Замки на цепях

Одна моя хорошая знакомая утешила, мол, придёт время, умные поймут. Те же слова говорили аксакалы ровно тридцать лет назад, а воз и ныне там.

Мечтая о том, чтобы внучка не доела вкусняшку, ей самой же привезённую, ибо у бабушки вечный голяк, посмотрела докфильм о ненцах-кочевниках, об их быте, о молодой тундровой женщине, сбежавшей в поисках лучшей жизни в Дудинку. То, что есть люди, которым живётся намного хуже, заставляет забить на свои временные трудности. С какой стати должна читаться чистая безнадёга моих глазах? Огня нет, ибо возраст. Могу раздуть, если надо, но это чревато.

Ещё мечтаю забить на эту литературную безнадёгу, ибо начинается сезон охоты. Местечковый мем о некоем парне с полей (это его псевдоним), который забил на всё, решив всерьёз заняться писаниной. На того, кто много пишет, говорят: «Ты что, хочешь уподобиться «Парню с полей»?». Кстати, так сказал муж ещё одной литераторше, а таковых у нас много, которая в обычном режиме трудится, как пчёлка. Улетит за поля, а кто будет по хозяйству трудиться? Мне пока некому спустить с небес на землю. Тоже следовало бы обратно превратиться в пчёлку, прервать полёт и возвратиться с поля брани в улей…

Кстати, документалка оказалась старой. Неизвестно, что стало с героями – оленеводом-алкашом, молодой женщиной с шестью детьми, курящей, как паровоз. Стали ли они жить лучше? Ведь сами они говорят в фильме о том, насколько богата их земля. Очень даже может быть, ибо заработать лёгких денег сегодня можно всем. Но о миллиардере-ненце никто почему-то не пишет.

Хотелось начистоту, получилось, как всегда. О ныне живущих от имени ныне живущей говорить что-либо, глубоко копнув и набрав воздуха, не принято. Зато об ушедших или уехавших в никуда можно всё. «Таким Бог дал талант, а Бес забирает душу. Вот и получается некая двоякость, несовместимая ни с моралью, ни с какой-либо ответственностью за близкого. Это пустые личности, воспевающие то, что им самим недоступно и непонятно».

Вы не поверите – это о Белле Ахмадуллиной!

«…Не время ль уступить зиме,

с ее деревьями и мглою,

чужое место на земле,

некстати занятое мною?».

Неужто всё напрасно?

«А напоследок я скажу: прощай, любить не обязуйся.

С ума схожу. Иль восхожу к высокой степени безумства.

Как ты любил? – ты пригубил погибели.

Не в этом дело. Как ты любил? – ты погубил, но погубил так неумело.

Жестокость промаха… О, нет тебе прощенья.

Живо тело и бродит, видит белый свет, но тело мое опустело.

Работу малую висок еще вершит.

Но пали руки, и стайкою, наискосок, уходят запахи и звуки».

Между тем, весна с упорством оттесняет зиму.

«Пусть молчаливой дремотой

Белые дышат поля,

Неизмеримой работой

Занята снова земля» (Николай Заболоцкий).

Скоро кротам будет проще. Ну, а пока предстоит ворошить вручную землю хоть в теплице.

Бурлаки без члена вырвались из плена

Боялась, что уподоблюсь «парню с полей», но узнав, что другой стрелец, который всего на пять дней младше меня, за аналогичный отрезок времени успел написать 103 книги, успокоилась.

О моих около двадцати и заикаться не стоит. Значит, ещё не вечер, нужно убрать заслон и двигаться дальше. Помня о том, что тот, кто не с полей, пишет, чтоб не сойти с ума или не приложиться вновь к бутылке, хотя претендует на звание гения. Совесть у него точно гениальная, чем лично я похвастаться не могу. Не хватало, чтоб ещё совесть мучила в наше непростое время. Всё горе от ума, совесть тоже плод ума и фантазии. Пусть буду трижды дурой, как меня и величают, чем страдать от собственной совести.

Не новость, что мужики меряются членами, о совести вслух обычно не говорят. У меня ни члена, ни совести, на равных с ними я не буду никогда. Двадцать для бабы потолок. Будь у меня член, я бы и больше выжала, ибо не отвлекалась бы на быт, готовку, уборку, стирку, на огород, на голод, на выживание, чужие проблемы, на детей, родителей, и ещё хер его знает, на что.

Между тем, хочется не писать (в стол, в никуда), а выразить свои чувства во весь голос. Людям неведомо, что и у меня есть голос. Слабый, невыразительный, никакой, но он есть. Будь у меня мощный, зычный, командирский голос, я бы, может, и не пристрастилась к писанию. Зачем утруждать себя, если можно достучаться до всех здесь и сейчас. Везёт горластым. У кого голос, у того и амбиции. Иногда таковым и целого мира мало. Вот бы раз в жизни со смаком заявить миру: «Они названивают мне, они умирают от желания договориться, они целуют мне задницу». Планка успешности за несколько дней вышла на новый уровень. Надо немного приподняться, чтоб удобно было целовать вам задницу.

Был с утра порыв – встать во весь рост, чтоб выдать во весь голос: «Эй, ухнем, эй, ухнем! Ещё разик, ещё раз!», чтоб забыть отметить ещё раз, что воз и ныне там. Бурлаки без члена вырвались из плена, да вот бежать некуда. Вычислят по звону бубенчиков, которых принимали за стальные яйца. Опять мне целый день со смеху по полу кататься.

Порыв не прорыв, слова привычно застряли в горле. Обречена на слова, которым не суждено быть озвученными, услышанными. Не беда, не впервой – вполголоса, вполсилы, на цыпочках, с оглядкой, с опаской. Слишком долго в ожидании чуда, которое сменилось ожиданием большей беды. С перерывами на катание по полу.

Лет тридцать назад мне один местечковый акын после совместного распития спиртных напитков, что до сих пор не запрещено законом, вынес суровый вердикт – любви нет, это всё выдумки поэтов. Зато мы обладали головокружительной свободой (ну, нам так казалось), были молоды, полны сил, и времена были лихие. Много чего компенсировало отсутствие этой самой любви. Было так же интересно, как сейчас. Вот бы тогдашнюю меня в наше пограничное время… Отсутствие не мешало радоваться весне, оттепели, всему-всему. Поэты подарили миру самую ходовую (после религии) иллюзию, доступную пилюлю, подсластитель, чтоб не так больно было жить и умирать. Избранные бредят ещё одной иллюзией, которую воспевали те же поэты, придумали мыслители, чтобы удобно было жить. Кто же придумал ещё большую жесть, за которую можно сесть?

Тут я умолкаю на полуслове, чтоб многозначительно выдержать паузу. Меня хватает на паузу, молчать красиво как-то не получается. Молчать можно по-разному: со значением и без. Молчание – это согласие, иногда это немой укор, но чаще полное равнодушие. Оно всегда выгодно – дурак сойдёт за умного, умный за безумного. Это коммуникативный инструмент на все случаи жизни, на авось.

Кому-то это в тягость, в диковинку, но мало кому в радость. Молчать, вслушиваясь в тишину, в себя, в Вечность, это – благо. Это моё обычное состояние, привычная стихия. Но я не рассчитывала однажды проснуться в мире, где все молчат… Уже в который раз вспоминается момент, когда с Арамбольской горочки спускается узник совести, узрев чудом, и, не обнаружив у Свит Лейка ни одного торчка, подумал, что он от дури ещё не отошёл. Он один на целом свете ещё находился на стыке лайтового и ковидного времён. Лайтово-кайфово было пока только ему.

На цыпочках, вполголоса, ибо всегда кто-то или спал, или писал, не то скажешь, вдруг кто услышит и что подумает – вот так всегда. В лесу орать во весь голос нельзя – а вдруг медведь, скорее, дух леса рассердится. Всё нельзя, от рождения до ухода. Умирать надо молча, вдруг что скажут, подумают. Молчать тоже надо умеючи, а вдруг не так поймут.

Очередное обновление

«Не рассуждай, не хлопочи!..

Безумство ищет, глупость судит;

Дневные раны сном лечи,

А завтра быть чему, то будет.

Живя, умей все пережить:

Печаль, и радость, и тревогу.

Чего желать? О чем тужить?

День пережит – и слава богу!» (Фёдор Тютчев).

Прилетело издалека с меткой «Актуальное». Вчера было в тему. Пока комп бунтовал, жил своей жизнью, настал другой день. Противоестественно в разгар весны всего бояться, уходить в себя. Надо брать пример с ноута с пиратской оголодавшей системой, которая неистово требует обновлений. Ей невдомёк, что она всего лишь копия, она вроде есть, но считается, что нет. Зачем всё время обновляться, если извне брать нечего? Забить на всё, жить дальше, внутри пузыря есть всё, что нужно для полноценного существования. Всё функционирует чётко, ясно и понятно, просто и привычно. К чему нам лишняя суета, фальшивые страсти, чужие установки? Если бы даже она была бы настоящей, лицензионной, зачем ей бесконечные методички? Толку меняться, если суть остаётся прежней? Я год, если не больше, не обновляюсь, чем дольше, тем лучше чувствую себя. Эксперимент продолжается. Насколько меня хватит без вливаний извне, без обновлений? Лучше не стану, но и хуже тоже.

Судя по постам, у особей моего пола весенняя аскеза, суть которой в табуировании мучного. Я забила и на это. Приходится впихивать в себя всё, что более или менее съедобно, чтоб дожить до того заветного дня. Если я уже сейчас иногда катаюсь по полу со смеху, о том, что будет со всеми тогда, боязно и думать. Спокойно, без суеты, плавно, не меняясь раньше времени, дожить в добром здравии и ясном уме. Без обновлений, ибо я, возможно, тоже копия враждебного Windows. Я есть, но как бы меня нет, ибо вне системы. Пиратская копия, штампующая образы из внутренних резервов. Обновления нельзя отключить, можно только приостановить на некоторое время. Хорошо, что я не Windows, его обновления можно отложить на семь дней, иногда пишут, что можно на пять недель, моя аскеза бессрочная.

С ней или без неё жизнь сама по себе штука занятная. Может, совсем скоро будет повод сказать уже в который раз: «Как же хорошо мы плохо жили!». Ибо фраза «Завтра будет лучше, чем вчера» обновлена. Завтра будет хуже, чем вчера, зато сегодня лучше, чем завтра.

Quinta essentia

«Карма родителей, которую они обрели в прошлых жизнях, не влияет на карму детей. Каждый человек рождается в соответствии со своей индивидуальной кармой. Когда вы умираете, то уносите свои, а не чужие действия – хорошие и плохие. Вы рождаетесь со своим ожерельем кармы (кантамалой), а не с ожерельем других людей. Поэтому ситуация, в которой вы находитесь, зависит от вашей кармы или действий в прошлом, а не от кармы других людей» (Сатья Саи Баба).

Вот почему столько преданных Бабы по всему миру, особенно из стран бывшего СССР. Это и логично – иначе бремя грехов и злодеяний предков нас бы раздавило, утонули бы в слезах, родились бы уродами, убогими, немощными. Каждый за себя – надо жить так, чтобы облегчить собственную карму, с которой ты родишься в другой жизни. То, чем нас пугали («Грехи отцов падут на головы детей их»), не работает. Когда меняют траекторию бумеранга, или его тупо нет, враги не повержены, их не поразила молния, не настигло наказание, когда веры нет даже на суд божий, одна надежда на то, что спрос будет с их детей, потомков. Надежда умирает последней. И она умерла.

Есть только один комментарий в противовес этому: «Но есть карма страны, семьи, рода одновременно с личной». Соломинка вскоре скрылась в потоке. Когда ты предан гуру, провозгласившем себя однажды реинкарнацией Ширди Саи Бабы, понятие родины, которая выше матери, размывается. Большинство из них считает родиной всю землю. Сам Саи Баба утверждал, что Христос, Шива, Вишну, Аллах и все известные божества – это проявления единой божественной сущности. Себя же он называл их аватаром. Есть личности, мечтавшие покорить весь мир, кто-то и космос, а он, получается, смог договориться даже с богами? Число активных сторонников его учения насчитывает около 100 млн человек во всем мире. Среди них президенты и премьер-министры Индии, США, Греции, Венесуэлы, королева Бельгии и члены королевской семьи Испании. Тебя на свете нет, но дело твоё живёт и процветает. Ты без войн, без истребления инакомыслящих подчинил себе почти весь мир. Сто миллионов – это население большого государства! И руководишь страной без границ, без армии и многого другого, без чего не может существовать ни одно государство, даже после смерти. Гениальный ход! Кто, кроме него, смог бы договориться со всеми и на земле, и на небе, не проявляя силу, агрессию? Он никого ничем не подкупал, наоборот, ему приносили сами, хотя он не просил. Сделал то, что не под силу ни одному человеку ни до, ни после. Потому он – аватар. Многие считали и считают мошенником, шарлатаном, фокусником, в своё время даже обвиняли в финансовых махинациях и сексуальных злоупотреблениях, но вреда он никому не делал. Он – бескорыстный благотворитель и чудотворец, остальное неважно. «Я не склоняюсь ни перед кем, ни ради чего. Поэтому Я бесстрашен. Я склоняюсь лишь перед Любовью. Я склоняюсь перед Истиной, и это всё. Не тревожьтесь о мирских удобствах! Не тратьте драгоценное время своей жизни на обсуждение чьих-то сомнений относительно нынешнего существования Бога в облике человека. Взращивайте любовь по отношению ко всему: именно в этом заключается величайшее служение, которое вы можете совершить в отношении своего «Я»; ибо «все остальные» – это лишь вы сами. И вы должны склоняться лишь перед любовью и истиной, а не перед ненавистью, жестокостью и ложью».

Дарёный аватар красуется на боковой стенке холодильника, даруя надежду на возможность мирного одухотворённого сосуществования, единения и на земле, и на небе. Я – не преданная. Я – всеядная. Просто портретик отправили в довесок к оберегу «Семь стихий» из самого Путтапарти, где резиденция самого Саи.

Не преданная, но в этом что-то есть. «Есть только одна религия – религия любви. Есть только один язык – язык сердца. Есть только одна раса – раса человечества. Есть только один Бог – и Он вездесущ»; «Развивай твёрдую веру в то, что Бог существует, а также верь в то, что ты – Бог»; «Чтобы спасти сегодня этот мир и всё человечество, одного Саи Бабы недостаточно. Если каждый из вас не станет Саи Бабой, судьба этого мира предрешена. И Я знаю, что такая задача по силам далеко не каждому из живущих на Земле, но это вполне по силам тем, кто находится сейчас здесь, ведь Я готовил вас, воспитывал вас, Я приложил для этого много усилий. Вы несомненно можете стать теми, кем Я хочу, чтобы вы стали».

Это quinta essentia всего лучшего, что придумал человек за все времена разумного существования. Если относиться к его учению без фанатизма, то очень даже лайтово, как все аналогичные утопии. Но для универсального пузыря сойдёт.

Камни на могиле

Был список прочитанных книг, который конкурировал со списком использованных мужчин. Сегодня я в том возрасте, когда пора начать другой список. И он сойдёт за список желаний, который принято телеграфировать посреднику, чтобы тот повесил его у дерева желаний, под которым любил медитировать Сатья Саи Баба в Путтапарти (город в округе Анантапур, штат Андхра-Прадеш, Индия).

В список книг, которые хотелось бы прочесть, могу занести мемуары Зои Богуславской «Халатная жизнь». Новая книга 101-летней вдовы поэта Андрея Вознесенского везде в рекомендациях. О ней говорят, пишут. Поэт Михаил Сальман навязал своё мнение не об авторе и книге в целом: «Андрей Вознесенский – Евтушенко дубль два. Всё то же самое. Разве что в стишках намного больше невнятицы и сумбура, очень этим походит на современных, как их там, постно… мордо… дермисто… а-а-а! Вот! Постмодернистов! Или советский – пока Советы есть? А потом капиталистический? А потом, чей? В массе своей творчество Вознесенского – это бессмысленная мешанина. Уж очень ему хочется походить на Маяковского. Ладно, разобрались с Вознесенским. Пусть корябает свои стишки про интернет и старается быть на волне. Он получил свою чечевичную похлебку. Каждому – своё. Я не могу есть мясо стихов Вознесенского и Евтушенко. Пусть оно когда-то было свежим и хорошо выглядело. Повар был небрежен, и мухи успели отложить личинки. Оно протухло и нестерпимо воняет предательством. Крысам его! Пусть жрут! И напоследок. Многие старые подлецы, глядя на молодёжь, скалят в ухмылке зубы и говорят: «Эх, в ваши дни мы тоже были идеалистами и романтиками, вот поживёте да узнаете, какова жизнь». Врёте! Если к старости стал подлецом, значит, был им всегда. Подлость не измеряется возрастом. Так же, как и благородство. Нам, новому поколению, нужны такие люди, как Евтушенко и Вознесенский, для того, чтобы мы знали, какими мы никогда не должны быть».

Было жёстче, я немного подчистила. Слов из песни не выкинешь, чтоб убедиться в правоте автора, мне в список новый ещё двух великих поэтов занести? Но мне не хочется не только писать стихов, но и читать их нет настроения, или настроя. Для того, чтобы болеть Вознесенским или Евтушенко, лидерами «шестидесятников», нужна, наверное, оттепель. В то время, когда поэты собирали стадионы, только родилась. Если бы не перестройка, мой список прочитанных книг никого бы не впечатлял. Список без нумерации, без понятия, сколько же книг я точно прочла. Уж точно безнадёжно меньше, чем автор 103 книг, мой современник и ровесник. Каюсь, не заглядывая в списочную тетрадь, могу сказать, что под буквами «Е» и «В» нет их. Не из-за того, как Бродский, считала их конформистами, просто стихи – это не моё, хотя часть жизни связана с поэзией. Под буквой «Б» есть Бродский сам. Да что гадать, достану-ка я ту тетрадь, которая за ненадобностью давно убрана в малый сундук.

Есть Бродский. Есть даже его книга, так как она о Марине Цветаевой. Есть, потому что подарил её мне мэтр якутской уже поэзии Моисей Ефимов с автографом в виде стихотворного мне посвящения. Так уверенно об этом пишу, ибо я достала с полки книгу, которую непременно надо перечесть. Если она есть, не попала под очередную волну расхламления в угоду обожаемого мной минимализма, значит, она того стоит.

То, что в списке нет ни Евтушенко, ни Вознесенского, не значит, что я их не знаю, не читала. Раз у меня диплом филолога, полученный в вполне лайтовые года, не может быть, что мы этого не проходили.

«Если ты заполнил наизусть стихотворную строчку – можешь считать её своей» (Иосиф Бродский). Сборник «Бродский о Цветаевой» вышел после смерти поэта. Но идею Ирмы Кудровой (литературовед, исследователь жизни и творчества Марины Цветаевой) и её команды собрать воедино его работы о Цветаевой он одобрял, хотя и не дождался его издания. Из аннотации к книге: «Читателю предлагается «своя Цветаева» Иосифа Бродского – его никогда не опубликованный диалог с Соломоном Волковым и три эссе о Марине Цветаевой». «Моя» Цветаева затмила всех, что мало кого из поэтов воспринимаю после и до неё. Хоть в этом смысле я однолюб.

Что касается конформизма… Быть не конформистом могли позволить себе только они сами. Внутри системы быть не конформистом и востребованным поэтом невозможно. Как там было у Довлатова? Рукописи Довлатова сдают в макулатуру, так как герои-зеки и лагеря никому не нужны, но он продолжает писать и штурмовать кабинеты редакторов. «Чтобы печататься, надо быть членом Союза писателей, а для этого нужны публикации». Замкнутый круг для человека, который осознал свое предназначение быть писателем в 8 лет. «Литература не может быть отрицательной или положительной. Она или есть, или её нет». Но он всё же стал культовым. После смерти. Его почему-то не любит автор 103 книг, чей список прочитанных книг впечатлил бы многих. Довлатов есть в его списке, нет в другом – в списке любимых авторов и книг, где лидирует сам автор 103 книг. Меня же, как автора, нет в моём списке прочитанных книг. Себя читать, время только терять. Чтоб не разочароваться, как в авторе? Как себя не любила в телевизоре, так же и с книгами? Нет, вру, я могу перечитывать мной же написанную одну книгу, это из-за неё некоторые неравнодушные ходили по всем инстанциям, чтобы меня запретили. И это в очень даже лайтовые года. Если бы распродала всё, чем я владею, весь свой скарб, чтоб издать все книги, опубликованные в ЛитРес, в бумажном виде, меня бы расстреляли, четвертовали иль как? Если даже так, и меня можно причислить к конформистам, ибо меня много печатали, приняли в союз писателей? Мне повезло, что вовремя на нас обрушилась гласность, свобода слова и всё такое. Я уже говорила, что у меня тысячи неизданных стихов. Даже сама не в курсе, какого рода хлам размазан по стишкам. Проза случилась позже, когда можно было всё или почти всё. Так совпало, в этом мне повезло. И не хотелось бы на старости лет выжимать из себя нечто, которое устраивало бы всех на данном этапе в сию минуту. Пришлось бы менять риторику в угоду каждого дня, распыляя и без того скудный запас слов. Чтобы что? Вопрос риторический.

Немного Довлатова: «Я шёл и думал – мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда»; «Трудно выбрать между дураком и подлецом, особенно если подлец – ещё и дурак»; «Не надо быть, как все, потому что мы и есть как все…».

И свежие стихи от автора, который кидает камень в огород тех, кого на свете нет.

«Что-то делаю по дому,

Режу, крашу и пилю,

Просто сапиенс я хомо -

Печь дровишками топлю.

Представляю: от сохи я, -

Ранним утревом – косьба,

Глушь, кондовая Россия,

Неудачная судьба…» (Михаил Сальман).

Кстати, на могиле Сергея Довлатова в нью-йоркском районе Куинс на старом кладбище «Маунт Хеброн», где похоронены преимущественно евреи, расположенном прямо за озером Медоу и парком Флашинг Медоус-Корона, принято оставлять камни. Люди приносят и кладут на могилу камень, который символизирует вечность. Он показывает, что об этом человеке помнят, соответственно, чем больше камней, тем больше память об умершем. У могил на еврейских кладбищах нет цветов, у них это не принято. К слову, места на кладбище настолько мало, что между могилами почти не остаётся прохода, а евреи предпочитают лежать только среди своих. На этом свете им выделили клочок земли, чтобы жили они среди своих, на который зарится весь мир, да и на том приходится претендовать на вечность в тесноте. Это на наших кладбищах мест много, да вот приличный проход между могилами не столь важен, ибо по истечении трёх лет приходить на кладбище не нужно, ибо табу, смерть заразна. Но она настолько заразна, что настигнет всех до одного, независимо от количества предрассудков…

Ирма Кудрова в предисловии сборника Бродского о Цветаевой: «Хвала его была так щедра ещё оттого, что он сам был богат. Он не робел перед великим цветаевским даром – он ему радовался. Цветаевские строки всякий раз дарили ему задержку дыхания и мгновения интенсивнейшего существования. Ему не дано было, обдирая руки и колени, штурмовать эту вершину: он легко обнимал её взглядом. Ибо был соразмерен: он сам был обитателем тех же высот».

Бродский о Достоевском и не только: «Когда русский читатель выходит на улицу, то сталкивается с реальностью, которая Достоевским не описана. Как человек, расстреляв очередную партию приговорённых, вернётся с этой «работы» домой и будет с женой собираться в театр. И никаких угрызений совести, никакой достоевщины!».

Вторая половина книги поэта о поэте поразила меня тем, что мною же многие строки подчёркнуты карандашом. Но об этом в другой раз. Мне надо думать, как быстрее продать крошечный тираж двух книг – четыре первые части мемуаров без цензуры, пока можно.

«В русской поэзии почти не отражён опыт Второй мировой войны. Существует, конечно, поколение так называемых военных поэтов, начиная с полного ничтожества – Сергея Орлова, царство ему небесное. Или какого-нибудь там Межирова – сопли, не лезущие ни в какие ворота. Ну, Гудзенко, Самойлов. Хорошие – очень! – стихи о войне есть у Бориса Слуцкого, пять-шесть у Тарковского Арсения Александровича. Все же эти константины симоновы и сурковы (царство обоим небесное – которого они, боюсь, не увидят) – это не о национальной трагедии, не у крушении мира: это всё больше о жалости к самому себе. Просьба, чтоб пожалели. <…> Но вот давеча составлял – в некотором роде повезло мне – избранное Семёна Липкина. И там огромное количество стихотворений на эту самую тему: о войне или так или иначе с войной связанных. Спас, так сказать, национальную репутацию. Между прочим, один из немногих, кто Цветаеву опекал по её возвращении из эмиграции в Россию. Вообще – замечательный, по-моему, поэт: никакой вторичности. И не на злобу дня, но – про ужас дня. В этом смысле Липкин – как раз цветаевский ученик» (Иосиф Бродский).

Кусок сюда из-за Липкина. Вдруг вспомнила, что я встречались с Семёном Липкиным: «Вчера он, который элегии написал, разговаривал со мной. Ему Анна Ахматова стихи читала, с Эренбургом, Друниной был знаком. Это был Липкин, которому Ахматова подарила свою книгу, где в качестве автографа было это: «С. Липкину, чьи стихи я всегда слышу, а один раз плакала». Я же не догадалась взять у него автограф…

«После смерти мы не будем в огненном аду,

После смерти мы очнёмся в сказочном саду,

Потому что муки ада – только на земле,

На земле, где мы в кипящем вертимся котле.

После смерти – жизнь другая, около Творца,

Ибо в смерти – обещанье жизни без конца,