Волки на парашютах

Настройщик вселенной

Один музыковед очень хотел настроить… компьютер. Знакомые и друзья объясняли ему, что лучше не надо, мол, лучше настраивай освещение в ванной комнате, настраивай себя на работу или на отдых, настраивай кота Ваську против мышей или мышей против кота Васьки, настраивай – да хоть кофеварку! Но только не компьютер. Компьютер вещь сложная. Для музыковеда непосильная. К тому же музыковеды не настройщики, музыковеды изучают музыку.

– Но ведь компьютер – ядро вселенной! В двадцать первом веке нет ничего важнее компьютера! – говорил музыкант. – Писатель пишет за компьютером, ребёнок играет за компьютером, тётеньки заказывают по интернету свои побрякушки, а дяденьки – свои… Люди смотрят кино по компьютерам, говорят по скайпу по компьютерам, пишут письма по компьютерам, даже я, музыкант, и то сижу за компьютером часами и музыку слушаю по компьютеру… Всё, не хочу быть музыкантом, хочу быть программистом!

Конечно, музыкант шутил. Он вовсе не хотел быть программистом, он хотел быть музыкантом, но больно уж переживал из-за того, что ядро вселенной держат в руках другие люди.

Поскольку никто не подпускал музыканта к компьютерам, он решил всех обхитрить и однажды, когда моей мамы не было дома, зашёл ко мне на чашечку чая. Он притворился, будто бы думал, что мама дома, и принёс ей почитать главу из своей диссертации.

Только мы сели пить чай – началось:

– Ну что, компьютер не барахлит?

– Да нет, с тех пор как вы его в прошлый раз посмотрели… он… – я чуть было не сказал «совсем не работает», но сдержался, – он в прекрасной форме.

– И не зависает?

– Нет.

– И не глючит?

– Нет.

– И что, ни одного вируса не поймал?

– Не-а. Только он, – что поделать, я был болтуном, – не включается!

– Ага! – сказал музыкант, потирая руки, и глаза его заблестели. – Сейчас поглядим.

«Только не это», – подумал я, почему-то представляя себе, как музыкант берёт огромный гаечный ключ и, громко хохоча, разносит мой любимый комп вдребезги.

– Только не это, – сказал музыкант, включив компьютер. К моему удивлению, от одного нажатия кнопки чёрный экран внезапно стал цветным, хотя до этого целую неделю не загорался.

– Вот видите, вы его починили! Давайте лучше выпьем ещё чаю! – радостно предложил я.

Но музыкант был разочарован:

– Нет, это не я… Это он сам… Такое бывает… Ремиссия… Как у больных…

– И что? – я выжидающе смотрел на музыканта, а музыкант напряжённо думал. Наконец придумал:

– А давай я тебе словарь новый скачаю из интернета и установлю?

У меня был словарь, но не обижать же человека!

Минут пятнадцать музыкант пыхтел, краснел и потел. Даже свитер снял. Отдышавшись, произнёс, хлопая грустными глазами:

– Что-то не выходит. Да лучше и не устанавливать пиратскую версию. Знаешь, я тебе очень не рекомендую устанавливать пиратскую версию. То есть мнения могут быть разными, но всё же, по моему опыту… Что бы тут такое покрутить? А хочешь, я тебе снесу этот антивирус и поставлю новый? У меня диск с собой.

Я едва не закричал «Не-е-е-е-ет!», но сдержался и вместо этого нервно забегал вокруг стола. Музыканта было не остановить. Он нажимал на кнопки, словно на клавиши рояля, щёлкал, тыкал, водил пальцами по полю для мышки, хмурился, ахал, охал, вздыхал, его озаряло, потом снова что-то начинало сильно беспокоить, он ёрзал, каменел, оживлялся, восклицал, стирал и восстанавливал, загружал, удалял, изучал инструкции и получал огромное удовольствие от любимого дела, которым совершенно не умел заниматься.

Я мысленно жалел, что не обманул музыканта и не дал ему свой старый окончательно доломанный компьютер, которому уже нельзя навредить. Я не знал, как мне себя вести, ведь не зря нам с детства долдонят: «Занимайся тем, что любишь! Надо любить то, чем занимаешься! Любовь – главное в жизни!» И бла-бла-бла. Передо мной сидел человек, который на моих глазах занимался тем, что любил… И вдруг меня осенило.

– Знаете, Андрей, – сказал я, – пока вы работаете, я вас развлеку. Я вам сейчас сыграю кое-что, недавно выучил в музыкалке…

Андрей кивнул, не отрываясь от компьютера.

Тогда я ушёл в соседнюю комнату (оттуда всё прекрасно слышно), сел за пианино и как давай наяривать пьесу Прокофьева «Прогулка». Я играл отвратительно, громко, грубо, без единого оттенка, неритмично, демонстрируя ужасы техники и слуха. «Десять, девять, восемь, семь… – считал я про себя, – шесть, пять, четыре, три, два, один… хм… странно… минус один…» На этом месте в комнату ворвался музыкант с взъерошенными волосами.

– Перестань! Перестань! Ради бога! Дай-ка сюда ноты.

Я с готовностью освободил место, музыкант сел на вертящийся стул и сыграл мою «Прогулку» – легко, воздушно, виртуозно, без натуги. Это было настоящее шествие кузнечиков и грациозный поклон в конце.

– Тебе надо ещё потренироваться!

– Конечно, – ответил я, а про себя подумал: вот какой я умный, показал человеку, что к чему.

– Знаешь, с компьютером у меня сегодня не заладилось, лучше я его пока оставлю, – вздохнул музыкант.

– Отлично! – радостно воскликнул я. – То есть огромное вам спасибо!

– А вот инструмент… – Андрей сосредоточился, и у меня заранее похолодело внутри. – Инструмент не мешало бы настроить. Да-а, тут я непременно поковыряюсь… Нужна рука мастера!

Быть другим

Все вечно говорят, что надо быть собой. Но собой быть просто невозможно. Если вдуматься, я лично никогда толком не был собой. Я подражал многим героям книг и фильмов, некоторым реальным людям – не всем сразу, конечно, а по очереди, и не целиком и полностью, а в той или иной мере. Это длилось постоянно с самого моего раннего детства. Раньше я подражал супергероям, сейчас переключился на персонажей медицинских сериалов, сильных духом, стойких, уверенных – они, в общем, тоже в какой-то степени супергерои. Я подражаю проницательности хитрых злодеев, спокойствию добродетельных смельчаков, остроумию гениальных одиночек, я даже одеваюсь и выгляжу немножко по-разному в зависимости от того, под кого кошу. Где в этом компоте я, не очень понятно. Может, я – все мои любимые герои? А может, я так ничтожен, что меня вообще нет?

– Ты – это набор качеств, характер, короче говоря, – умничал Паша.

– Ну и как узнать, какой у настоящего меня характер? – я забрался на подоконник с ногами и посмотрел в окно.

– Ну, ты вот подумай… Ты добрый? Хорошо относишься к людям? – Паша сел на пол, прислонился к стене и запрокинул голову.

Я всерьёз задумался. Напрягся. Вспомнил сначала всех, к кому не очень хорошо относился.

– По-разному бывает, – честно признался я. – Многие люди кажутся мне лицемерными… Они подмазываются и льстят, если им что-то нужно. Они равнодушны, если им не нужно ничего. Они готовы посочувствовать, если что-то не так. Но одновременно они радуются, что неприятность приключилась с тобой, а не с ними. Они страшно завидуют, если тебя постигла удача. Они никого не любят так, как самих себя… В общем, нет, я не так уж и хорошо отношусь к людям.

– Ладно, – скептически ухмыльнулся Паша. – Замнём это. Давай о чём-нибудь ещё спрошу. У тебя есть друзья?

Мы расхохотались.

– Только… ты? Упс.

– Ладно. Ты маму с папой любишь?

– Да.

– Любимая группа?

– Ну, Элвис Костелло.

– Это не группа.

– Тогда любимой нет.

– Любимый фильм?

– Ой, навалом!

– Ну хоть один!

– «Гражданин Кейн» и «Касабланка». Нет, шучу, это скучища. «Убить Билла», вот.

– Любимая еда?

– Чипсы.

– Твоё самое положительное качество?

– Ты шутишь? У меня их миллион.

– Выбирай, – строго произнёс Паша.

– Ну, например, я умею думать.

– Ладно. А самое дурное качество?

– Ты скажи.

– Ты эгоистичный нарцисс. Это я любя.

– Согласен. А ты добряк мягкотелый. Это я тоже любя.

– Итак, теперь мы можем ответить на вопрос, кто ты.

Я сел на подоконнике прямо, как зритель в театре, и приготовился слушать. Паша встал и приготовился вынести приговор:

– Ты ненавидящий людей эгоистичный нарцисс, который считает классику мирового кинематографа скукой, не знает ни одной группы и обжирается чипсами.

Как и положено в театре, я зааплодировал.

– Очевидно, что лучшее в тебе – это я, – Паша мне подмигнул.

Я рассмеялся и снова отвернулся к окну.

– Дело в том… дело в том, что половина моих ответов липовая. Про Костелло, например. Да и про чипсы не совсем правда. И про «Билла» – это не самый мой любимый фильм. Но остальное правда.

– Да знаю я. Нашёл чем удивить.

Я спрыгнул с подоконника.

– Раз ты знаешь, что я – это не я, всё супер. Сходим в боулинг?

И мы пошли играть в боулинг. Удобно быть другим. А самим собой я побуду как-нибудь в другой раз. Уж очень это сложно. И кстати, для сведения – боулинг не самая моя любимая игра.

Все вруны

Наврал прямо перед Рождеством. На носу Рождество, а он наврал. И самое интересное, что я этому обрадовался. Я вообще люблю, когда люди врут. Это подтверждает мою теорию о том, что все вруны. К тому же если ты знаешь, что тебе наврут, то ты всегда в безопасности.

Мой папа тоже говорит, что все вруны. Кого-то вруном сделала жизнь, а кто-то был вруном с рождения. Мой папа говорит, что у человека в жизни есть две возможности: быть вруном и стать вруном.

Правда, я ни разу не слышал, чтобы моя бабушка врала. Но это, наверно, просто от старости. Ведь враньё очень творческий процесс. Когда придумываешь ложь, то одновременно создаёшь целый небольшой мирок, где эта ложь является правдой. Одна ложь тянет за собой другую, и потом они, как хоровод подружек, соединяются в большущую неправду. С помощью вранья можно избежать миллиона неприятных моментов. С помощью вранья можно завести друзей, преуспеть во всех делах и даже заставить себя любить. Мир спасёт враньё!

Вообще-то я не всегда врал. Раньше я иногда говорил правду. Но потом внезапно обнаружил, что правда никому не нужна, никто не имеет ни малейшего желания слышать правду. Вместо этого все друг другу врут.

Если я скажу учительнице, что устал и мне было лень идти на занятия, она рассердится. Зато если я навру, что болел, она будет абсолютно удовлетворена. Если я скажу маме, что не сходил к зубному врачу, потому что боюсь, что будет больно, она рассердится. С другой стороны, если я скажу, что у меня столько домашнего задания, что не продохнуть, она меня пожалеет и визит к врачу будет отсрочен. Если я скажу маме своего друга, что не ем её блинчики, потому что на вкус они как вата, то она обидится. Если я скажу, что у меня аллергия на муку, она мне посочувствует. В общем, нет никакого смысла говорить правду. Я был почти всегда в этом уверен, и моя уверенность ни за что не поколебалась бы, если бы не Паша.

Паша всегда поражал меня способностью говорить правду. Прямо в лоб. Чистую правду. Ничем не прикрытую. Собственно, так мы и познакомились. Я ехал в автобусе, и вдруг кто-то несколько раз похлопал меня по спине, чтобы я обернулся. Ну, оборачиваюсь я и вижу – стоит передо мной парень с рыжими волосами и в синем пальто. Я спрашиваю его:

– В чём дело?

А он говорит:

– Ты мне на ногу наступил, а у меня был палец сломан на этой ноге. Болит теперь ужасно. Мог бы хоть извиниться.

Я был ошарашен. Ну кто станет в автобусе говорить пассажиру, что тот наступил ему на ногу! Любой нормальный человек просто наступит в ответ, или пихнёт как-нибудь, или выругается. Но я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь спокойно подошёл и пожаловался на боль в ноге.

– Наверно, ты меня с кем-то спутал, – соврал я.

– Нет-нет, я уверен, ты наступил мне на ногу, когда мы вместе входили на остановке возле школы.

– А, ну может быть.

– Мы учимся в одной школе, но я в математическом классе, – продолжал он с непосредственностью идиота.

– Ясно.

– А ещё мы живём на соседних улицах. Я тебя часто у светофора вижу.

Вот так мы и познакомились, а потом подружились. С той встречи в автобусе мы стали неразлучны. Всё вместе делали, всюду вместе ходили. И потом даже оказались в одном классе, сидели за одной партой. И все вокруг удивлялись, что мы дружим. Ещё бы! Я тоже этому удивлялся: ведь я всегда врал, а он всегда говорил только правду.

– Ну и дурацкая же у тебя шапка! – сказал он мне как-то утром, когда мы шли на автобус.

– Вечно ты говоришь то, что не хочется слушать, – пробурчал я в ответ, поправляя на голове красную шапку с помпоном, которую мне на день рождения подарила бабушка.

– Я же твой друг, – рассмеялся Паша, – я должен говорить то, что другие стесняются сказать. А именно: у тебя на голове надета полная катастрофа!

– Отлично, – хмуро ответил я, стянув с себя шапку.

В то утро я так и нёс эту злосчастную шапку в руке до самой школы. Впрочем, на шапке Паша не остановился. Он плавно перешёл на моё лицо, и однажды утром, внимательно в меня вглядываясь, заявил:

– Слушай, твой нос – это что-то страшное. Настоящий рубильник!

Я не мог себе объяснить то двойственное чувство, которое возникало у меня от общения с Пашей. С одной стороны, он страшно бесил меня своей правдивостью и прямотой, с другой – было в этом что-то обезоруживающее.

Как-то раз Пашина классная руководительница собралась вести класс на экскурсию. И я решил присоединиться. Не то чтобы я любил музеи, но я подумал, что если мы с Пашей куда-то вместе пойдём, то будет забавно.

– Пройду по-тихому, никто не заметит, – сказал я Паше.

– Заметят. Мы должны предупредить Наталью Ивановну.

– Она не разрешит, скажет, что я из другого класса и всё такое.

– Разрешит.

– Эй, ты что, не хочешь, чтобы я шёл?

– Хочу, просто будет лучше, если мы скажем правду.

И тут я взорвался:

– Опять ты со своей правдой! Достал уже! Ну соври ты хоть раз в жизни! Или не ври – дай мне соврать, а сам помолчи.

Паша отрицательно покачал головой.

– О-о-о, зануда.

– Ты увидишь, она разрешит.

И поскольку Наталья Ивановна проходила в двух шагах от нас, Паша к ней повернулся и громко произнёс:

– Наталья Ивановна, тут мой друг, Витя, из литературного класса, очень хочет пойти с нами на экскурсию. Мы с ним ещё ни разу никуда вместе не ходили, а это было бы здорово. Нам вместе гораздо веселее. Вы не разрешите ему тоже пойти?

Наталья Ивановна секунду подумала и ответила:

– Да, конечно, только пусть свою классную руководительницу предупредит. Если она согласится его отпустить с последнего урока, то я не против.

Я остолбенел, а Паша самодовольно улыбнулся. Я не мог понять, почему люди ему верят. И почему не сердятся на его правду. Если бы я попросил взять с собой на экскурсию друга, мне бы точно не разрешили. Нашли бы кучу отговорок, сказали бы, что это не по правилам, наплели бы полную чушь, лишь бы не согласиться. А может, у Паши какая-то особенная интонация? Или какая-то особенная искренность в глазах? Тьфу ты, чёрт! Что я несу? Всё это глупости. Он врун. Такой же врун, как и все другие. Его правдивость – сплошное прикрытие. В конце концов я поймаю его на самом подлом вранье. Надо только подождать.

Мы пошли на экскурсию, но своей учительнице я, конечно, ничего не сказал. Кстати, в последний момент музей почему-то отменился, и мы отправились в зоопарк. Там была клетка со слоном, и все подходили к ней, чтобы сквозь решётку погладить слона по хоботу. На клетке была надпись: «Животных не кормить». Но у меня был кусочек булки, и мне так хотелось посмотреть, как слон ест, что я не выдержал. Когда Наталья Ивановна отвернулась, я подошёл к слону, вынул булку и протянул ему. Слон очень мягко подцепил с моей ладони угощение и стал жевать.

– Надеюсь, никто не кормил животных? – спросила Наталья Ивановна на обратном пути.

– Только дали слону немного булки, – весело ответил Паша прежде, чем я успел его остановить.

– Булки? Слону? – недовольно подняла бровь учительница.

– Совсем чуть-чуть, он выглядел голодным, а у нас была свежая булка, к тому же так хотелось посмотреть, как он жуёт, – сказал Паша.

– Ну ладно, – улыбнулась Наталья Ивановна.

Я был вне себя. Мне хотелось врезать Паше, чтобы он перестал всё всем рассказывать. И мне хотелось, чтобы его наконец хоть кто-нибудь отругал. Ведь он то и дело нарушал правила. Он открыто над всеми смеялся. И закрыто тоже. Я не верил в его честность. Я чувствовал, что за этой огромной честностью скрывается не менее огромная ложь. Я ждал момента, когда ложь прорвётся наружу, и этот момент настал.

Перед зимними каникулами у Паши был день рождения. Я знал, какого числа у него день рождения, но ни разу не спрашивал, будет он устраивать праздник или нет. Лучший друг не должен беспокоиться о приглашении на праздник лучшего друга. Однако проходили дни, до дня рождения Паши оставалось каких-то два дня, а он меня всё не приглашал. Тогда я решил спросить, будет ли он устраивать вечеринку. Он сказал, что нет, мол, хочет отметить с родителями. Я удивился, но дальше расспрашивать не стал.

Наутро после его дня рождения я встретил в школьном гардеробе Вику – девочку, которая очень нравилась Паше.

– А почему тебя не было у Паши на дне рождения? – спросила она, вешая своё пальто на кривой крючок.

У меня всё внутри похолодело от обиды, какого-то непонятного страха и горечи.

– Я плохо себя чувствовал, – сказал я, еле удерживаясь от того, чтобы не заплакать. – А много народу было?

– Да! Человек шесть, наверно. Ну ладно, я побежала.

Я несколько минут стоял в гардеробе, опустив руки, совершенно растерянный. И вдруг… Я почувствовал, что ужасно рад. Вот она – ложь. Он наврал. Наврал прямо перед Рождеством. У меня будто камень с души свалился. Не зря я ему не доверял. Никому нельзя доверять. Вот и всё.

Но это было не всё. После минуты радостного разоблачения наступила минута негодования. Зачем он, собственно, мне наврал? Я же его лучший друг. Если бы он хотел провести день рождения в тишине и покое, это бы ещё ладно, но ведь он позвал кучу народа. Для вранья причины могут быть самые разные, но они всегда есть. Так зачем он мне наврал?

– Зачем ты мне наврал, идиот?! – заорал я, влетая в чужой класс и набрасываясь на Пашу.

– О чём ты говоришь? – спросил Паша как ни в чём не бывало.

– Ты болван! Какого чёрта ты врал мне про свой день рождения?! Вика мне всё рассказала! Я бы и сам не пошёл, если бы ты мне честно сказал, что не хочешь меня видеть! Но ты подло наврал! Почему? Я хочу знать!

– Я тебе не врал.

– Ах так! Ты и теперь продолжаешь врать? – я орал, не обращая никакого внимания на Наталью Ивановну, которая стояла у доски, собираясь начать урок.

– Ладно.

– Что?

– Ладно, – задиристо произнёс Паша, и в классе воцарилась тишина. Все хотели послушать, как Паша признается во вранье. – Я соврал тебе, чтобы тебя проверить. Ты так мечтал услышать из моего рта ложь! Мне было любопытно, как ты отреагируешь, если я тебе навру.

– Ты полный придурок!

– Зато теперь я вижу твою реакцию.

На этих словах я рванул из класса, хлопнув дверью. Весь день на уроках мне было не по себе, я не мог сосредоточиться, ничего не соображал, не знал, как мне себя вести. Когда математичка окликнула меня: «Витя, хватит витать в облаках!» – я совершенно неожиданно для самого себя ответил ей: «Удивительно, что я ещё где-то летаю, а не сплю мёртвым сном. От этих однообразных примеров кого угодно сморит». Меня, разумеется, тут же выставили из класса. Это был последний урок, поэтому я просто пошёл домой, снова и снова прокручивая в голове ссору с Пашей. Однако ушёл я недалеко, потому что прямо на остановке возле школы я встретил Пашу. Я было отвернулся и даже хотел пойти в другую сторону, но он заговорил со мной:

– Я тебе правда не врал.

Я отмахнулся.

– Нет, ну послушай. Я не врал тебе. Я попросил Вику, чтобы она сказала, что у меня был праздник. Я хотел, чтобы ты подумал, что я врал. Я хотел увидеть твою реакцию.

У меня от удивления глаза полезли на лоб.

– Ты что, совсем ку-ку?

– Нет, но ты меня достал со своим враньём. Я хотел доказать тебе, что враньё – это не так уж и весело.

– Поздравляю! У тебя получилось!

– Так ты не сердишься?

– Не знаю. Я только что сказал учительнице, что её урок скучный, и меня выставили. А всё из-за тебя.

– А я только что сказал Наталье Ивановне, что не списывал, хотя на самом деле списывал.

Мы ударили по рукам и запрыгнули в автобус. Я внимательно смотрел на Пашу, и вдруг в мою голову закралось сомнение.