1
За почти тридцать четыре года с момента появления Егора Хохлачёва на свет, мама ни разу ему не рассказывала о его биологическом отце, который бросил её на четвёртом месяце беременности, предпочтя семейной жизни карьеру музыканта. Собственно и в Москву-то отец Егора – Геннадий – приехал из Мариуполя в предпоследний год существования Советского Союза лишь затем, чтобы получить свой шанс, как он сам говорил, выиграть лотерейный билет.
Ночевал под зданием столичной филармонии, обходил рестораны, кафе и студии, и везде предлагал кассеты с магнитозаписями своих альтернативных гитарных творений. А потом встретил её, Наталью, такую же искательницу лучшей жизни – провинциалку из глухого донского хутора. И, возможно, не обратил бы на неё пристального внимания, если бы на мимолётной встрече в «Лужниках» она не представилась землячкой мамы. Мама у Геннадия – тоже донская, как оказалось, из соседнего с Натальей, обезлюдевшего ещё в семидесятые годы хутора, в своё время выбралась по замужеству в Мариуполь, где на всю жизнь так и получила прозвище – Казачка. И именно еле заметные, но характерные казачьи черты и пронзительный говорок, свойственные большинству донских женщин, и пленили одинокую душу Геннадия. Недаром говорят, что мужчина ищет спутницу жизни, похожую на мать.
Но заряда любовной батарейки хватило ненадолго. Даже не попрощавшись с Натальей, вскоре отправился Геннадий покорять большую сцену в славный город Ленинград, где получил долгожданную работу в каком-то популярном коллективе старейшей в стране филармонии. Но, как иногда случается в жизни, пришёлся не ко двору, лотерея оказалась проигрышной, а второго шанса восхождения на музыкальный олимп судьба Геннадию не предоставила. Так поездом прямого сообщения он и вернулся в Мариуполь, точнее даже не в сам город, а на его далёкую окраину – рабочий посёлок Каменск, что растянулся между автомобильной трассой, ведущей на Донецк, и берегом речушки под названием Кальчик.
О существовании своего настоящего отца Егор Хохлачёв узнал случайно. Перечитывая после безвременной кончины мамы её документы, открытки и письма, он наткнулся на слегка пожелтевший вырванный из тетради листок. Это оказалось неотправленное мамой письмо, где она сообщала «своему любимому Гене» о том, что «у него в Москве есть сын», и что «она очень сожалеет, что всё так нелепо произошло». Что именно произошло, в письме не пояснялось. Из всего прочитанного Егору стало понятно только то, что он вовсе не Хохлачёв и совсем не Владимирович. Эти фамилию и отчество мама внесла в метрику Егора сама, будучи в девичестве Хохлачёвой и всю короткую жизнь проносившая отчество Владимировна.
Пояснения по поводу своей перекрученной родословной и скудную историю о биологическом отце Егор услышал от родной маминой сестры – тёти Лены, здравствующей со своей семьёй в Урюпинске, куда московские Хохлачёвы частенько наведывались в гости. Не смог удержаться Егор от того, чтобы не приехать к тёте Лене с маминым письмом, и не задать прямой вопрос:
– Зачем от меня отца скрывали?
Сконфуженная тётя Лена полдня приходила в себя, соображая, как бы тактичнее рассказать племяшу историю несчастной любви своей сестрички, а вечером, за общим столом, где собрались двоюродные сёстры Егора, тихо, словно оправдываясь, объявила:
– Да, Егорушка, есть за твоей мамкой вина. Властная она была натура, ты ж её хорошо знал. Мы ж все, Хохлачёвы, такие – со стержнем. Хотела она Генку в бараний рог – да под каблук. «Или я, – говорит, – или музыка твоя!». Думала и хотела же как лучше, чтоб остепенился мужик, отбросил свои мечталки дурные, на нормальную работу пошёл, деньги чтоб зарабатывал для семьи. А он в позу стал: «Или принимаешь такого, как есть, или попка о попку – и врозь!». Ну, мамка твоя и взъерепенилась, молодая была, мозги совсем жидкие, как кисель сливовый. И подсказать некому – сама- самёхонька в той столице огромной. Насмотрелась глупенькая «Москвы слезам не верит» про лимиту гонористую, и махнула рукой: «А не нужны мне эти мужики проклятые!». Сама рыдала ночами, на вокзал бегала – в Мариуполь собиралась ехать, всё Генке письма сочиняла. Да ни одного так и не отправила. Гордыня пересилила, свыклась понемногу, а потом Сашка, отчим твой, на горизонте нарисовался …
– Как нарисовался, так и стёрся, – недобро хмыкнул Егор, потирая широкой ладонью потный лоб.
– Твоя правда, – согласилась тётя Лена.
– А фамилия-то у отца какая? – раздражённо спросил Егор.
– Да почём я знаю, фамилию енту его? Прицепился, как банный лист! – запричитала тётка. – Я того Генку один раз в жизни и видела, когда от родителей продукты для мамки твоей возила. Ну, посидели тогда втроём, чайку попили, а вечером того же дня я обратно и укатила. Красивый такой парень был, чернявый, длинноволосый. Я патлатых вообще не люблю, но Генке причёска такая шла. Тебе парик нацепить – почти одно лицо у вас. И на гитаре он играл хорошо, песни пел популярные, и свои тоже пел. Что я ещё могу сказать?
– А где он в том Мариуполе хоть примерно жил? – не унимался Егор.
– А зачем тебе? С ума что ли сошёл? – топнула ногой разволновавшаяся тётка. – Может, у человека семья, он про тебя и знать не знал. А тут в Москве сынок выискался.
– А, может, знал!..
– Ещё лучше. Если знал, и никак не отреагировал, значит, сто лет ты ему был нужен. Жизнь идёт своим чередом – у каждого своя. Зачем человека беспокоить? Тем более уже немолодого человека. Это сколько ему лет сейчас? Под шестьдесят, наверное…
– Вот и выяснить бы – знал или не знал. А если знал, то почему так поступил со мной?
– Ты как ребёнок, Егорушка. Уже у самого сыну восемь лет, а рассуждаешь детскими мыслишками… Кстати, как там Никита Егорыч наш Хохлачёв?
– Не знаю, тёть, Лен. Вероника как с катушек сорвалась – козни строит, сына вижу редко, даже очень редко.
– Что, никак у вас с Никой не наладится?
– Да это уже никому не нужно, она с другим живёт. А я, тёть Лен, скажу, что после нашего развода на луну не выл, наоборот, как будто балласт какой-то с плеч сбросил. Легче стало мне без Ники. Но одиноко. Потому, наверно, и потянуло мамины бумаги перечитывать…А теперь вот про отца узнал… Сам не знаю – огорчаться или радоваться, внутри всё перевернулось. И увидеть предка своего тянет, но и претензий к нему накопилось за жизнь – тьма тьмущая.
– Эх, угораздило же Наташку это письмо сохранить. Она, наверное, сама за него забыла, – предположила тётя Лена,
– И хорошо, что сохранила, – легко ударив по краю стола кончиком ладони, сказал Егор. – Значит, есть Бог на свете, раз он мне правду раскрыл. Мне теперь из принципа хочется разыскать отца. Может, даже знаешь для чего? А чтобы Никитке своему человеческий пример показать. А то тоже вырастет безотцовщиной, и не вспомнит меня никогда.
– А-а, вон, ты о чём, – усмехнулась тётя Лена. – Ну, не знаю… Всё, что я слышала от него и Наташки, так это о каком-то Каменске, где Генка жил. На речке, вроде, плотина у них там какая-то. Это не в самом городе, а где-то в пригородах Мариуполя. Но когда это было-то… И как ты его искать собрался?
– А у нас, тёть Лен, в Мариуполе работа наметилась. Нашу фирму в подряд на восстановление энергообъектов взяли. Я записался добровольцем, ну, и засуетился, чтобы хоть какую-то информацию об отце собрать. Не густо, конечно, – печально вздохнул Егор. – Каменск, речка, плотина, гитара, Геннадий с чернявыми длинными волосами…
– Да он, поди, уж седой, – с серьёзным лицом заметила тётка.
– Может, уже и лысый, – обнажив строгий ряд белоснежных зубов, засмеялся Егор.
– Лишь бы живой, – охнула тётя Лена, в напряжении сдвинув брови. – Люди говорят, что там, в Мариуполе, очень много гражданских погибло в двадцать втором году. К нам в Урюпинск тоже беженцы приезжали… Бедные люди, такие страстя рассказывали…
2
Погостив у тётки чуть меньше недели, Егор вернулся в Москву. К этому времени руководство энергокомпании, в которой он трудился, уже заключило все необходимые договора на проведение ремонтных и восстановительных работ на мариупольских объектах. Всем добровольно вызвавшимся работникам выписали командировки, а в назначенный день Егор прибыл к офису компании, где директор горячо напутствовал выстроенную колонну, состоящую из автомобилей спецтехники, гружёных материалами и оборудованием грузовых машин, пассажирских автобусов со специалистами и легковушек с начальством.
Прохладной апрельской погодой встретил печальный Мариуполь москвичей. Высвободившиеся после отбытия очередной смены выстуженные строительные вагончики смогли вместить лишь половину прибывших специалистов. Всем, кому не повезло, а среди них оказался и Егор, пообещали в течение дня подыскать какое-нибудь приемлемое жильё или временно поселить в палатках. Согласно давно устоявшейся русской традиции, организационные вопросы затянулись, а некоторые упёрлись в непреодолимые препятствия, предоставив большинству работников свободное время.
Не желая его разменивать по мелочам, Егор решил воспользоваться паузой и найти отца. Благо, прораб и лучший приятель Хохлачёва – Валерий Осокин – прибыл в южный город на личной «Тойоте», и без лишних вопросов согласился прокатиться с Егором на именуемую Каменском дальнюю мариупольскую окраину. Исходных данных об отце хоть было и немного, но всё же они давали большой шанс найти музыканта Геннадия, живущего где-то недалеко от Кальчика. Егор внимательно изучил карту местности. Когда ехали, ему порой даже казалось, что он уже был здесь и знает каждый поворот.
– Где причаливать-то будем? – спросил Валерий, бросая взор по сторонам.
– Мне кажется, что логичнее всего будет у школы, – предложил Егор. – Школа в малых населённых пунктах – это центр всех человеческих коммуникаций: дети, родители, бабушки, дедушки, учителя и выпускники – все, так или иначе, пересекаются по жизни и друг друга знают.
– Логично, – согласился Осокин.
Поселковая школа ярко сияла изумрудными переливами новых панелей. Здесь недавно был закончен ремонт. Огороженный забором Дом культуры напротив печально взирал пустыми окнами на Первомайскую улицу, напоминая о недавно прошедших ужасных боях. На уцелевшей детской качели читала потрёпанную книгу пожилая скромно одетая женщина.
