Личная земельная собственность по аграрной программе партии «Мирного Обновления»

Еще задолго до созыва Государственной Думы, а также и во время её краткой деятельности, образовавшимися у нас политическими партиями вне Думы и группами, сложившимися внутри её, было выставлено много проектов реформы землевладения в особенности крестьянского, необходимость которой всеми сознавалась тогда точно так же, как и сознается теперь. Громадное большинство таких проектов, «аграрных программ», исходило из радикальных политических партий и групп. Поэтому почти все они заключают в себе или немедленную и откровенную экспроприацию в пользу государства не только крупной, но и средней, а иногда и мелкой земельной собственности, или её постепенное и более или менее замаскированное упразднение. Почти все они являются или в совершенно обнаженном социалистическом облике, или набрасывают на него более или менее прозрачное покрывало. Почти все они густо окрашены классовой ненавистью, стремлением освободить крестьянство от «помещика», выжить последнего во что бы то ни стало из Деревни, отобрав у него землю без всякого вознаграждения или заставив его уступить ее по наивозможно дешевой цене. Сторонники такого решения земельного вопроса исходят из основного убеждения, что вся земля должна быть в распоряжении исключительно «трудящегося» класса, при чем этот термин они понимают исключительно в смысле грубого, ручного, мускульного труда, пахоты, косьбы и т. п. В силу сложившихся исторических обстоятельств таким классом может быть только крестьянство. Умственный труд, приложенный к земледелию, сам по себе не считается достаточным titulus juris для обладания землею на правах собственности, ни для пользования ею. Хотя мы и принадлежим к самым решительным противникам переустройства нашего экономического быта на основах социализма, но мы не находили нужным при настоящем положении вопроса выступать против таких попыток земельной реформы. Мы убеждены, что всепобеждающая логика фактов при первой попытке от общих мест и ничего незначащих громких фраз перейти к практическому решению вопроса представит неотразимые доказательства нелепости мечтаний установить какой-то особенный деревенский, полевой социализм при сохранении капиталистического строя для всех остальных видов собственности, не исключая и городских земель. Но вот уже после роспуска Государственной Думы сложилась новая политическая партия, в состав коей вошли наиболее умеренные конституционные элементы нашего первого парламента и нашего образованного общества. Довольно близко сходясь по своему политическому и социальному мировоззрению с «Союзом 17-го октября», эта новая политическая фракция «Партия Мирного Обновления», как она себя наименовала, выступила с детально разработанной программой по всем главным сферам государственной и экономической жизни страны. Само собою понятно, что вопрос о наилучшем устройстве как крестьянского землевладения и землепользования, так и земельной собственности прочих классов государства должен был занять в её программе видное место. Оставаясь на строго индивидуалистических началах, отстраняя всякую попытку как частичной социализации, так и общей национализации земли партия «Мирного Обновления» гораздо более, нежели её соседи слева, проникнута стремлением примирить в области земельного законодательства интересы различных привязанных к земле слоев нашего государства. Не вдаваясь в детальное рассмотрение всего этого сложного вопроса, имеющего уже свою обширную литературу, мы имели в виду в предлагаемом труде подвергнуть посильному разбору лишь те основные положения программы партии «Мирного Обновления», на которых она полагает наилучшим образом утвердить частновладельческое, если можно так выразиться, предпринимательское землевладение.

I

Сходясь, как это было выше указано, в основных положениях довольно близко с «Союзом 17-го октября», партия «Мирного Обновления» однако существенно расширяет его аграрную программу в вопросе о принудительном отчуждении частновладельческой земли с целью наделения малоземельных и безземельных крестьян. «Союз» допускает принудительное отчуждение частной земельной собственности только в крайних случаях, как совершенно исключительную меру, указанную государственной необходимостью и могущую получить практическое применение только тогда, когда все остальные способы удовлетворения земельной нужды (добровольная покупка, переселение, расселение и проч.) оказались бы недостаточными. Нельзя не признать, что такая постановка вопроса заключает в себе некоторую неопределенность, и что самые слова «государственная необходимость» могут вызвать различное толкование. Этот недостаток может и должен быть устранен более точной формулировкой положения, что, мы уверены, будет сделано в среде самой партии. Но не меньшей, а скорее еще большей неопределенностью того же вопроса страдает партия «Мирного Обновления». В ст. 39 её аграрной программы[1] без всяких ограничительных оговорок в числе подлежащих отчуждении земель указываются, наряду с казенными, удельными, кабинетскими, монастырскими, и частновладельческие земли в потребном для этого размере и в установленной постепенности. Как велик этот «потребный размер», и в какой степени должна ему удовлетворять частная земельная собственность? Должна ли она поступиться только известной, быть может очень незначительной, частью или раздробиться на мелкие хозяйства? – об этом не сказано ни единого слова. Хотя и говорится о каком-то максимуме землевладения, устанавливаемом для каждой местности, но нигде не сказано, должен-ли он выразиться в тысячах, сотнях или десятках десятин земли. Самое установление максимума землевладения для одного лица независимо от того, какой размер будет принят за максимальный, по нашему убеждению глубоко несправедливо и совершенно не нужно. Таким ограничением частного землевладения думают бороться с так называемыми латифундиями. Слово это в последнее время не сходит с столбцов наших передовых газет и превращается в разрывной снаряд, который они со всего размаха бросают в частную земельную собственность, а главным образом в ненавистных им «помещиков» (почему не просто землевладельцев?), которых во что бы то ни стало надо выжить из их имений как родовых, так и благоприобретенных. Надо же, наконец, уяснить себе: что же это такое русские латифундии, и какой собственно вред они могут в будущем причинить русскому земледельческому классу. «Latifundia perdidere Italiam atque provinciam», сказал в I веке по Р. X. Плиний Старший, и слово это пошло гулять по свету. Если уж perdedere не только «Italiam», но и «provinciam», значит латифундия что-то очень нехорошее, с чем необходимо, как можно энергичнее, бороться. Плиний совершенно прав, усматривая одну, но конечно не единственную, причину экономического упадка Римского государства в сосредоточении земли в руках сравнительно небольшого числа богачей. Рядом с этим процессом шло постепенное закрепощение всего сельского населения, превращение его из свободных людей в колонов, а постепенно и в рабов. Ничего подобного в современном государстве невозможно. Даже очень крупное землевладение вполне совместимо в нем не только с политической свободой страны, но и с её экономическим ростом. Одна девятая часть всей пахотной земли Германской империи, имеющей около 40 миллионов гектаров, распределена между 17-ю землевладельцами, из коих наименьший (князь Вид) имеет 110,000 гектаров, а самый крупный (князь Ватгенштейн) –1,220,000 гектаров.[2] Принимая во внимание разницу в густоте населения в количестве и в стоимости земли в России и в Германии, нельзя назвать наших земельных богачей по сравнению с германскими иначе, как мелкопоместными. Точно также вся территория Англии разделена между крупными землевладельцами, и мелкой земельной собственности там почти не существует. Английский рабочий, скопивший своим трудом небольшой капитал, лишен возможности купить себе участок земли и поневоле должен помещать свои сбережения в процентные бумаги. И эта концентрация земельной собственности ни в Германии, ни в Англии не имеет сколько-нибудь заметной наклонности к ослабеванию. Тем не менее ни в законодательстве обеих названных стран, ни в программах парламентских партий не замечается тенденции бороться с этим явлением теми мерами, которые предлагаются у нас, а именно революционным, насильственным раздроблением земельной собственности и установлением такого порядка, который создал бы чисто формальные преграды её новому сосредоточению. Часто приходится читать и слышать, что в России, стране земледельческой и по преимуществу крестьянской, вопрос о возможно равномерном распределении, годной для сельского хозяйства, земли имеет гораздо большее значение, нежели в Западной Европе. Но если в настоящее время Россия имеет по преимуществу земледельческий характер, то следует-ли из этого, что она сохранит его навсегда? Законы издаются не на один год и даже не на десятки лет, а в особенности такие, которые в корне изменяют весь экономический строй государства. Ведь, еще очень недалеко то время, когда наши марксисты горячо доказывали необходимость скорейшего перехода нашего отечества к капиталистическому строю во всех экономических областях, не исключая и земледелия. В нем они видели единственное средство к улучшению благосостояния государства. В соответствии с таким взглядом они настойчиво рекомендовали государственной власти всеми мерами поддерживать фабрично-заводскую деятельность и крупное землевладение, хотя бы и в ущерб мелкому. Откуда же произошла такая резкая перемена во взглядах? Где гарантия её устойчивости и окончательного торжества нового взгляда над прежним, еще так недавним? А если такой уверенности нет, то невозможно и закреплять этого взгляда положительным и бесповоротным государственным законодательством. Мы вовсе не намерены защищать верность взгляда русских марксистов, но мы не видим и основания проводить диаметрально противоположный взгляд. Что же делать? На этот вопрос – ответ один: предоставить экономический процесс его естественному развитию. Он совершается на наших глазах, и только слепой может его не заметить. Он начался много лет тому назад, но в самое последнее время под влиянием наступившей смуты он особенно обострился. Частная земельная собственность у нас не только не сосредоточивается в руках капиталистов, но обнаруживает самую решительную наклонность к раздроблению. Причины этого лежат глубоко и в экономическом строе, и в народной психологии и сводятся главным образом к следующему: Во-первых, демократический характер русского народа решительно не мирится с принципом единонаследия, майората или минората и требует разделения наследства между сыновьями на основании полного равенства. Новое гражданское уложение еще более расширяет этот принцип, устанавливая равенство наследственных прав между лицами обоего пола. Во-вторых, сильное вздорожание земельных цен, начавшееся со времени освобождения крестьян и непрерывно продолжавшееся до самого последнего времени, сделало для очень многих крупных землевладельцев невыгодным держать в земле большие капиталы, с которых они получают сравнительно невысокий процент. Наконец, в третьих, все увлажняющиеся условия сельского хозяйства создают все большие и большие трудности как в административном, так в экономическом отношениях. Все труднее и труднее становится приискивать лиц по своим знаниям, такту и опытности способных удовлетворять с каждым почти годом усложняющимся отношениям к сельским рабочим и окружающему сельскому населению, и с другой стороны все больший и больший оборотный капитал приходится вкладывать в сельско-хозяйственное дело, а следовательно нести все больший и больший риск, и тем более крупный, чем крупнее предприятие. Естественным последствием такого порядка является дробление земельной собственности, что и замечается повсеместно в России. Сильный толчок этому движению дали недавние аграрные беспорядки. На западе, кроме майоратного права, такому дроблению противодействует возможность разделения крупного имения не только без ущерба, но и с пользою для него на участки, отдаваемые в долгосрочную аренду, у нас это почти невозможно. Фермерства в западно-европейском смысле у нас не существует; наши арендаторы совершенно не похожи на английских, немецких или итальянских. В отличие от последних, они не улучшают имения приложением к нему рациональных приемов хозяйства и капитала, но за весьма редкими исключениями самым хищническим способом ухудшают его, портя, а иногда и истребляя лесные насаждения, распахивая склоны, засоряя реки и источники и истощая почву посевами без всякого удобрения, часто хлеб по хлебу, – благо земля «выносит». Никто из сельских хозяев не станет спорить против того, что земля, находившаяся более или менее продолжительное время в аренде, в особенности у крестьян, нуждается в долгом «отдыхе» под пастбищем или сенокосом, или должна подвергаться в продолжение нескольких лет усиленному удобрению для восстановления хотя бы части своего прежнего плодородия. Другими словами: для восстановления её доходности в нее необходимо вложить новый капитал. Под давлением всех этих причин происходит непрерывное раздробление русской земельной собственности. В последние два года к ним присоединилась и та неуверенность в завтрашнем дне, та всеобщая паника, вызванная крестьянскими волнениями, поджогами и погромами усадеб. Надо надеяться, что это последнее явление лишь временное, что с наступлением умиротворения страны оно исчезнет. Но не подлежит никакому сомнению, что последствием переживаемого нами смутного времени будет широкая распродажа частновладельческих имений и исчезновение латифундий, столь ненавистных не только левым политическим партиям, но, как теперь оказывается, и центру.

При таких обстоятельствах естественно рождается вопрос: нужно-ли вообще вводить в законодательство какое-либо принудительное отчуждение части частновладельческих земель и формальным законом определить наибольший размер частного землевладения? Если мы взглянем вокруг себя, то мы увидим, что положительно вся Россия продается. Государственные кредитные учреждения завалены работой, и землевладельцы, заявившие свои земли в продажу, по целым месяцам ждут оценщика земельных банков. Если государство воспользуется, как должно, переживаемым сельским хозяйством кризисом, то можно, кажется, с уверенностью утверждать, что оно осуществит добровольно ту самую земельную реформу, совершить которую принудительно его так усиленно призывают наши радикальные партии. Всякое внешнее принуждение, от кого бы оно не истекало, от самодержавного или от конституционного правительства, в одинаковой мере противно гражданской свободе личности, одна из форм которой есть право собственности, понимаемое как право неограниченного приобретения и отчуждения её. А кажется никогда еще не говорили у нас так часто и так много о принуждении, как с того времени, когда мы вступили на путь освободительного движения. Едва-ли может быть в интересах не только политически-свободного, но и какого угодно государства запретить не стесняющую ничьего права и ничьей свободы гражданскую сделку относительно продажи и покупки участка земли между двумя лицами только потому, что у одной из договаривающихся сторон имеется в собственности земля в совершенно произвольно установленном максимальном размере. В таком случае на выручку явится конечно третье лицо, которое купит этот излишек, но при этом не упустит удобного случая извлечь для себя выгоду от устранения конкурента, и в результате получится только убыток для продавца и больше ничего. В том, что сделка состоится не между А и В, а между А и С местное население совершенно не заинтересовано, тогда как и гражданские интересы, и гражданское право как А, так и В будут существенно нарушены. Такой стеснительный закон представил бы благодарную почву для всяких ухищрений, всякого рода обходов в виде фиктивного перевода излишка земли на имя жены, детей, родственников, покупки земли чрез подставных лиц при помощи закладных или долгосрочных аренд, как это и теперь в широких размерах практикуется евреями в Западной России. Словом, для всякой недобросовестной изворотливости открылось бы широкое поприще, и с новым земельным законом, если только ему будет суждено осуществиться, может произойти то-же, что произошло с законом о ростовщичестве: он будет мертвой буквой. «Всуе законы писать, ежели их не исполнять» – это слово Петра Великого не мешало бы получше помнить. Разумеется, нет никакого основания искусственными мерами тормозить начавшийся процесс дробления земельной собственности, но в равной мере было-бы и неполитично и неправомерно принуждать к нему. Что-же касается вредного влияния неравномерности распределения богатств и не одних только земельных, но и всяких других, то современное государство имеет в своем распоряжении средства ослабить его путем как пропорционального, так равно и прогрессивного обложения не только доходов, но также и имуществ. А если все-таки, несмотря ни на что. там и сям по необозримому пространству русской земли сохранятся хорошо организованные, правильно эксплуатируемые и вооруженные достаточным оборотным капиталом имения, хотя бы и крупного размера, и даже (horrilile dictu!) с роскошными усадьбами, то никакого ущерба никому от этого не будет нанесено. Не останавливая общее дробление земельной собственности, они явятся наглядным примером проявления энергии, трудолюбия, знания, а такие примеры имеют громадное нравственное значение во всяком человеческом обществе, а тем более в русском, которое в них особенно нуждается.

Рассматривая проект принудительного отчуждения со стороны его практического исполнения, мы встречаемся с колоссальными, можно даже сказать, непреодолимыми препятствиями. По известному проекту Кутлера отчуждению подлежало бы свыше 40 миллионов десятин земли. Чтобы перевести эту громадную территорию из владения одних лиц во владение других, необходимо сделать её детальную расценку, составить планы, произвести отмежевание в натуре, исследовать земельную нужду окружающего крестьянского населения для правильного развертывания между ним земельных участков, словом, требуется произвести целый ряд и практических, и чисто административных работ. Каждое из этих действий может быть обжаловано как землевладельцем, от которого отчуждается земля, так и сельскими обществами, между которыми она должна быть распределена. Отсюда вытекает необходимость установления апелляционного срока, по истечении коего дело должно быть назначено к новому рассмотрению в высшей инстанции, которой часто придется выезжать для местных осмотров, по нашим климатическим условиям возможных не во всякое время года. При таких сложных условиях едва-ли удастся распределить более трех-четырех миллионов десятин в год, а помимо этих условий получилось бы не распределение, а простое расхищение земли. Таким образом вся земельная операция затянулась бы примерно лет на десять или пятнадцать, т. е. кончилась к тому времени, когда вследствие прироста населения и изменившихся экономических условий первоначальные расчеты оказались бы уже неверными. Между тем закон о максимуме землевладения, о пределах, порядке и очереди отчуждения для каждой местности империи должен быть конечно объявлен тотчас же по его издании. Оценка земли предполагается «справедливая» т. е. ниже рыночной, которая признается вздутой. Вознаграждение предполагается не наличными деньгами, а процентными бумагами по номинальной их цене, т. е. с потерею для продавца, вероятно, около 50 %. Уже теперь они стоят не выше 70 %, а при их ежегодном выпуске на сотни миллионов рублей курс их (равно как и всех остальных бумаг) должен неизбежно значительно понизиться. Было бы чересчур наивно думать, что землевладельцы не примут меры, чтобы уберечься от разорения. Это может не удаться лишь тем из них, с которых начнется эта беспримерная не только у нас, но во всем мире реформа. Попавшие же на вторую и следующие очереди успеют предотвратить ожидающую их экзекуцию распродажей подлежащей отчуждению части земли кому попало, отдельным лицам в размерах, не превышающих установленные максимум землевладения, или крестьянским обществам и товариществам, но, разумеется, только богатым и без всякой нормы трудовой или продовольственной, а кто сколько осилит купить. Действительно нуждающиеся останутся не при чем. А когда, наконец, чрез несколько лет дойдет очередь до их наделения землею, то легко может оказаться, что наделять их будет уже нечем. Ведь, отобрание земли у богатых сельских обществ не входит в намерение наших реформаторов. Мы видели, какие громы и молнии метали они в Стишинского и Гурко за высказанное ими предложение о таких последствиях реформы. Да и практически это было бы невозможно по той причине, что землю крестьяне не отдадут. А чтобы взять ее у них силою, пришлось бы прибегать к таким мерам, на которые едва-ли можно будет решиться. Остается одно средство: запретить лет, примерно, на пятнадцать во всей России какой бы то ни было переход земельной собственности от одного лица к другому путем наследства, дарения или продажи. Надо думать, что наши освободители не решатся закончить такой мерой своих освободительных экспериментов над нашей страной.

Не останутся равнодушными зрителями совершающейся в империи земельной реформы и сами крестьяне. Во многих местностях государства они, сбитые с толку пропагандой, обещавшей им помещичью землю, твердо ждали, что чуть не на другой день по открытии Думы губернаторы по телеграфу получат приказ о немедленной нарезке земли. Что же можно ожидать, когда земля эта им действительно будет обещана не одними только «студентами», но подлинным законом, утвержденным Высочайшей Властью? Не подлежит никакому сомнению, что крестьяне не станут ждать многие годы перехода им этой земли в законном порядке, а сейчас же начнут расхватывать ее сперва у помещиков, а затем и друг у друга. И может воцариться тогда такой сумбур на святой Руси, что в нем, пожалуй, погибнет вся её тысячелетняя культура. Об этом следовало бы подумать нашим политикам раньше, нежели на аграрных съездах провозглашать принцип принудительного отчуждения земли и вводить его в программы своих партий.

II

По аграрной программе партии «Мирного Обновления» не все земли предназначены к отчуждению. Ст. 40 в п. а-д перечисляет целый ряд исключений. Мы остановимся только на тех из них, которые относятся к частному землевладению. Можно прийти в ужас от того хаоса, который бы воцарился в наших земельных отношениях, если бы эта часть программы когда-либо стала законом. Не подлежат отчуждению, – сказано в ст. 40 п. б, – земли, находящиеся под усадьбами, огородами, садами, хмельниками, виноградниками, искусственными лесонасаждениями, питомниками и т. п. Что касается усадеб, садов и огородов, то выделить их из общей площади имения в самостоятельные оазисы среди чужой земли кое как с грехом пополам еще невозможно. Но совершенно невозможно это по отношению к искусственным лесонасаждениям. Дело это в средней и южной России, где нужда в лесе ощущается особенно остро, совершенно новое, только в самое последнее время обратившее на себя внимание наиболее просвещенных сельских хозяев. На место безрассудно и нерасчетливо истребленных в 50-х и 60-х годах прошлого столетия естественных лесов являются сперва слабые и робкие, а со временем все более и более решительные и планомерные, попытки создать искусственные лесные площади. Вследствие высокой цены земли для этого избираются местности малопригодные или вовсе непригодные для земледельческой культуры, каковы: склоны гор, вершины оврагов, пески и т. п. Отсюда понятно, что новые искусственные леса не могут, подобно прежним естественным, занимать сплошные более или менее обширные пространства, но являются в виде сравнительно небольших островов среди безлесной площади, занятой хлебными посевами. Пока окружающая такие оазисы земля принадлежит тому же самому хозяину их легко охранять от всяких повреждений, и эта охрана безусловно окупится не только пользою в отдаленном будущем, когда выросший лес сам по себе приобретет ценность, но даже и в очень скором времени, как только молодые посадки окажутся способными задерживать весеннюю воду и равномерно питать принадлежащие тому же хозяину водопои. Но как скоро прилегающая пахотная земля будет отчуждена от прежнего землевладельца, ему нет ровно никакого смысла и никакой цели в обладании этими рассеянными по ней клочками лесов, которые тогда теряют для их владельца всякое значение и ценность, не говоря уже о том, что и охрана их от крестьянского скота и порубок станет тогда совершенно невозможной. Они неизбежно должны будут погибнуть, и новое полезное дело замереть в самом зародыше. Поэтому мы никак не можем уяснить себе основания, которым руководствовались составители разбираемой нами программы при введении в нее такого ограничения экспроприации.

В той же программе в п. г значатся не подлежащими отчуждению между прочим и естественные леса, растущие на местах, негодных для земледельческой культуры. Проведение в законодательство такого принципа создало бы самую вопиющую несправедливость. Счастливец, обладающий лесным имением с гористой, песчаной, торфяной или болотистой почвой, не только в тысячи, десятки тысяч, но хотя бы в сотни тысяч десятин, – ведь есть у нас и такие лесные латифундии, – может иметь полную уверенность, что все это, непрерывно и быстро увеличивающееся богатство (известно, что лес растет в цене быстрее пахотной земли), останется ему и его наследникам. Он может с уверенностью рассчитывать, что все его затраты вернутся с лихвой, производить дорого стоящие таксационные работы, проводить дренажные и сплавные канавы, устраивать лесопильные заводы и технические производства. А рядом с ним владелец несравненно меньшего по размерам и по доходности земледельческого имения не может построить необходимого ему скотного двора или овчарни для того, чтобы приблизить удобрение к нуждающемуся в нем участку земли, без явного риска, что эти постройки вследствие принудительной экспроприации неожиданно окажутся на чужой земле. – Неужели в задачи освободительного движения должно входить создание таких невозможных положений? Могут возразить на это, что все такие затраты подлежат вознаграждению по справедливой оценке. Но это гораздо легче сказать, нежели сделать. У государства денежных средств нет и еще долго не будет. Это факт, который надо признать и с которым необходимо считаться. Прямо недобросовестно закрывать глаза и убаюкивать себя призраком какой-то справедливости там, где её в действительности нет. Можно сделать справедливую оценку, но до справедливого вознаграждения отсюда еще очень далеко. Реальный пример у нас на глазах: размеры оценок и вознаграждений землевладельцев, пострадавших от погромов в прошлом и настоящем годах. При самых скромных оценках, которые далеко не соответствуют капиталу, необходимому на полное восстановление всего истребленного и разграбленного имущества[3], вознаграждения в тех редких случаях, когда они выданы, не превышают одной десятой части оценок, а в громадном большинстве случаев они и вовсе еще не выданы. Нет никакого основания утверждать, что при вознаграждении за отчужденное имущество дело будет обстоять иначе. Но кроме всего этого есть нечто такое, что не поддается никакому денежному учету, что не может быть возмещено – это затраченные знания и энергия, лучшие годы жизни, проведенные за любимым делом. Нет нужды, что силы затрачены на приобретения материальных благ. Без них не создается благосостояние и богатство страны, необходимые для всякой, а следовательно и для духовной, культуры. Нельзя относиться к этому с такой легкомысленной пренебрежительностью.