Ghost of the Golden Phoenix

Глава 1 Тени прошлого

Шанхай 2040 года пылал за стеклом, как рассыпанное по бархату небесное сокровище. Неоновые иероглифы рекламных табло, алые следы летающих лимузинов и холодные бирюзовые всполохи граффити-голограмм – весь этот фантасмагорический узор мерцал в панорамных окнах аукционного дома «Золотой Феникс». Но внутри царила иная религия. Воздух здесь был густ и сладок, словно дорогое вино, – в нем сплетались терпкие ноты старинного красного дерева, пряная аура мужских духов и холодный, безжалостный аромат денег.

Элита Поднебесной, затянутая в шелка и смокинги, восседала в бархатных креслах, подобно императорскому двору, наблюдающему за представлением. На низкой сцене, освещенной мягкими софитами, аукционист – живое воплощение респектабельности – с почти религиозным благоговением держал в руках лот. Нефритовую печать эпохи Мин.

«Превосходнейшей чистоты зелёный нефрит, – голос его был бархатным раскатом, завораживающим и властным. – Внутри – дыхание самой истории. Вглядитесь в резьбу: это дракон, чья сила запечатлена в столь изящных линиях, что кажется, он вот-вот сорвётся с камня и унесется в небеса…»

Цифры на табло взлетали, словно искры от костра, разожженного из банкнот. Миллионы юаней росли с каждым кивком, каждым едва заметным взмахом бледной руки. Азарт был скрыт под марой безупречных манер, но витал в пространстве, осязаемый, как электричество перед грозой.

И именно в этот момент взгляд невольно цеплялся за неё.

Линь Шао.

Она сидела чуть в стороне, в тени колонны, облаченная в строгое чёрное платье, что не пыталось кричать о её красоте, а лишь молчаливо её подчёркивало. Её лицо, с тонкими, словно выточенными из фарфора чертами, было неподвижно и холодно. Спокойная уверенность, исходившая от неё, была настолько полной, что казалась почти надменной. Она не участвовала в общем гуле, её пальцы не делали лихорадочных заметок на планшете. Каменная статуя в самом сердце бури.

Но глаза… Глаза выдали её. Когда луч света упал на витрину, и нефритовая печать вспыхнула глубоким, почти живым зелёным огнём, в её тёмных, бездонных зрачках вспыхнул ответный отсвет. Не азарт, не жадность – нет. Напряжённый, сконцентрированный, почти хищный интерес. Миг, за который холодная уверенность превратилась в стальную решимость. Миг, длиною в одно дыхание, прежде чем её лицо вновь застыло в бесстрастной маске, скрывая бурю, что бушевала внутри.

«Продано! За восемьдесят семь миллионов юаней господину Чэню из синдиката «Алый лотос»!»

Молоток аукциониста опустился с мягким, но окончательным стуком, похожим на щелчок захлопывающейся ловушки. Для Линь Шао этот звук отозвался внутри глухим ударом. Господин Чэнь, грузный мужчина с лицом, лоснящимся от самодовольства, кивнул, принимая поздравления. Печать была у него. Но лишь на бумаге.

Пока новый владелец купался в лучах минутной славы, Линь Шао позволила себе на мгновение закрыть глаза. Не для того, чтобы скрыть разочарование, а чтобы яснее увидеть. Нефритовая печать эпохи Мин не была для нее просто безделушкой, предметом для коллекции. Она была ключом. Кодом, вырезанным в камне, который мог открыть дверь, за которой скрывалась тень ее отца. Тайна, которую он унес с собой, исчезнув десять лет назад. Эта печать была последней нитью, связывающей его с этим миром.

В ее воображении печать была уже не за стеклом витрины. Она лежала на ее ладони, холодная и живая. Она чувствовала подушечками пальцев шероховатость древней резьбы, каждую черточку на спине дракона. Она представляла, как прижимает ее к специальной светящейся глине, и на поверхности проступает скрытый узор – карта, шифр, послание. Ее послание. Ее право. Мое, – пронеслось в ее сознании с железной четкостью. В этом мире, где все покупалось и продавалось, некоторые вещи не должны были иметь цены. Они должны были принадлежать по праву крови и тайны.

Торжества закончились. Нефритовая печать, за свою баснословную цену, была с почестями препровождена с молотка в святая святых «Золотого Феникса» – в бронированное хранилище, расположенное в подземных этажах небоскреба. Два охранника в безупречной форме, с лицами, лишенными эмоций, несли прозрачный куб из закаленного стекла, внутри которого на бархатной подушке покоился ее новый смысл существования.

Линь Шао наблюдала за этим шествием с балкона на втором этаже, оставаясь невидимой в полумраке. Ее черное платье сливалось с тенью. Она видела, как куб скрывается за стальной дверью толщиной в полметра, испещренной биометрическими сканерами и кодовыми панелями. Раздался шипящий звук герметичных затворов, и дверь бесшумно задвинулась, поглотив сокровище.

Хранилище было стерильным и холодным, как склеп. Воздух здесь пах озоном и сталью. Стеллажи из полированного металла уходили ввысь, уставленные бесценными лотами, упакованными в подобные же кубы. Печать поставили на временное место – в центр комнаты, под прицелом дюжины камер с ИИ-распознаванием и датчиков движения.

Но для Линь Шао это не было концом. Это было началом. Уголки ее губ дрогнули в едва заметном подобии улыбки. Ее план, тщательно выверенный, как шахматная партия, только что перешел в следующую фазу. «Золотой Феникс» считал свою крепость неприступной. Они охраняли печать от внешних угроз. Они не ожидали угрозы изнутри. А Линь Шао была не вором. Она была тенью, возвращающей свое. И пока печать ждала перевозки в особняк господина Чэня, она, Линь Шао, готовилась сделать этот музей безопасности своим личным полигоном. Ночь только начиналась.

В ее апартаментах, высоко над суетой Шанхая, царил безупречный, почти стерильный порядок. Каждая вещь – от дизайнерского кресла до одинокой орхидеи на стеклянной консоли – находилась на своем месте, создавая картину идеальной, но безжизненной жизни. Этот порядок был клеткой.

И вот тишину разорвал резкий, яростный звук застежки-молнии. Линь Шао с силой дернула черную спортивную сумку из потайной ниши шкафа и, не выбирая, стала швырять в нее предмет первой необходимости. Не платья, не драгоценности. Специализированный гаджет, несколько паспортов на разные имена, пачки наличных разных валют, бесшумный пистолет с обоймами. Каждый предмет летел в бездну сумки с глухим стуком, отмечая такт ее внутреннего метронома.

Ее движения были резки, угловаты, лишены присущей ей обычно плавности. Холодная уверенность сменилась заряженной энергией, которая искала выхода. В зеркале она поймала свое отражение – глаза горели темным огнем, в которых читалась не ясность, а страсть. Страстная, всепоглощающая потребность действовать.

Она больше не могла оставаться в этих стенах, дышать этим спертым воздухом условностей. Каждая секунда ожидания была пыткой. Мысль о том, что печать – ее печать, ключ к ее прошлому – лежит в холодном хранилище, принадлежа по документу самодовольному невежде, заставляла кровь стучать в висках.

Она натянула на себя просторный темный плащ, скрыв фигуру, и на мгновение замерла у панорамного окна. Город внизу был лабиринтом, полным ловушек и возможностей. И она была готова броситься в его пучину.

Дверь ее апартаментов захлопнулась с таким глухим финальным звуком, будто она захлопнула крышку гроба над своей старой жизнью. Ни оглядки, ни сомнений. Только страстное, неудержимое движение вперед, навстречу ночи, которая должна была стать либо ее триумфом, либо гибелью. Ее уход был не бегством. Это было заявление. Охота началась.

Прошло недостаточно времени, чтобы сменилась стража, но достаточно, чтобы тень совершила свое дело. Линь Шао парила в подземном царстве «Золотого Феникса» не как вор, а как призрак, рожденный самой этой сталью и бетоном.

Стертые ступени вели вниз, в мир, лишенный цвета. Холодный, голубоватый свет светодиодов отбрасывал резкие, безжизненные тени, превращая хранилище в подобие крипты. Воздух был неподвижен и густ от молчания. И в этой тишине танцевала смерть.

Ее фигура в черной обтягивающей форме сливалась с мраком. Она не обходила лазерные лучи – она вела с ними диалог. Мини-джойстик в ее руке был дирижерской палочкой. Легкое движение большого пальца – и на секунду, подобно морганию глаза, в идеальной сетке из красных линий возникало окно, черный прямоугольник небытия. Она проскальзывала в него с нечеловеческой плавностью, и алые нити смыкались за ее спиной, не успев зафиксировать вторжение. Ее танец был элегантным кощунством, нарушением священных законов этого места. Каждый шаг, каждый изгиб тела был выверен и смертельно опасен.

И вот она перед ним. Сейф, утроба, хранящая ее цель. Она не стала возиться с кодом. Ее инструмент был куда более изощренным оскорблением. Приложив мини-устройство к панели, она заставила его изрыгнуть цифровую сущность самого директора аукционного дома. Сейф с почтительным шипением признал своего «хозяина». Дверь отъехала.

Внутри, на черном бархате, лежала она. Нефритовая печать.

Линь Шао замерла. Ее дыхание, до этого ровное и бесшумное, на миг прервалось. Она протянула руку, и тут случилось непредвиденное – ее пальцы, всегда такие твердые и уверенные, дрогнули. Впервые за долгие годы ее тело ослушалось воли. Она коснулась камня.

Холодный нефрит встретил ее прикосновение. Но это не был холод смерти. Это был холод времени, памяти. И в этой дрожи не было ни капли страха. Это было нечто давно забытое, вытесненное сталью воли. Сентиментальность? Возможно. Или что-то более глубокое, более дикое – пробуждение спящей боли, щемящей нежности ко всему, что было связано с отцом. Этот камень был последним, что он держал в руках. Через него, сквозь века и тайну, они касались друг друга.

Но мгновение длилось недолго. Пальцы сомкнулись вокруг печати твердо и властно. Дрожь ушла, вытесненная железной решимостью. Призрак получил свою душу. Теперь нужно было бесшумно исчезнуть, как она и появилась, унося с собой не просто трофей, а частицу собственного воскресшего прошлого.

Она не позволила себе ни секунды лишней задержки. Холодный нефрит, отдавший ей часть своего многовекового покоя, лег во внутренний карман на ее груди, став внезапно тяжелее своей физической массы. Ее ноги, обутые в бесшумную подошву, вновь обрели хищную грацию. Она скользнула обратно через танцпол невидимых лазеров, ее тень сливалась с тенями, отбрасываемыми стеллажами. Система безопасности, этот великий немой страж, безмолвствовала, обманутая и униженная.

И вот она у выхода. Массивная стальная дверь, разделяющая два мира – мир ее победы и мир, который уже ищет ее. Рука сама потянулась к шву на стене, где был спрятан ее портативный терминал, готовый дать команду на разблокировку. Но что-то заставило ее обернуться.

Взгляд скользнул по безупречно чистому полу, по рядам мерцающих сейфов, и уперся в тот, что стоял зияющей черной пастью. Пустота на бархатной подушке была кричащей. Это был не просто отсутствующий предмет; это была украденная история, вырванная страница. И в этой пустоте было что-то личное, почти оскорбительное.

И тогда, движимая импульсом, рожденным в самых потаенных глубинах ее души, ее пальцы нашли потайной карман. Не с инструментами, не с оружием. Оттуда она извлекла алую шелковую розу.

Она была идеальна и хрупка. Лепестки, высушенные особым способом, сохранили свой пронзительный, почти ядовитый алый цвет и форму, но были тонки, как папирус. Память, превращенная в артефакт.

Миг. Всего один миг ее железная воля дала трещину. Маска непроницаемого спокойствия сползла, и на ее лицо прорвалось что-то настоящее, неотфильтрованное. Боль. Тоска. Та самая, что годами гноилась под слоями льда и расчетов. Ее глаза, обычно холодные и оценивающие, смягчились, в них вспыхнула старая, неугасимая печаль.

Не думая, почти не дыша, она сделала шаг назад к сейфу. Ее рука, только что дрогнувшая от прикосновения к нефриту, теперь была тверда. Она положила хрупкий цветок на черный бархат, точно на то место, где минуту назад лежала печать.

Это был не вызов. Не насмешка. Это было прощание. Возмездие. Замена одной реликвии на другую. Она оставляла им свою боль, свою историю, свою самую уязвимую тайну в обмен на то, что по праву принадлежало ей.

И прежде, чем камеры могли уловить что-то большее, чем смутное движение, прежде чем датчики успели опомниться, ее лицо вновь стало холодной, бесстрастной маской. Она развернулась и шагнула в темноту коридора, не оглядываясь.

Алая роза осталась лежать в стальном чреве хранилища. Немое свидетельство того, что здесь побывала не тень, а женщина. И дверь сомкнулась за ней, словно она и вовсе не открывалась.

Рассвет в Шанхае размыл неоновые шрамы ночи, но в подземном хранилище «Золотого Феникса» время, казалось, застыло. Холодный свет LED-ламп по-прежнему безжалостно освещал каждую деталь. Именно при этом свете дежурная смена охраны обнаружила кошмар.

Пустой сейф. Зияющая чернота бархата. И на этом месте, как насмешка, как призрак – высохшая алая роза.

Системы молчали. Ни взлома, ни следов, ни тревог. Это было не ограбление. Это было колдовство.

Час спустя сигнал тревоги докатился до участка №7. Он был не самым престижным в городе, но именно сюда, по старому соглашению, стекались все происшествия с коммерческой улицы, где располагался «Золотой Феникс».

Инспектор Ли встретил известие с привычной, выстраданной годами усталостью. Ему было под пятьдесят, и его лицо, испещренное морщинами, напоминало карту не самых благополучных районов города. Он до сих пор вел записи в потрепанном блокноте, не доверяя планшетам. Его методы были старыми, как мир: ноги, глаза и здоровый скепсис.

Миллионные кражи, а у нас протоколы из прошлого века, – проворчал он, наливая в стакан густой, как смола, чай.

Дверь в его кабинет открылась, пропуская внутрь свежий ветер перемен. Или, точнее, ледяной сквозняк.

Вэй Лань. Следователь прокуратуры. Двадцать пять лет, безупречный костюм, собранные в тугой узел волосы и взгляд, который видел не вещи, а структуры, связи и скрытые мотивы. В ее жилах текла кровь двух людей, чьи имена были известны каждому в системе правопорядка. Ее отец – Лон Шаорань, живая легенда, бывший оперуполномоченный, чье имя когда-то наводило ужас на преступный мир, а ныне – влиятельная фигура с неоднозначными связями. И ее мать – Вань Ся, его бывшая напарница, выпускница элитной Пекинской академии полиции, женщина-легенда, которая когда-то прикрывала ему спину в самых опасных операциях, а теперь была его женой. Вэй Лань выросла в тени их славы и их прошлого, и ее карьера в прокуратуре была как вызов, так и наследие.

– Дело «Золотого Феникса» передано в прокуратуру, инспектор, – ее голос был ровным, без эмоций. – Я беру его в свое производство. Ваш отдел оказывает содействие.

Ли тяжело вздохнул, отставив стакан. Он помнил и Лон Шаораня, и Вань Сю. Помнил их дела. Работать с их дочерью было все равно что ходить по минному полю, засыпанному песком семейных тайн.

– Содействие, – пробурчал он. – Угу. Значит, будем бегать за вами с папкой. Что украли? Какой-нибудь заморский диамант?

– Нефритовая печать эпохи Мин, – ответила Вэй Лань, просматривая файл на своем планшете. Ее взгляд был острым, как у матери, и так же пронзителен. – И… кое-что еще.

Она подняла на него взгляд, и в ее глазах Ли, к своему удивлению, увидел не триумф, а легкую, но знакомую тень – тень профессионального интереса, смешанного с личной настороженностью. Та самая тень, что он видел когда-то в глазах Вань Ся.

– Вор оставил улику. На месте печати лежал… цветок. Шелковая роза. Алая.

Инспектор Ли хмыкнул, доставая свой блокнот.

– Романтик, блин, попался. Маньяк.

Но Вэй Лань не ответила. Она смотрела на фотографию этой розы, увеличенную на экране. Высушенная, идеально сохранившаяся. В ее памяти всплыли обрывки детских воспоминаний. Старая, пожелтевшая фотография в альбоме матери: молодой Лон Шаорань и Вань Ся после какого-то громкого задержания. И в петлице у матери – такая же алая шелковая роза. Слишком старая, слишком личная деталь, чтобы быть случайной насмешкой. Это было послание. И адресовано оно было, возможно, не системе, а ее семье.

– Нет, инспектор, – тихо сказала она, и в ее голосе впервые прозвучала сталь, унаследованная от обоих родителей. – Это не маньяк. Это кто-то, кто знает историю моей семьи. Это личное.

И впервые с начала этого дела она почувствовала не профессиональный азарт, а холодок тревоги, ползущий по спине. Кто-то играл с огнем, бросая вызов не просто закону, а династии Лон.

Ли медленно поднялся из-за стола, его кости издали тихий протестующий хруст. Он взял свой потрепанный кожаный пиджак, в котором, казалось, застыл запах тысяч таких же рассветов.

– Ну что ж, «оказываем содействие», – он произнес это с такой интонацией, что стало ясно: для него «содействие» означало «тащить на себе всю черновую работу, пока блестящий прокурор строит теории». – Поедем, ваша светлость? Или прикажете сначала лапшу вызвать? У меня внизу машина. Не лимузин, конечно, но до места довезет.

Вэй Лань холодно скользнула по нему взглядом, но промолчала. Она привыкла к такому тону. Он был фоном, шумом города, с которым приходилось мириться.

– Мы поедем на моей машине, инспектор, – парировала она, направляясь к выходу. – Я буду задавать вопросы по дороге.

Сев за руль своего темного правительственного седана, Вэй Лань запустила двигатель. Машина была стерильно чиста, пахло озоном и дорогим кожаным салоном. Ли пристегнулся, с трудом отыскав пряжку ремня среди непривычного для него обилия хрома и дисплеев.

– Итак, – начала Вэй Лань, плавно выезжая в поток, ее руки лежали на руле с уверенностью хирурга. – Что вы думаете? Ваше первое впечатление.

– Первое впечатление? – Ли усмехнулся, глядя в окно на проплывающие улицы. – Что у вора отменное чувство юмора. Или он сумасшедший. Обычно это одно и то же. Оставить цветок… Это пощечина. Не системе, а конкретно «Золотому Фениксу». Мол, смотрите, какие вы уязвимые.

– Вы исключаете внутреннего сотрудника?

– Охранник, который оставляет автограф на месте преступления? Сомнительно. Хотя… от скуки и однообразия люди творят разное. Но нет. Слишком… театрально. Это спектакль.

Вэй Лань кивнула, ее взгляд был прикован к дороге, но мысли работали быстрее двигателя.

– Театр подразумевает зрителя. Вопрос – кого он пытался развлечь? Владельца печати? Аукционный дом? Или… кого-то еще?

– Или он просто псих, – буркнул Ли. – Не усложняйте. Самые громкие дела обычно решаются самыми простыми ответами.

– Мои родители так не думали, – холодно заметила Вэй Лань. – И именно поэтому они раскрыли дела, которые до сих пор изучают в Академии.

Ли замолчал, почувствовав укол. Он не мог с этим спорить. Лон Шаорань и Вань Ся были гениями сыска, их интуиция и умение видеть узоры в хаосе вошли в легенды.

Машина свернула к небоскребу «Золотого Феникса». У подъезда их уже ждала группа охраны, бледная и растерянная.

Минуту спустя они стояли в святая святых – в стерильном, холодном хранилище. Воздух был заряжен тишиной, нарушаемой лишь жужжанием серверов. Директор аукционного дома, нервный мужчина в дорогом костюме, метался у зияющего сейфа.

– Смотрите! – он указал дрожащим пальцем на пустую бархатную подушку. – Просто посмотрите! Ничего! Только эта… эта штука!

Вэй Лань шагнула вперед, надев тонкие латексные перчатки. Ее глаза, острые и внимательные, сканировали сейф, панель управления, пол. Все было чисто. Слишком чисто. А затем ее взгляд упал на нее. На алую шелковую розу.

Она замерла. В оперативных сводках и на фотографиях это был просто предмет. Здесь же, в холодном свете LED-ламп, он был полон тихого, зловещего смысла. Лепестки, хрупкие, как пепел, казалось, хранили молчание целой эпохи. Ли, тем временем, подошел к панели, достав из кармана лупу.

– Ни царапины, – пробормотал он. – Ни следов взлома. Как будто дверь открыл сам директор. – Он бросил взгляд на бледного управляющего. – У вас, случаем, не двойник не завелся?

Вэй Лань не слушала. Она медленно, почти с благоговением, протянула руку и подняла розу. Она была невесомой.

– Не трогайте улики! – резко сказал Ли.

– Я в перчатках, инспектор, – так же резко ответила она, не отрывая от цветка взгляда. – И я знаю, что ищу.

Она перевернула розу, изучая основание стебля. И там, в самом его центре, где когда-то был живой цветок, а теперь находилась лишь проволока, обмотанная шелком, она увидела едва заметный, почти стертый знак. Не букву. Не иероглиф. А крошечный, искусно вырезанный символ. Символ, который она видела лишь однажды – в старом альбоме матери, на эскизе татуировки, которую ее отец, Лон Шаорань, так и не сделал.

Это был не просто знак. Это была подпись.

Вэй Лань подняла глаза и встретилась взглядом с инспектором Ли. В ее обычно холодных глазах горел теперь новый огонь – не тревоги, а леденящей душу уверенности.

– Вы ошиблись, инспектор, – тихо, но четко произнесла она. – Это не псих. И не вор.

Она сжала в ладони хрупкий цветок.

– Это призрак. И он только что объявил нам войну.

Тишину в подземном хранилище, нарушаемую лишь щелчком затвора фотокамеры и сдержанным дыханием охраны, разрезал новый звук. Он был не громким, но властным – размеренный, твердый шаг по бетонному полу.

В проеме двери возникла высокая, прямая фигура в темном пальто, скроенном так безупречно, что его простота казалась высшей формой роскоши. Лон Шаорань.

Ему было под шестьдесят, но время, казалось, не ослабило его, а закалило, как сталь. Его лицо, с резкими, аристократическими чертами, было неподвижной маской. Он не кивнул дочери, не бросил взгляд на инспектора Ли. Его глаза, холодные и пронзительные, как скальпель, медленно скользили по помещению, впитывая, анализируя, взвешивая. Камеры, расположение сейфов, пыль на вентиляционной решетке – все было пропущено через внутренний компьютер его сознания. Воздух в комнате стал гуще.

Инспектор Ли, заметив его, замер на полуслове, которое собирался бросить техникам. Он видел Лон Шаораня лишь на старых групповых фотографиях, но этого человека было невозможно забыть. Он был живой легендой, и его присутствие ощущалось как физическое давление.

Вэй Лань выпрямилась. Ее собственная холодная уверенность на мгновение дрогнула, уступив место чему-то более сложному – смеси уважения, вызова и старой, как она сама, дочерней тревоги.

– Отец, – ее голос прозвучал ровно, но без привычной профессиональной отстраненности. – Тебя не должны были беспокоить.

Лон Шаорань медленно перевел на нее взгляд. Казалось, он не просто смотрит на нее, а считывает информацию с ее лица, как с экрана.

– Когда призраки моего прошлого начинают оставлять автографы на местах преступлений, Вэй Лань, это перестает быть твоим личным делом. Это становится делом семьи. – Его голос был низким, без единой ноты волнения. Он сделал несколько шагов вперед, его пальто плавно колыхнулось. – Доклад.

Это был не вопрос. Это был приказ. Вэй Лань собралась с мыслями, вновь надевая маску следователя.

– Проникновение высшего уровня. Никаких следов взлома систем. Никаких повреждений. Печать эпохи Мин изъята. Единственная улика… – она сделала паузу, – … оставлена на месте.

Лон Шаорань остановился перед открытым сейфом. Его взгляд упал на пустую бархатную подушку. Он не спрашивал про розу. Казалось, он уже знал.

– Цветок, – произнес он, и это слово повисло в воздухе, тяжелое и значимое.

– Ты знаешь, что это значит, – не спросила, а констатировала Вэй Лань.

Лон Шаорань повернулся к ней. В его глазах, таких же темных, как у дочери, бушевала буря, но ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Знаю. Это значит, что тайна, которую я похоронил двадцать лет назад, решила напомнить о себе. И выбрала для этого самый театральный способ. – Он склонил голову, изучая панель управления сейфом. – Они не взламывали код. Они его обошли. Как мы с Вань Ся обходили системы в две тысячи двадцатых. Тот же почерк. Тот же… стиль.

Вэй Лань почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– «Они»? Кто?

Лон Шаорань медленно выпрямился. Его взгляд встретился с взглядом дочери.

– Тот, кого не должно быть в живых. Тень. – Он повернулся и пошел к выходу, его миссия здесь, казалось, была завершена. На пороге он обернулся. – Будь осторожна, дочь. Охотясь на призраков, легко самому стать тенью. Инспектор Ли.

Ли вздрогнул, услышав свое имя.

– Сударь?

– Вы хороший полицейский. Старой закалки. Следите за моей дочерью. Ее безопасность для меня важнее любой печати.

И не дожидаясь ответа, Лон Шаорань вышел, исчезнув так же внезапно, как и появился, оставив за собой вихрь невысказанных историй и ощущение надвигающейся грозы.

Вэй Лань сжала кулаки, глядя на пустой дверной проем. Разговор с отцом был как расшифровка древнего манускрипта – на поверхности лишь несколько фраз, но под ними – целый океан скрытых смыслов и предупреждений.