Дела Лон Шаораня: тень

Часть 1 УРОК КРАСНОГО ВЕЕРКА

Глава 1 Исчезновение в Тунвэньгуане

Первые лучи солнца, жидкие и робкие, только начали золотить загнутые к небу крыши павильонов «Тунвэньгуань». Воздух, обычно напоенный ароматом цветущих слив и строгой тишиной учености, сегодня был густ и тяжел от тревоги. Вековые кедры, безмолвные свидетели взращивания будущих звезд дипломатии, будто бы замерли в недоумении, наблюдая за непривычной суетой.

По вымощенным камнем дорожкам, словно сорванные с ветра осенние листья, метались слуги в синих куртках. Их испуганные лица, на которых застыл отпечаток ночного кошмара, мелькали в утренних сумерках. Рядом с ними, теряя обычную профессорскую невозмутимость, суетились преподаватели в скромных, но качественных халатах. Их движения были резки, голоса срывались на шепот, полный дурных предчувствий. «Тунвэньгуань» – улей знаний и дисциплины – внезапно осиротел и потерял свой стержень.

Причина паники витала в воздухе, густея с каждой минутой: пропал Чэнь Цзыхуа. Не просто студент. Юноша с ясным, как утреннее небо, умом и манерами, предвещавшими блестящую карьеру. Его комната, расположенная в самом престижном общежитии, стояла распахнутой настежь. Постель была нетронута, словно к ней и не прикасались, а парадный халат с вышитым символом семьи Чэнь аккуратно висел на стуле. Это было немыслимо. Для человека его положения, сына могущественного Чэнь Дажэня из Цзунлиямяня, чей взгляд мог решать судьбы провинций, исчезнуть подобно ночному вору – верх безумия и неслыханный скандал.

В кабинете директора, пропитанном запахом дорогой туши и старой бумаги, царил леденящий душу ужас. Сам директор, мужчина с седеющими висками и лицом, привыкшим выражать лишь ученую сосредоточенность, сейчас сидел за столом, бессильно опустив голову на руки. Он видел не книги на полках, а крах всего, чему посвятил жизнь. Честь «Тунвэньгуань», этого сокровенного сада империи, была попрана. А вместе с честью улетучивалась в дым и его карьера, вся его репутация, выстраиваемая десятилетиями. Тень гнева Чэнь Дажэня, тяжелая и безжалостная, как глыба нефрита, уже нависла над школой.

Напуганный до дрожи, он отдал приказ, о котором тут же пожалел: была вызвана городская стража. И теперь гарнизонные солдаты, грубые и невежественные, в своих потрепанных мундирах, глумились над тишиной храма знаний. Их тяжелые сапоги гулко стучали по отполированным до блеска деревянным галереям. Они входили в комнаты студентов, не стучась, сметали свитки и книги со столов, роняя на пол бесценные трактаты. Их вопросы, больше похожие на обвинения, пугали прислугу до слез. Девичья-служанка, убирающая в корпусе, прижалась к стене, заливаясь слезами, пока один из стражников с тупой угрозой в голосе требовал от нее «признаться, куда она спрятала молодого господина».

Атмосфера благородного заведения была растоптана в прах. Вместо аромата знаний теперь витал смрад грубой силы и страха. И где-то там, за высокими стенами «Тунвэньгуань», в пробуждающемся Пекине, возможно, уже шел по своим делам тот, чье исчезновение всколыхнуло этот утренний покой, – молодой Чэнь Цзыхуа, унося с собой тайну, способную погубить не одну судьбу.

Воздух в кабинете директора стал густым и тягучим, как патока. Стоны чиновника, доносившиеся из-за двери, где стража проводила «допрос», смешались с тяжелым дыханием самого директора. Он бесцельно перебирал кисточки на столе, видя перед собой лишь бездну позора.

«Они сломают мне всю школу, но не найдут и следа! – прошептал он, обращаясь больше к самому себе, чем к единственному другому человеку в комнате. – Грубые животные! Они не ищут, они крушат».

Этим другим человеком был профессор Вэнь Цзяньлун, учитель химии и западных наук. Он стоял у окна, наблюдая, как внизу два стражника с занесенными алебардами зачем-то обыскивают кусты пионов. Его лицо, обычно оживленное любопытством к устройству мира, сейчас было спокойно и непроницаемо.

«Потому что они ищут тело, а не ум, господин директор, – тихо произнес Вэнь. – Они полагают, что правду можно вынуть из человека, как клещами. Есть иной путь. Более тонкий».

Директор поднял на него заплаканные глаза. «Какой еще путь? У меня нет времени на алхимические эксперименты, Вэнь!»

«Я предлагаю не алхимию, а логику. Позвольте мне привлечь одного студента. Его методы… нестандартны. Но его глаза видят то, что недоступно другим».

Пока директор, сломленный отчаянием, с неохотой кивал, профессор Вэнь уже выходил из кабинета. Он не пошел к общежитиям, а направился к задним корпусам. Его взгляд устремился вверх, на изогнутые черепичные крыши, где под самым небом царило спокойствие, недоступное суетному миру внизу.

Там, на гребне крыши библиотечного павильона, сидел юноша. Его темный халат сливался с тенями, и лишь белое подбоченивание выдавало его присутствие. Он опирался спиной на каменную голову дракона, венчающую карниз, и с отстраненным, почти скучающим видом наблюдал за муравьиной возней во дворе. Это был Лон Шаорань.

Профессор Вэнь, пыхтя, взобрался по приставной лестнице, что вела на чердак, и высунулся из слухового окна.

Профессор Вэнь: (Его голос прозвучал мягко, без упрека) Внизу разыгрывают фарс с потерей актера. Их глаза слепы. Ты же видишь не только то, на что смотрят все.

Лон Шаорань: (Не поворачивая головы, его голос был ровным и тихим, но слова падали четко, как камешки в колодец) Они ищут принца, а не улики. Осматривают постель, допрашивают слуг. Это пустая трата времени. Тот, кто это устроил, не оставил следов там, где ищут.

Профессор Вэнь: (Уголки его губ дрогнули в подобии улыбки) Именно. Потому-то их танец и напоминает топтание слепого мула на рисовом поле. Но разве не интересно доказать им это? Показать, что твой ум стоит больше, чем десяток их мандаринов в павлиньих перьях. Рассмотри это как… практическое занятие по логике. Гораздо увлекательнее, чем решать сухие задачи из учебника.

Лон Шаорань наконец повернул голову. В его темных глазах, казавшихся бездонными, промелькнула искра – не радости, не азарта, но холодного, аналитического любопытства. Вызов был брошен, и он задел ту единственную струну, что отзывалась в его душе. Молча, с кошачьей грацией он поднялся с места, стряхнул несуществующую пыль с рукава и направился к лестнице.

Фарс внизу окончился. Начиналось расследование.

Комната Чэнь Цзыхуа была такой же, как и он сам – безупречной. Стопки книг на китайском, английском и французском стояли ровными квадратами, словно солдаты на параде. Воздух пахнет дорогой тушью и легким, изысканным парфюмом. Ни пылинки, ни соринки. Два стражника, грузные и неуклюжие, бесцельно копошились у комода, сгребая в кучу аккуратно сложенное белье, их действия лишь подчеркивали царивший здесь до этого порядок.

Лон Шаорань вошел бесшумно, как тень. Его появление было настолько внезапным, что один из стражников вздрогнул и чуть не уронил футляр с цзиньскими кистями.

«Достаточно, – произнес Лун, и его тихий, но не допускающий возражений голос заставил мужчин замереть. – Ваши сапоги стирают пыль, которая могла бы что-то рассказать».

Он медленно провел взглядом по комнате, его глаза, узкие и внимательные, сканировали пространство, выхватывая несоответствия в этой картине идеала.

Лон Шаорань (обращаясь к профессору Вэню, стоявшему в дверях; его голос был ровным, словно он читал лекцию): *На столе лежит раскрытый французский роман. «Отверженные» Гюго. Закладка аккуратно вложена на середине. Он ушел ненадолго. В голове был план вернуться и дочитать главу до конца.*

Взгляд его скользнул к платяному шкафу.

*Его парадный халат, символ статуса, висит здесь. А его повседневный, простой и удобный, отсутствует. Он не собирался на аудиенцию. Он собирался слиться с толпой. *

Лон Шаорань опустился на одно колено, его пальцы скользнули по темному лакированному полу под кроватью. Когда он выпрямился, на его ладони лежал небольшой осколок фарфора. Профессор Вэнь приблизился, с интересом разглядывая находку.

Лон Шаорань (вертя осколок в пальцах): *Смотрите. Рисунок – синий дракон на бледно-зеленом фоне. Дракон корявый, поза вычурная. Вульгарный шик нувориша, пытающегося купить себе величие. Но качество фарфора… высокое. Дорогая безвкусица. Не из академии. Не из дома чиновника со вкусом. Это из места, где деньги важнее происхождения. *

Затем он подошел к окну. Комната выходила в тихий садик. Лон Шаорань провел пальцем по деревянному подоконнику, где пыль легла тонким, почти невидимым слоем. Кончики его пальцев нащупали крошечный, засохший комочек. Он поднес его к носу, едва заметно вдохнул. Его глаза сузились еще больше.

Лон Шаорань (голос стал тише, но приобрел металлическую твердость): *И последнее… Речная грязь. Пахнет тиной, стоячей водой и… опиумом. Сладость забвения, прилипшая к каблуку того, кто не ждал, что его станут искать.*

Он повернулся к профессору Вэню, и в его взгляде читалось холодное удовлетворение охотника, нашедшего первый след.

*Он ушел по своему желанию, переодевшись. Но его ждала встреча. Во «вкусном» месте, где пьют дорогие, но безвкусные напитки, и где пахнет рекой и опиумом. Его исчезновение не было похищением. Оно было сговором.*

Осколок фарфора, обжигающе холодный, лежал на ладони Лон Шаораня, словно осколок иной, грубой реальности, ворвавшийся в стерильный мир академии. Он повернулся к профессору Вэню, и его взгляд был красноречивее любых слов: здесь, в этих стенах, им больше нечего делать.

Он покинул территорию «Тунвэньгуань», и будто переступил через невидимую черту, разделяющую два Китая. Воздух сменился с тонкого аромата сандала и знаний на густую смесь запахов жареного масла, пота, лака и старого дерева. Это был район ремесленников и антикваров, южнее Запретного города, где по узким, кривым улочкам текла жизнь, шумная, полнокровная и лишенная всякой стерильности.

Лон Шаорань двигался без суеты, его темный халат позволял ему сливаться с толпой. Он подходил к лоткам, заставленными фарфоровыми вазами, чашами, курильницами, и без слов протягивал осколок. Большинство торговцев лишь равнодушно пожимали плечами. Но вот он остановился перед седовласым стариком, чьи пальцы были испачканы глиной, а глаза видели насквозь.

Лон Шаорань (протягивая осколок): *Вы знаете эту руку?*

Старый гончар взял осколок, повертел его к свету, поскреб ногтем глазурь и фыркнул, смерив Лон Шаораня насмешливым взглядом.

Мастер: *Знаю. Безвкусица мастерской «Синего дракона». Лепит такие побрякушки для новых хозяев жизни, что разбогатели, продавая иностранцам шелк и свою совесть. Их лавка и склад – у самой воды, на канале. Где пахнет деньгами и дурманом.*

Лон Шаорань кивнул, не выразив ни удивления, ни благодарности. Логическая цепочка, хрупкая и зыбкая, как утренний туман, вдруг сплелась в стальной канат. **Грязь с реки. Запах опиума. Фарфор для нуворишей.** Все сошлось в одной точке на карте – район у канала, где новые деньги Китая текли рекой, смешиваясь с опиумным дымом и подпольными сделками. Чэнь Цзыхуа, сын сановника, либо пошел туда сам, опутанный какими-то тайными связями, либо его доставили туда насильно. Разница сейчас была несущественна.

Он не стал тратить время на стражу. Грубая сила была бы здесь не только бесполезна, но и губительна. Склад мастерской «Синего дракона» стоял у самой пристани, мрачное, длинное здание из серого кирпича с запертыми воротами. Обойдя его, Лон Шаорань нашел боковую калитку, притворенную ветхой доской. Один точный удар плечом – и щелкнуло что-то хрупкое внутри.

Внутри его обволокла густая, почти осязаемая тьма, пахнущая пылью, сыростью и чем-то еще… чем-то сладковатым и приторным. Его глаза постепенно привыкли. Склад был забит ящиками, но это были не вазы и не чаши. Из-под оторванной крышки одного из них тускло блеснули плотные, темные брикеты. Опиум. Контрабанда, идущая потоком через этот «невинный» склад фарфора.

И тут из глубины, из-за груды ящиков, послышался приглушенный стон. Лон Шаорань замер, превратившись в слух и зрение. В задней комнате, куда вела низкая арка, он различил слабый отсвет света и силуэты двух людей. Один – грузный, с ножом за поясом, охранял вход. Другой – молодой, в помятом, но дорогом повседневном халате, сидел на полу, прислонившись к стене. Это был Чэнь Цзыхуа. Его лицо было бледным, взгляд – мутным от дурмана или страха.

Лон Шаорань сделал шаг из тени. Его появление было беззвучным, но стражник почуял его, как животное, и резко обернулся, лезвие ножа блеснуло в полумраке.

Воздух на складе был густым и обволакивающим, как пропитанная ядом парча. Сладковато-приторный запах опиума, знакомый Лон Шаораню по трущобам и подпольным курильням, висел не просто фоном – он был самой сутью этого места. Свет, пробивавшийся сквозь щели в дощатых стенах, выхватывал из мрака не аккуратные стопки фарфора, а груды неопознанных ящиков, тюков и бочонков. Это был не склад, а гнойник на теле города, и Лон Шаорань проник прямо в его сердцевину.

Он двигался бесшумно, как дым от той же опиумной трубки, обходя баррикады из товара. Его слух, обостренный до предела, уловил звук из задней комнаты – не стон, а сдавленное, яростное бормотание.

В маленьком каменном мешке, освещенном одинокой масляной лампой, сидел Чэнь Цзыхуа. Его руки были грубо стянуты за спиной, дорогой повседневный халат был в пыли и пятнах, на щеке алел свежий кровоподтек. Но поразительно было не это. Поразительно было его лицо. На нем не было и тени испуга избалованного аристократа. В его широко раскрытых глазах горел огонь решимости, смешанной с горьким разочарованием.

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА (голос был сорванным, хриплым от напряжения, но слова бросал, как обвинительные акты):

Я не скажу вам ничего! Я знаю, кто стоит за вами! Знаю их почерк… Мой отец… он… Он раздавит вас, как червей!

В этот момент тень от двери шевельнулась, и в свете лампы возник Лон Шаорань. Его появление было так же неестественно и тихо, как появление призрака. Он не произнес ни слова утешения, не бросился развязывать узлы. Его взгляд, холодный и аналитический, скользнул по веревкам, по позе Чэнь Цзыхуа, по пыли на его одежде, словно считывая последнюю главу истории, которую он уже почти дочитал.

Острым, коротким лезвием, появившимся из складок его собственного халата, он одним точным движением перерезал веревки. Волокна с сухим треском разошлись.

ЛОН ШАОРАНЬ (его голос прозвучал ровно, без сочувствия и без упрека, просто констатируя факт, как таблицу умножения):

Ваш отец, советник Чэнь, через подставных лиц из числа хунтонгов – «Синего Дракона» и им подобных – финансирует этот бизнес. Поток опиума, который он публично клеймит, течет в его собственные закрома. Вы узнали. Слишком честный, слишком идеалистичный… Вы попытались его остановить. Пришли сюда с угрозами или мольбами. Наивно.

Чэнь Цзыхуа замер, потирая онемевшие запястья. Его решимость вдруг потухла, сменившись шоком и ужасом, куда более страшным, чем любой страх перед похитителями. Этот странный, отстраненный студент, чье имя он с трудом припоминал, видел насквозь не только его, но и всю гнилую, сложную механику его мира. Он назвал ту страшную правду, которую Чэнь Цзыхуа боялся произнести даже вслух в своей комнате. Его похищение было не случайностью. Это было предсказуемым следствием его собственного благородного, но самоубийственного порыва.

***

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА (резко поднимает голову, глаза выдают шок и отрицание)

Что?.. Молчи! Ты не смеешь… Ты ничего не понимаешь! Мой отец – столп империи, его честь…

ЛОН ШАОРАНЬ (холодно, перебивая, его пальцы разминают обрезок веревки)

Честь? Именем этой чести «Синий Дракон» поставляет фарфор для вашего дома. Тот самый узор. Вульгарный, но дорогой. Твой отец не просто покрывает их – он их покровитель. Ты нашел в его кабинете счет или письмо. И решил играть в героя.

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА (голос срывается, в нем прорывается боль)

Он… он даже не стал отрицать! Сказал, что я слишком молод, чтобы понимать, как устроен мир. Что эти деньги строят новые арсеналы, оплачивают реформы! Что это – необходимость!

ЛОН ШАОРАНЬ (краткий, безжалостный смешок)

Необходимость, что привела тебя на склад контрабандистов с веревкой на запястьях. Они не хотели тебя убивать. Только – убедить. Или запугать. Запах опиума в твоей комнате был не случайностью. Это было послание.

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА (внезапно умолкает, осознавая всю глубину ловушки. Смотрит на свои дрожащие руки)

Они… они подбросили его в мою комнату? Чтобы скомпрометировать меня, если я заговорю? Чтобы отец… чтобы он сам…

ЛОН ШАОРАНЬ (кивает, вставая)

Теперь ты видишь картину целиком. Твой моральный протест был лишь неудобством в большой игре. Игру, в которой твой отец – один из ключевых игроков.

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА (с горьким прозрением)

Так что же мне делать? Вернуться и сделать вид, что ничего не знаю? Или…

ЛОН ШАОРАНЬ (его голос обретает стальную твердость)

Сначала мы отсюда уходим. А потом… потом ты решишь, что для тебя честь. Слепая вера в фамилию или правда, какой бы горькой она ни была.

(Прислушивается к шумам снаружи)

Но судя по шагам за дверью, твоим похитителям решение отца известно уже сейчас. И оно, судя по всему, не в твою пользу.

(Он протягивает руку Чэнь Цзыхуа, чтобы помочь ему подняться. В его глазах – не сочувствие, но вызов. Вызов принять мир таким, каков он есть, а не таким, каким его учат в учебниках).

***

ЛОН ШАОРАНЬ

Тихо. Они уже здесь.

(Он резко задувает масляную лампу, погружая комнату в кромешную тьму. Снаружи слышны грубые голоса и тяжелые шаги, приближающиеся к двери.)

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА

(шепотом, голос предательски дрожит)

Задняя дверь… Я видел, когда меня вели…

ЛОН ШАОРАНЬ

(его шепот холоден и точен, как лезвие)

Ведет к тупику. Они оставили там одного человека. Наблюдать.

(Он мягко, но властно отводит Чэнь Цзыхуа в сторону, за груду пустых бочонков. Дверь с грохотом распахивается, и в проеме возникают две коренастые фигуры с фонарями.)

ГОЛОС ИЗ ДВЕРИ

Эй, птенчик! Передумал беседовать?

(Лон Шаорань поднимает с пола небольшой камень и метким броском швыряет его в противоположный угол склада. Камень с грохотом ударяется о металлический лист.)

ВТОРОЙ ГОЛОС

Чёрт! Он сорвался! В углу!

(Двое людей устремляются вглубь склада, их фонари выхватывают из тьмы бесформенные груды. В этот момент Лон Шаорань, прижав Чэнь Цзыхуа к стене, скользит к выходу.)

ЛОН ШАОРАНЬ

(тихо, в самое ухо Чэнь Цзыхуа)

Бежим. Не оглядывайся.

(Они выскальзывают в ночь. Холодный воздух бьет в лицо, после удушья склада кажется нектаром. Сзади уже слышны яростные крики и ругань – их уловку раскрыли.)

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА

(задыхаясь, спотыкаясь о камни мостовой)

Куда… Куда мы?

ЛОН ШАОРАНЬ

(бежит легко, почти беззвучно, его голос ровен)

Вниз, к воде. Единственное место, где они не будут искать честного сына сановника.

(Сзади раздается свист, и нож вонзается в притвор двери в сантиметре от головы Чэнь Цзыхуа.)

ЛОН ШАОРАНЬ

(резко толкая его в узкий проулок)

Быстрее! Они не будут брать живьем. Твой отец дал им карт-бланш.

(Они ныряют в лабиринт вонючих переулков, где смывается великолепие Пекина, оставляя лишь грязь, нищету и тьму. А за спиной, у склада «Синего Дракона», уже полыхают факелы, и начинается охота.)

***

ЛОН ШАОРАНЬ

Сюда. И не шуми.

Он резко дернул Чэнь Цзыхуа за рукав, буквально втягивая его в узкую, почти невидимую щель между двумя зданиями. За спиной уже слышались тяжёлые шаги и грубые крики погони. Они проскользнули через покосившуюся калитку, пересекли крошечный, заваленный хламом двор, и Лон Шаорань тремя точными ударами по скрытому в тени замку распахнул потертую дверь.

Внутри пахло дешевой лапшой, старой бумагой и чистотой, достигнутой упорным трудом. Комнатка была крошечной, заставленной книгами и свитками. За простым деревянным столом сидел молодой человек в потрёпанной, но аккуратной униформе низшего инспектора. Перед ним лежали кипы докладных. Он вскочил при их появлении, его лицо, умное и усталое, выразило сначала шок, а затем – стремительную оценку ситуации.

ИНСПЕКТОР ЛИ

(тихо, но резко)

Шаожань? Что это значит? Кто это?

ЛОН ШАОРАНЬ

(переводя дух, его глаза пристально смотрят на Ли)

Чэнь Цзыхуа. Сын сановника из Цзунлиямяня. Его отец хочет его мёртвым.

Инспектор Ли замер. Он посмотрел на грязного, изможденного наследника могущественного клана, потом на Лон Шаораня. В его глазах бушевала внутренняя буря: карьерный риск, страх, но и неистребимое чувство долга.

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА

(голос срывается, он опирается о притолоку)

Он… мой отец… Он продает опиум. А я… я стал ему неудобен.

ИНСПЕКТОР ЛИ

(закрывает глаза на мгновение, будто принимая судьбоносное решение. Когда открывает – в них решимость)

Здесь вас не найдут. Мои отчёты по району пристаней никому не интересны. Для них я – никто.

(Он подходит к ставне, заглядывает в щель)

Гонятся?

ЛОН ШАОРАНЬ

(кивает, прислушиваясь к отдалённым крикам)

Как гончие. Но они потеряли след. Пока что.

ИНСПЕКТОР ЛИ

(поворачивается к ним, его лицо сурово)

Хорошо. Значит, план. Вы остаетесь здесь до рассвета. Потом – через канализационный сток к старому кварталу. У меня там есть человек.

(Он смотрит на Чэнь Цзыхуа)

Вы понимаете, молодой господин? Ваш мир – мир пагод и министров – для вас сейчас мертв. Вы живы лишь пока вы – призрак в мире теней, который он презирает.

Чэнь Цзыхуа молча кивает. Впервые за эту ночь в его переполненных ужасом глазах появляется нечто иное – хрупкое, но настоящее понимание. Он смотрит на голые стены инспектора Ли, на его скромную жизнь, и осознаёт, что настоящая честь, возможно, живёт не в мраморных залах, а в этих тесных, пропахших бедностью комнатах.

***

Ночь над Пекином пропиталась не сном, а яростью. Похолодевший воздух в переулках у канала резали факелы и хриплые команды. Грубые сапоги стражников выбивали дробь по камням мостовых, двери захлопывались с грохотом, из домов доносились испуганные вскрики женщин и сдавленный ропот мужчин. Погоня, начавшаяся у склада «Синего Дракона», расползлась по всему району, как кровавое пятно на промокашке. Искали всех: пьяных кули, возвращавшихся с пристани; стариков, греющихся у жаровен; нищих, спящих в подворотнях.

Но двое призраков, которых они искали, растворились в самом сердце этого хаоса.

***

В крошечной, пропахшей чаем и бумажной пылью комнате инспектора Ли царила иная, напряженная тишина. Ее нарушал лишь тяжелый, прерывистый вздох Чэнь Цзыхуа, прислушивающегося к отзвукам облавы за тонкой стеной. Он сидел на простой циновке, его плечи были ссутулены, а в глазах, устремленных в глиняную чашку с чаем, плескалась тень былого ужаса и новорожденное, горькое понимание.

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА

(тихо, почти беззвучно)

Они так и не ушли. Ищут до сих пор. Всю ночь… Ради меня.

ИНСПЕКТОР ЛИ

(не поднимая глаз от карты района, которую он изучал)

Не ради вас, молодой господин. Ради порядка. Того порядка, который удобен вашему отцу. Шум, ярость, показное усердие… чтобы скрыть единственную правду, которую никто не должен найти.

Лон Шаорань стоял у щели в ставне, неподвижный, как тень. Его профиль в предрассветной мгле был отточен и холоден.

ЛОН ШАОРАНЬ

Они уже проиграли. Каждый час, что они не находят нас здесь, в логове слуги закона, лишь доказывает их слепоту. Они ищут беглеца в трущобах, а не там, где обитает правосудие. Пустая трата сил. Рассвет близко.

ЧЭНЬ ЦЗЫХУА

(поднимает голову, и в его глазах загорается слабый, но решительный огонек)

А что будет на рассвете? Они не остановятся.

ИНСПЕКТОР ЛИ

(наконец отрывает взгляд от карты, его усталое лицо озаряется тонкой, почти невидимой улыбкой)

На рассвете смена караула. Ночная стража, неудачливая и злая, уйдет докладывать о провале. А дневная… еще не знает, кого искать. У нас будет окно. Маленькое, но достаточное.

Снаружи крики начинали стихать, сменяясь усталым бряцанием оружия и руганью. Яростный лай псов сливался в отдаленное завывание. Охота выдыхалась, не найдя добычи.

Ночь, полная страха и предательства, подходила к концу. Но в тесной комнате инспектора Ли рождалось нечто новое – хрупкий, но прочный союз троих людей, для которых слова «честь», «закон» и «правда» внезапно обрели новый, страшный и безвозвратный смысл. И первый луч солнца, тронувший край окна, был для них не обещанием покоя, а сигналом к началу новой, еще более опасной игры.

Глава 2 Цена Истины

Воздух в кабинете директора «Тунвэньгуань» на следующий день был тяжелым, как перед грозой. Солнечные лучи, падавшие на аккуратно расставленные свитки, казались неестественно яркими, выхватывая каждую пылинку и каждую морщину на лице директора. Он сидел за своим массивным столом, и его пальцы нервно барабанили по лакированной поверхности. Напротив него выстроились три фигуры, олицетворяющие собой невероятный, немыслимый союз: профессор Вэнь Цзяньлун с его проницательным, но встревоженным взглядом; молодой инспектор Ли в потертой униформе, стоящий с неестественной для его положения прямотой; и Лон Шаорань— бледный, отстраненный, но собранный, как сжатая пружина.