его подменили:И лицо, и покой потерял.Дни и ночи все, как бесноватый,Он бродил в той усадьбе, бранясь.Там его мы с киркой и лопатойИ видали в последний-то раз»«Надо выяснить, так не оставлю я,И отправлюсь в тот дом поутру»«Не ходил бы ты, место туманное.Не к добру это все, не к добру»3
Не поспав за всю ночь ни минутыИ приняв чашку кофе на грудь,Чуть забрезжило раннее утро,Я помчался узнать… что-нибудь.Что конкретно, сказать не ручаюсь.Хоть зацепку, намек бы, сигнал.Ничего в голове не рождалось,И с чего начать – не представлял.На квартире в вещах покопаться?А удобно ли? Кто я такой,Чтобы лезть без каких-либо санкцийВ чей-то дом, пусть бы даже пустой?Пробежать, расспросить по соседям,Кто что видел и слышал о чем?Так ведь дед уже все мне поведал.Остается помещичий дом.Там когда-то ютилась больница,Бодрость духа апольцам храня,А когда же пришлось ей закрыться,Полюбила тот дом ребятня.Там с друзьями облазили в детствеКаждый угол и каждый просвет.Ведь руины – жуть как интересноДля мальчишек в одиннадцать лет.Помню, сторож, здоровый детинаС длинной, черной, как смоль, бородойНас гонял по усадьбе стариннойИ грозил остроносой клюкой.Что он там охранял, непонятно.Только вряд ли, сказав, я солгу:Находился он там неотвратно,Сколько помню себя на веку.К слову он мог бы что-то заметить.И коль жив, то не лишне узнать,Что случилось в тот горестный вечер,И где мне дядю Лешу искать…Добежал. Дом встречал обветшалойИ опрелой в годах тишиной.Не спеша, кирпичи осыпались,Отрешенно мешаясь с землей,На крыльце, подпираемом лужей,Я присел, чтобы внутрь не лезть.Где же сторож, когда он так нужен?Дед сказал, что он должен быть здесь.Не видать никого по округе,И внутри только ветер сопит.Вдруг над ухом как из ниоткудаРаздалось «Это кто тут сидит?!»Подскочил я, ужом извиваясь.Что ж пугать этак честных людей?!То был сторож, сменился едва ли,Стал лишь ниже и много седей.Он кивнул вопросительным жестом,Свой костыль не пуская из рук.«Вы не бойтесь, не злитесь, я местный.Я с Лесной, деда Митрича внук»«Как же, помню, учил по хребтинеВашу банду клюкой слегонца.Что ты делаешь здесь на руинах?Чай уж вырос, не малый пацан»«Я напрасно бы Вас не тревожил.Ностальгия меня не звала.Не видали Вы здесь дядю Лешу?Он, сказали, пропал из села»«Дядя Леша? Твой школьный учитель?Нет, давно я его не встречал.Не иначе в Москву…» «Извините! —Оборвал я его сгоряча. —Как же так? Вы буквально живетеСреди этих забытых земель.Он же, словно к себе на работу,Приходил сюда много недель»«Быть не может… а впрочем, кто знает…Старый стал я, хвораю, лежу.Разминулись, наверно, путями…Ну, пойдем, я тебя провожу.Вроде дождь обещали к обеду»«Погодите, какой «провожу»?Уж кому доверять, как не деду,Раз сказал – так и было!»«Гляжу,За него всей душою болеешь.А ты знаешь, я вспомнил сейчас,Вроде был он… видались точнее.Собирался уехать от нас.Подвернулось козырное место»«Что, вот так, никому не сказав?»«Ну, так сколько, провинцию пестав,Он возился средь наших дубрав?Ясный ум не живет в заточенье,Вечно жаждет отправиться в путь»«Так и было?» «Ни капли сомнений.Ты не думай о нем, позабудь»В голове уже все намешалось.Этот сторож как будто темнил.То не видел, то даже общались,Будто первым товарищем был.Никому не сказал дядя Леша,А хранителю треснувших стен,Что, как дом этот, стар и заброшен,Все излил до последних вестей.«А когда это было?» «Пожалуй,Дней пятнадцать иль больше назад»«И с тех пор здесь уже не бывал он?»«Больше нет, не попал на глаза»Замолчал и глядит так, с укором,Мол, уйдешь, наконец, или нет.Вдруг в одном из оконных проемовЕле видный задергался свет.Сторож засуетил, беспокоен.«А не знаете, что он искал?Говорили, с лопатой, с киркоюДни и ночи здесь что-то копал»«Пустяки, деревенскими меркамиРаз чихнул – сразу скажут «чумной»«А легенды про черное зеркало…»Тут он вспыхнул лицом, сам не свой!Черным глазом, прищурясь, буравит.Будто в самую душу залез.Заворочал густыми бровями.«А тебе что к нему интерес?!Что ты знаешь?», стал зол не на шутку.«Слухи разные между людей…»Он вздохнул и смягчился как будто.Свет в окне разгорался сильней.«Что ж, ну ладно, меня ждет работа,Будь здоров», – второпях бормотал,Словно здесь опасался кого-то.«Но я так ничего не узнал!»«Я сказал же, уехал учитель.Не вернется он в нашу дыру.Позабудь, как об этом визите.И сюда не ходи – не к добру»4
Да, яснее ни капли не стало.Где соврал этот сторож, где нет?Как и прежде, я в самом начале,И, как прежде, не знаю ответ.Слишком разными были рассказы,Чтобы их воедино свести:Про пытливый недюжинный разум,Что, как дервиш, желает пути,И учителя в жалостном виде,Что утратил и волю, и стать,И как будто следы АтлантидыВознамерился здесь отыскать.Только сплетни да помыслы вольные,Простодушие в полной красе.И опять это зеркало черное,Будто жупел какой-то для всех.Что скрывает в себе эта басня?И прольет ли какой-нибудь свет?Я решил не шагать понапраснуИ зайти по пути в интернет.Вот, читаю: немецкий алхимикКристоф Вагнер, шестнадцатый век.Не особо известное имя.Совершил одинокий набегНа убежище бардесанитов,Древней секты сирийских пустынь,Утащил ритуальные свиткиИ пергаментов черных листы.Новых знаний, для мира запретных,Он на Ближнем Востоке искалИ у секты разжился рецептомПо созданию черных зеркал.Тех, которые видят сквозь время,Проникают в потемки души,А порой до других измеренийМогут зримый полет совершить.Но мощней и коварней на светеАртефакта нельзя отыскать,Потому ни единый из смертныхНе решался такие создать.Только Вагнер искал просветленье.Потому, возвратившись назад,В новолунье в затерянной кельеСовершил над собою обряд,Не жалея ни воска, ни крови,И уже на тринадцатый деньРовно три, как одно, изготовил.Точно камни в холодной воде.День и ночь от них не отходил он,Утопая в чарующей тьме.Но на горе того, что случилось,Предсказать и пресечь не сумел,Как его ученик Ян Твардовский,Чернокнижник, внезапно сбежал,Прихватив с багажом на повозкеДля чего-то одно из зеркал.Обезумел алхимик, что плеткойПолоснутый по ране живой,И с тех пор летописные сводкиНавсегда потеряли его.А два зеркала, как ни мечтай ты,До сих пор никому не найти…До чего же подробные сайтыПопадают порою в сети!Эти басни дядь Лешу покояИ лишили загадками слов.Он историк, он любит такое:Тайны предков и мудрость отцов.Я закрыл сочинения эти.Фактов много, да все не о том,И сейчас с удивленьем заметилПред собою учительский дом.Как я здесь оказался – не знаю,Совершенно обратный маршрут.Дверь, открытым проемом сверкая,Так манила меня заглянуть.Не сдержался (плевать на запреты!)И в нее заскочил поскорей.Пусть я буду отруган за это,Но хоть толику станет ясней…Тишина, лишь по комнатам ветерПробегал неохотно один.Все покрылось нетронутой сетьюРавнодушных седых паутин.Старый стол, за которым с друзьямиСобирались веселой гурьбой,Весь рассохся, поехал ногамиИ потрескался каждой доской.Полки книг, что когда-то читали,Утопали в глубокой пыли.Две недели, пожалуй, едва лиИх так сильно упрятать могли.Здесь, похоже, хозяина домаНе бывало уже много лет.Все покинуто… Разве что кромеУзкой двери в его кабинет.Сколько помню я, вечно закрыта,За шкафами виднелась вдали,И вопросы о ней деловитоДядя Леша всегда уводил.То бардак: всё в бумагах и письмах,Свет накрылся, хоть выколи глаз,То ремонт там бушует – и быстроО другом начинался рассказ.Но теперь же скрипящие петлиЗаводили тревожный сонетВ унисон проходящему ветру,Приглашая пройти в кабинет.Заглянул – неплохое начало:Вместо комнаты, мебели, стенДлинный спуск, обрамленный свечами,Растворялся внизу в темноте.Шаг за шагом по узким ступенямИ за стены хватаясь рукой,Я добрался до дна. УдивленьеНарастало кипучей волной.Мне открылась просторная нишаВ тусклом свете свечей и зеркал.Я подобные разве что в книжках,В старых сказках себе представлял.Вдоль всех стен, без свободного места,Всё шкафы, стеллажи, а на них —Банки, колбы расставлены тесноИ несчетное множество книг.Куча трав, порошков и корений,Скорлупы, медных проволок тьма.А по центру, как царь в окруженье,Черный стол под покровом бумаг.Здесь – гравюра с пугающей фреской,Книга с надписью «Lemegeton»,Чьи-то записи, карта Смоленска,Вся исчерчена карандашомИ еще стопка книг на не нашем,Непонятно каком языке.А поверх – изумрудная чашаНа запятнанном кровью листке…Перед нею колье костяноеИ кинжал с шестигранной звездой.Неприятно увидеть такое,Находясь глубоко под землей.Что выделывал здесь дядя Леша?И зачем он все это собрал?Просто хобби? А может быть больше?Может я его вовсе не знал?Может он не случайно был с нами?Вдруг за ухом послышался треск.Обернулся – там зеркало в раме,А на нем перевернутый крест.Через силу в него заглянул я…Треск все ближе. Поджилки трясет.В тот же час отраженье качнулось!Вместо комнаты – водоворот!Я отдернулся, словно ужален.Зычный рокот пронзил кабинет,И откуда-то из зазеркальяПоявился мерцающий свет!Пуще пробки я вылетел с криком,Даже пола касаясь едва,Подгоняем раскатистым рыком,Облекаемым, будто, в слова…Лишь на улице смог отдышаться.Ну дела! Вот еще, чертовня!Ото всей этой магии, братцы,Жизнь всегда сторонила меня!Что же думать? Чему теперь верить?Что творится на этой земле?Я, по правде сказать, в универеВсякой мистикой просто болел.Помню, в старой высотке у храмаСобирались под взглядами звезд.Были байки травить мастера мы —Только это же все не всерьез.Нам для смеха призвать было равноЧто Баала, что дух Джигурды,А пентакли в кругах и подавноОставались как наши следы.Но того, что нашел в подземелье,В жизни встретить я не ожидал…Может это мираж? В самом деле!Я уже двое суток не спал.Вот и видеться стало чудное…Вдруг – от страха сдавило в груди.За спиною шаги. Что такое?Я же был совершенно один!Я – прыжком за ограду косуюИ залег от испуга немой…На крыльцо, озираясь и хмурясь,Вышел давешний сторож с клюкой…Отряхнулся и резвой походкой,Будто и не хромал никогда,Припустился дорогой короткойДо забытой усадьбы пруда…Тут сознанье в конец помутилось.Как во сне я лежал недвижим.Но собрал все последние силыИ, скрываясь, помчался за ним…5