Тень Дракона

Дверь за ней медленно закрылась, оставив после себя лишь эхо её поспешных шагов и всеобщее ошеломлённое молчание. Фальшивое веселье было мертво. На его месте осталась лишь голая, неприкрытая правда напряжённого ожидания.

Глубокая тишина библиотеки, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине, была обманчивой. Воздух здесь был густым, пропитанным запахом старой кожи и воска, и казалось, сами тома на полках затаили дыхание, став свидетелями тайной встречи.

Чэн Ай стояла у массивного дубового стола, ее пальцы нервно барабанили по столешнице. Она не смотрела на дверь, но все ее тело было напряжено в ожидании. Когда дверь бесшумно приоткрылась, она не повернулась, лишь ее барабанящие пальцы замерли.

«Надо отдать тебе должное, у тебя есть вкус к театральным жестам. Бегство из-за стола… очень эффектно. Ты добилась того, что о теперь говорят все». ДЭВИД: (голос низкий, сдавленный, без тени прежней развязности)

Чэн Ай медленно обернулась. Ее лицо было бледным, но совершенно спокойным. Ни тени паники, которую она демонстрировала в зале.

ЧЭН АЙ: «Говорят ли они о том, как ты за последний квартал перевел через офшоры в Сингапуре тридцать миллионов? Или о том, как твои «удачные инвестиции» в венесуэльские облигации на самом деле были банальной отмывкой?»

Она сделала шаг вперед, ее каблуки глухо стучали по персидскому ковру.

«Не трать мое время на сарказм, Чан. Твой срок истекает. Деньги должны быть на счете до конца недели. Не полная сумма, которую ты украл у своего же отца и доверчивых партнеров, а следующий транш. Как мы и договаривались». ЧЭН АЙ: (шепотом, но с ледяной четкостью)

«Договорились? Ты называешь шантаж договоренностью? Ты думаешь, маленькая девочка с компроматом, скачанным с сервера моего бухгалтера, может диктовать мне условия? Ты не понимаешь, с чем играешь! Это не игра в инстаграм, где можно поставить хештег #правда и ждать лайков! Здесь люди исчезают!» ДЭВИД: (нервно засмеялся, проводя рукой по лицу)

«О, я прекрасно понимаю. Я изучила правила вашей игры. И я играю по ним. Только я внесла в них свои коррективы. Если на моем телефоне не разблокировать определенное приложение до 9 утра в понедельник, все файлы – каждый перевод, каждую поддельную накладную – получат SEC, редактор Forbes и, что забавно, твой собственный отец. Думаешь, он простит тебе растрату семейных средств? Или ту маленькую дочку своей секретарши, о которой никто не должен был знать?» ЧЭН АЙ: (ее губы тронула холодная улыбка)

Лицо Дэвида исказилось от смеси страха и ярости. Он резко шагнул к ней, сжимая кулаки.

ДЭВИД: «Заткнись! Ты сожжешь нас всех дотла!»

«Нет, Дэвид. Сгорю только ты. Я же просто случайная гостья, которую твой пьяный друг привел на вечеринку. Убери свою жабу. Ты мне не нравишься. И помни: понедельник, девять утра. Проверь свой крипто-кошелек. Или проверят твои аккаунты бухгалтеры». ЧЭН АЙ: (не отступая ни на миллиметр, ее голос стал тише и опаснее)

Она резко развернулась, чтобы уйти. Дэвид, обезумев от гнева, схватил ее за плечо.

ДЭВИД: «Почему? Ради денег? Ради мести Тяню?»

Чэн Ай остановилась, но не оглянулась.

ЧЭН АЙ: «Ради выживания. А это, как ты сам любишь говорить, единственная игра, которая имеет значение».

Она вырвала плечо из его хватки и вышла из библиотеки, не оглядываясь.

Дэвид остался один, тяжело дыша. Он с силой смахнул со стола тяжелую бронзовую статуэтку, которая с грохотом покатилась по ковру.

ДЭВИД: (шипит в пустоту) «Черт возьми…»

За высоким стеллажом с трактатами по экономике династии Сун, в глубокой тени, стояла Мари Лин. Она не дышала, слившись с темнотой. Ее тонкие пальцы сжимали край полки. Она слышала все: и про Сингапур, и про Венесуэлу, и про крипто-кошелек, и про дочку секретарши.

Когда Дэвид в ярости покинул библиотеку другим выходом, Мари Лин осталась на месте. Ее лицо, освещенное отблесками огня, оставалось абсолютно бесстрастным. Медленно, она достала из кармана не смартфон, а маленький, старомодный диктофон. Нажала кнопку, останавливая запись.

«Не следующая партия. Весь набор… сяоцзе». МАРИ ЛИН: (прошептала так тихо, что слова растворились в шелесте страниц)

И так же бесшумно, как и появилась, она растворилась в лабиринте книжных полок, неся с собой не просто обрывки разговора, а готовый детонатор для того, чтобы взорвать и без того шаткий мир семьи Ли.

Спустя десять минут, в главном зале царила натянутая, почти искусственная атмосфера попытки вернуть утраченную гармонию. Гости рассаживались вокруг низких столов из красного сандала, где Мэйлинь в своем нефритовом платье проводила чайную церемонию. Каждое ее движение – ополаскивание фарфорового чайника, засыпание темных листьев выдержанного пуэра, первый ароматный пролив – было отточено до состояния ритуала, призванного демонстрировать невозмутимость и вкус.

«Пуэр, как и семейные узы, с годами становится только глубже и ценнее. Он помнит историю каждого своего листа». МЭЙЛИН: (голос ровный, мелодичный, как струя воды)

Воздух был наполнен густым, земляным ароматом. Мари Лин, тенью скользя между гостями, помогала подавать крошечные чашки. Ее движения были выверены до миллиметра. Но когда она протянула пиалу Чэн Ай, вернувшейся на свое место бледной, но собранной, произошла крошечная, почти невидимая заминка. Их пальцы встретились на тонком фарфоре на долю секунды дольше, чем было необходимо. Взгляд Мари Лин, холодный и всевидящий, встретился с взглядом Чэн Ай. Ни слова не было произнесено, но в этом молчаливом контакте был целый диалог: «Я знаю. Я все вижу». Чэн Ай едва заметно отвела взгляд, приняв чашу.

В это же время Ли Цзин, с отсутствующим видом разглядывавшая витражи, незаметно просунула руку в складки своего платья. Достав из кармана маленький капсулу с безвредным красным пищевым красителем, она, прикрыв движение веером, быстрым жестом высыпала порошок в одну из чашек, которую Мари Лин готовилась подать ее отцу, Ли Вэйминю. На ее губах играла едва уловимая, язвительная улычка. Это была детская шалость, но в этом доме даже детские шалости несли оттенок бунта.

«Посмотрим, сохранит ли твое лицо каменного идола свой цвет, когда ты будешь пить кроваво-красный чай, отец». ЛИ ЦЗИН: (про себя, глядя на чашку)

Мари Лин, как ни в чем не бывало, взяла эту самую чашку и с безупречным поклоном поставила ее перед Ли Вэйминем.

МАРИ ЛИН: «Ваш чай, лаобань».

«Семейные традиции – это то, что скрепляет нас. Как и этот чай». Он поднес пиалу к губам. ВЭЙМИНЬ: (кивнув, взял чашку)

Все замерли, наблюдая за главой семьи. Ли Цзин затаила дыхание, ожидая его реакции на алую жидкость. Но Вэйминь, не глядя в чашку, сделал маленький глоток. Его лицо не дрогнуло. Ничто не выдало удивления или гнева. Он просто медленно опустил чашку на стол.

«Иногда даже самый старый, самый проверенный пуэр может преподнести сюрприз. Неожиданный оттенок. Резкую ноту. Но это не портит чай. Это лишь напоминает нам, что даже в самом предсказуемом есть место… импровизации». ВЭЙМИНЬ: (обращаясь ко всем, но глядя на Цзин)

Его взгляд, тяжелый и пронзительный, на мгновение задержался на дочери. Цзин почувствовала, как кровь отливает от ее лица. Его спокойствие было страшнее любой вспышки гнева. Он все понял. И он показал ей, что ее бунт для него – не более чем мушка, которую можно не заметить.

Сцена была сыграна. Чэн Ай с облегчением выдохнула, что Мари Лин не выдала ее. Ли Цзин сгорала от стыда и злости. А чайная церемония продолжилась, как ни в чем не бывало, прикрывая собой бурю из страха, шантажа и тихого презрения, кипевшую под тонким фарфором благопристойности.

Предновогоднее веселье выдохлось, превратившись в тягостную формальность. Гости, утомленные напряжением и избытком вина, начинали неспешно прощаться, их смех звучал фальшиво, а улыжки съезжали с лиц, как маски. Воздух был густым от запахов дорогой парфюмерии, остывшей еды и всеобщей усталости.

«О, кажется, уже совсем поздно…» ГОСТЬ 1: (притворно зевая)

«Неужели? Но праздник только начинается!» МЭЙЛИН: (с натянутой улыбкой)

Ее слова повисли в воздухе, никем не поддержанные. Ли Вэйминь стоял у камина, наблюдая за отъездом с видом полководца, оценивающего отступающие войска. Ли Цзин уже достала свой блокнот и что-то яростно зарисовывала в углу. Тянь мрачно допивал свой третий виски, игнорируя всех.

И вот, когда последние гости уже толпились у выхода, желая хозяевам счастливого Нового года…

Щелк.

Свет погас.

Полная, абсолютная, густая темнота, в которой не было видно даже собственной руки. Система электроснабжения поместья, не выдержав нагрузки от миллионов гирлянд, обогревателей для зимнего сада и мощной аудиосистемы, сработала на отключение.

На несколько секунд воцарилась оглушительная тишина, а затем зал взорвался звуками.

«Ай! Что случилось?» ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: (испуганно)

«С Новым годом! Видно, салюты нашу сеть подожгли!» МУЖСКОЙ ГОЛОС: (с пьяным смешком)

ДРУГОЙ ГОЛОС: «Кто-нибудь, включите свет! Где выключатель?»

Смешки, возгласы, шарканье ног – десять секунд в кромешной тьме, где каждый был слеп и одинок.

Щелк.

Люстры зажглись вновь, залив зал ослепительным, почти жестоким светом.

И все замерли.

Гости, застывшие в полупозах, с недоуменными улыбками, обернувшимися масками ужаса. Мэйлинь с поднесенной ко рту рукой. Вэйминь, чье лицо впервые за вечер выражало подлинное изумление.

В центре зала, у подножия алтаря предков, где лежали ритуальные таблички и курились благовония, лежала Чэн Ай.

Ее алое ципао слилось с темно-бордовым ковром, создавая зловещее, почти единое пятно. Но не это привлекло внимание. В ее груди, точно в сердце, торчала изящная, алебастровая рукоять кинжала-закладки для свитков – тот самый артефакт, что обычно покоился на столе в кабинете Ли Вэйминя. Ее глаза были широко раскрыты, и в них застыл не ужас, а шок, абсолютное, детское недоумение, будто она сама не могла поверить в то, что произошло.

В наступившей гробовой тишине за окном с новой силой застрочили праздничные фейерверки, окрашивая стекла витражей в синие, зеленые и золотые вспышки. Тихий треск салютов был похож на ядовитый смех из другого мира.

И тогда, разрезая оцепенение, из глотки одной из гостей вырвался первый, пронзительный, истеричный крик.