- -
- 100%
- +
© Александр Петрушкин, 2018
ISBN 978-5-4490-5510-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
10 вариантов письма Екатерине Симоновой
1 ВАРИАНТвот уже, катя, пошёл лесом, пятый – считай: не срок —ёбанный стыд – оказалось: совсем не пророк —оказалось: что стыд [не виден] писать стихибольше ни слова, Катя, и ни с какой строкивот уже, катя, ни слов, ни концов, ни хренавыйдешь в тагильский воздух – читай: полнакак снигири отглагольная в дур странабыл бы туренко да вышел —теперь слюнавот уже сложен в три четверти мой анекдотпоговоришь – погоришь как мутант и уродвсё что останется в памяти женское ИТКлишь стрекоза умеет сказать покаправильно – видишь как птица с женским лицомклюёт мал-помалу теньвсё что сгорает до речимоя мигреньвот уже, катя, в пизду вылетает вдох[идёт в киоск за слюнявчиком бывший пророк]2 ВАРИАНТесть вариант письма что утерян шифр[шрифт monotype corsiv или бетина скрипт]то что доступно в пепле – кровь и водаи говоришь, как лапоть – чтоб не сказать лепотаесть варианты молчания – напримерпроговориться чтоб умолчать вдвойнептицы летают юзом чтоб избежать судьбыв общем любое письмо – разбивает лбыи изо лба вылезает страшненький человекгладь же по шерсти его как недолгий векможно растить свой сад что сгорит как трансчто пиздоболить будто болит как недобрый Хармсвот и еще один вариант: говори, говоригорловым пальчиком перебирай шрифтыспрячем письмо, завернём в немоту, как свет —только лишь тень понимает, что собеседника нет.3 ВАРИАНТтолько форель выгорает до февралявсе ли элегии успели покой раскататьжарит и жарит бабулька рыбный пирогнаступает февраль особенный для недотрогвот [веришь?] не помню есть ли в Тагилах трамвайжарит бабульку рыбный пирог – давайдоговоримся что ездит такой кривойпо вашей вокзальной каменной и мостовойтолько февраль догорает как будто форельбабулька с поджаренной корочкой поскорейпытается выйти [в смысле залезть под смерть]одноного и скучно наверное там [ну почти как здесь]что-то лепечет старуха своей жеребячьей губойжарит и шарит в рыбёшке над головойи как форель понимает что нет ни добра и злаот пирога остаётся укроп и золатолько стоим с двух сторон уральских и до сединчуем что время в трамвае трещит словно рыбный дымжарит и жарит бабулька рыбный пироградостная [как трамваи] что вышел дух и неплох4 ВАРИАНТразве что только больнейший придурок писатьпомнит ещё ручную способность и можно заплакатьслёзы собрать как росы и надо житьесли случилось ждать – благодать и жалкобольного меня и тебя – под которой тьмыкак аниме сбываются и жасминывсе состоят [и стоят] из воды [средь воды]спросишь у Лены, но и она не ответитразве что только больная [сиречь своя]ластится как грудная простая малость —мы остаёмся одни в середине себячувствуя что и Урала уже не осталосьразве что так придурошна наша речьчто непонятно кому зацветают жасминыспросишь у Лены или других Елентронутой речью [той что другие забыли]только вода [спросоня свернувшись в кровь]не разберётся в гомерах-гомершах местныхи наслепую плачет по нам втройне[что и больным и придурошным чем-то лестно]5 ВАРИАНТВойным-война здесь, Катя, непогодапо воздуху вползает запах йодапо тростнику китайскому – породарешает всё за нас, как за удода(о!) этот запах кухонный, пернатый,что отстаёт от до-стихов – как датыскажи ещё кому-то: «запах йода…» —и морщится [в нутро своё] природа.О, этот воздух (йэ!) катеринбургский:волной идут кретины на этрусков —во их главе Улисс [почти] маячит —он наблатыканый ХИММАШ переиначит.Здесь, на резиновых деревьях, спят наречья —как дым до дыр самим себе переча,И запах спирта вьёт в песочницах гнездо,растягивая жизнь до самой ДО.Храни, мой дым [почти что папиросный],царапины [а вовсе не вопросы]в коленках, сорваных когда войным-войнабыла ещё весома и больна —о, белый запах меж пустопорожних —нас обучил быть-лить неосторожный[всё больше в горло] [больше горлом] йодиз чернозёма как трава рот в рот6 ВАРИАНТда хули жопу рвать, брат Боратынский,от муравьиной кислоты поэтовв России тускло в Ницце как-то лживону разве только почитать Цветковадать по еблу и пёхом в небо пёхомпо этому всеместному Тагилу —как там его… а! вот… не надо Бога,с которым мы посмертно как-то жилида хули – смерть в районе в (л) агзаводаСиреневое нёбо отпускаетна все [четыре всадника у входажелезного тоскуют вместе с нами]не вспоминай ни Питер ни Кыштымыпод почвою шевелятся как Гогольживые тени гопоты – все живыдать по еблу стихам и пёхом-пёхом7 ВАРИАНТНе понимаю нашей поздней речи,чирика-чика в мехе рукавов,трещащего иголкой в нервном смехе,как тик, забывших нас учеников.Так пусто в доме, что гудит конфорка,как стая, растревоженных тьмой, пчёлприщурится, приняв обличье волкаи мех словесный, словно кофта жолт.Не понимая всякой связной речи —склоняется к нам и целует в лобхолодный ангел и из голенищалёд чаячный за шиворот кладёт.Так пусто в этом доме, что за светомпора вещам звериным говоритьи собираются вокруг не (много) незнакомых,Чтоб на троих мою же смерть распить,и разминают меж ладоней птицу,трещащую на нитке из любвии пишем мы, себя не понимая, литера-дуру разделив на три.8 ВАРИАНТНебо над плодами тяжелеет,наливается снегами и людьми.Ничего ему, пойми, не надони печали нашей, ни любви,ни тоски по зябнущей культуре,ни Улисса Джойсу поперёк —вот снегирь сосок заката клюнет,наберёт дыханья полный рот,окунётся с головой в сугробыпосле чёрной бани – из лобканебо над плодами тяжко зреет,катится по краю коробкаспичечной земли, покрытой серой,зажигающей всем птенчикам хвосты,и дымок, как память черно-серый,согревает снег со всей земли.Небо, уроняющее семя,поднимает руки до плодов,отпускает в снег с людьми, на времязарываясь в них, как в грядки, крот.9 ВАРИАНТСидит обманкой в поплавкекузнечик нашей бытовухи —поклёвка ходит налегкеи лижет спирту руки,и рыбы светят из-под водмохнатым светом глаза,везут стихи во мгле подводживых три водолаза,сидят в прозрачной немотев каком-нибудь Тагиле,ладонью водят по водев неслышимом здесь стилев услышимом и там и здеськузнечике пропащем.Сидит обманкой в поплавке,что умирать не страшно,что если бог какой-то есть —то снег к Тагилу жмётся(от холода его слепой)в собачьи стаи бьётся.Там – говорящий поплавокменя обманкой лечит:чем ближе смерть – плотнее бог,чем наст – прозрачней речи10 ВАРИАНТСкрипящая пружина слепотывытягивает светом из нутраживотного февральской густотызамеса воздух – будто здесь горавсе семечки подсолнечные жмётв ладони додекретной темнотыу масляного временного рта —открытые для неба так пусты.Я выучил уральский разговортатарских веток, бьющихся в окно,скрипит пружина воздуха внутриозона. Начинается озноб —так начинает смерть с тобою жить,и разливает по бутылкам свет,и кормит жизнь свою по выдоху с руки,и зашивает снег сугробам в лоб.Иди же, мальчик, звуком поищиневнятный выход ангелу отсель —на лисьей горке плавают лещи,сверяя скрип дочеловечьих тел.иди же, мальчик, гендером иди,свистящим переносом словаряпочти что птичьего, его почав, почтивнутри гнездовья своего горя,по воздуху за богом приходи,и жуй косноязычие его —кому понятны ангелы твои,в февральском масле вяленые врозь?кому понятно, что мы говорим —разбитые на биографий лёд?Свет переполнил сумерки свои,чтоб боже правый смог усечь наш рот.ПОСТКРИПТУМ 11 ВАРИАНТА ПИСЬМАвасиль иваныч и чапаевплывёт по каменной рекестрекочет как кузнечик в юбкерябой Максимка вдалекенад белозубыми камнямичто вспомнишь: катя – и не спитвасиль иваныч в птичьей пастикак не умеет говорит(2013, январь – 6 февраль)Деревянный вертолет
взаимно тихо говоритиз досок сбитая зима:ты не умрёшь с тоски [с тоскине сходят] не взойдя с умаи всходы у дурных времёнкак входы в торфяные мглыоткрыты пальцами собакпещерных – до земли голыи деревянный вертолётбормочет дым из глубиныгорит по тихому как лёдиз нефтяного дна водыно не взаимны голосаиз досок сбитая зимавыгуливает смерть своюи лает будто снег в саняхей деревянный вертолётлетящий от зимы на светпотрескавшимся языкомкровавый слизывает следс лопаты лижет свой языккак пёс дурея от кровидо крови [разодрав животземной у жестяной воды](2013)Собачья голова
волен Гулливер в собакечто собака в Гулливерев суете и вере едутв некоем прощальном сквереа обратно едут людикак растения обвитымрамором и снежной крошкойпоигрушечно убитысшиты Гулливер с собакойи собака с головоютень проходит между ножницсизым веком на кускикамень ножницы водицешьют и гроб и рукавицынабирают в тень собакигулливеровой тоски(2013)10 вариантов письма Даниле Давыдову
1 ВАРИАНТБез боли головной,без мёртвых комиссаровстоит звезда в глазаху площади вокзалов,распивших на троихраспиленных прохожих:[один навернякабыл на тебя похожим],второй держал портвейнпод вялой желтой кожей[переносил октябрьна несколько попозже],без боли головнойбыл третий с голодухии всё гудел в Казань.Прикусывая руки,косноязык мороз[и варится в испугеворобушек, во тьмахкакой-нибудь Калугион затолкает в ротприезжим комиссарампрыщавый – как народ —словарь покрытый салом,он выпьет тёплый жирна площади вокзалов].Уже почти не жив[подумать – так не мало!]садись в вагон-вокзал,в базар в Челябу чурный,и слушай, как таджыкперевирает чудный,нам данный, чтобы вратьи русский привокзальный —без мертвяков аглицкихи боли комиссарной.2 ВАРИАНТТакая осень на Меридианев кромешном Че за ангела сидитв сугробе [с пьяной рожей и часами],с химическим заводом говорит,внутри себя имея дуру речи,внутри которой чешет колобок,читающий Платона – тает-тает,таит алкоголизм, зашитый в бок,сверчит [покрытый кожей и хитином]меридиана ангел и подлец,чтоб жизнь тебе не показалась длиннойи приключилась всё же под конец.О, людоед [под тканью голубиной]с пластмассовым стаканчиком в глоток,и ножичком в ладонях перочинных,порежется лишайником на чпок.Такая осень на меридиане —что нечего и незачем писать.В сугробе пьяном – с рожей и часами —о бабе думать – с филогиней спатьс химическим ожогом в селезёнке.С кромешной тьмою переезжий Че,храня с Урала бабу под пилоткой,следит, как едешь ты вообще, вообще.3 ВАРИАНТВ одиннадцать часов утратемно на этом свете,что означает, что на томмосква – в поту и смерти,с таджикской немощью во рту,с водой мордовской в коже,и как бы ей уральский стыдв отместку осторожен.В одиннадцать часов косых,летящих вертикально,к которым ты почти привык,с линейкой пятибалльнойк тебе подходит вялый бог,и гипсовой рукоюподписывает эпилог.Свободою такоюпока спускаемся в Аиди пишем – прицепные,и непохожие стихи едятУрал с Москвою —пока в одиннадцать утратемно от разговора,гуляет слева от утратментяра стоголовый.Гуляет стыд и режет срамсвои, как масло, ногипочти прозрачным существам,стоящим на пороге,когда в одиннадцать утрасветло, и гул проноситнелепых, как птенцов, в губахи воды дворник косит.4 ВАРИАНТФевраль синицу подметает,и в форточку её глядит,и ничего не понимает —хотя на воздухе горчит.И Иванов, нелепый Коля,обросший перьями в анфас,читает Одена для Оли,и немец хлещет «was ist das».Повсюду Квантум и Перфектум,школяр немого перевода,февраль, блуждающий вдоль стенки,как поиск повода и входадля сущих пустяков синичьих,чьи коготки на глине стёртыповсюду ласковость купчиныи дым упоротый, как чёрт, истоящий посредине мессы,которой лишь язык наш стоит,февраль синицу вынимаетна словаре, который воет,февраль заглядывая в этосиничье отраженье снегапытается впихнуть ей в горлоза всё [особенно за лето].И я смотрю на огород свой,в котором птица оживает —в окошко метеор летитчтобы прибиться к местных стае.5 ВАРИАНТВсё начинается глупостью, чтобы остыть:дым и черешня, кажимый проколотый стыд —Шарик, летящий навылет себя, напролётночи повдольно, земле же всегда поперёккак стрекоза, и прозрачные с нёба [глядят]ангелы тырят игрушки [из сора] махорку смолят.Вот деревянный, как хвост вертолёта, спит Бог,чинит во сне сапоги, и заборы тачает в берёзовый сок.Шарик царапает волка, и Шарик жужжит,падает в горло, чтоб косточку там размозжить —так скувыркнутся светила и встанет дырапосередине у слова, грозя и гремяпачкою банок, приклеенной богу во рту,едет во фраке из дыр в этот сырный Тарту,голубоглазый, будто открытка в конце декабря,шарик-дружок, алфавит, будто дым, проредя.Пашет мужик, будто пчёлы попали в косу —носит Ж ангел в отверстии лобном осу.Все начинается, мается милой хуйнёй —иже уральской [из камня сочимой] слюнойчинишь инструкцию по размозжению дырв валенке ангела смысла – прекрасен наш пир!Смотришь: сентябрь стоит посредине щенка,светится будто Рентген, все слова отмоля.«И вот, придумав, что любим…»
Фёдору Увицкому
И вот, придумав, что любимна свете тот, что богнебог —горит на кровяном огнетрамвай печальный без стихов:без рельсов заезжает онв дома, где нет ни этажей,ни жителей, и бьётся кровьстеклянных голубых стрижей.Светлеет в крове – богнебогпретерпевает, что простим,и ощущает здесь подлог —когда не рай, а всё же лимб,когда трамвай порожний спит,прильнувши краешку окна,когда с той стороны землиушедший смотрит на меня,с той стороны реки, с водысдувая свежей почвы вдох —приходит дно, приходит сыни срамно богу, что – не бог.(05/03/2013)«На птичьем рынке – торфяной язык …»
Евгении Извариной
На птичьем рынке – торфяной язык —читавший арамейски – разумеет:поди налево, если не убит,поди направо – видишь: там светлеет.На каждый полумёртвый светофор,на всякий крестоцветный – без базара,как птица в клетке, по карманам вор:он кормится – прости – ему так надо.Исполнив эту глиняную печьи перечни свои опустошивши —поищешь свет, а он – ни там, ни здесь,как зёма, из-под почвы тихо свищет.(23/03/2013)«Пыль протирает человека…»
Пыль протирает человека,приподымает ему веко,чихает на, чихает в[как будто он её забыл],стирает слюни до зрачка,в котором свет до нагишаещё одет и неотвечен,отдарен, словом изувечен,как глина, смятая до ша.Пыль замечает как на векосадятся к ней два человека[почти что], лёжа и дрожа,чихают марту в два стрижа,как нео-правданное словоусловно падая по склону,деревенея в два ствола.Пыль протирает человекадо аверса – а смерти нету,но падаешь, её нажав.(05/03/2013)«Сминая бумажную воду…»
Сминая бумажную водуНе дышит свинцовый карасьИдёт с той [почти по богу]по воздуху вверх накренясьон жабры свои не шнурует,шифрует под речь чёрный или если дорвётся до сушито верно поймёт, что он был,сминая, царапая оду,глазея в чудовищный страх,что с точностью неба не спорятв бумажных и рваных потьмах.(23/03/2013)В роддоме
не бывает воды крепчечем в начале от родясьщиплет как цепной клевещетголовой резною в грязьголовою голой в водыничего не износитьразведя как купоросныйсвет на две слепых рукии ослепший он не можетне умеет дна проситьсвет себя на темя крошиткак в заливы рыбаки(24/03/2013)«Не раньше, чем начнётся смерть…»
Сергею Арешину
Не раньше, чем начнётся смерть,жующая свой хлеб беззубый,не раньше, чем меня и впредьне встретит мент, и не разбудит,не вложит камень мне в глаза,а в губы – гул пчелиный долгий,я буду слышать голосатех, отъезжающих на лодке,тех, уезжающих вперед,сбросавших вещи в саквояжипоспешно в свалку, как щенков,так словно не успеть им страшнона этот длинный пароходи не имеющий причала,где б чайка, проверяя ротб/у-шный, отвердев кричаланевнятно требуя избы,сирени, от мороза ломкой,и замороженных глубин,или хотя бы потной шконки,всплывут горящие гробы,и станет мне тепло на лодкеперегибающей в обрыв,где от встречающих так громко.(24/03/2013)Огород
Прозрачное дыхание весныперебирает седину земную[ещё не время – даже не зима —а щель и скрип – которых, как инуювзыскует недоталая земля,как бы в отместку месту существуя,как бы вообще ничто не говоря,благодаря за всё, за всё – любуюпернатую лягушку подо льдом,закрывшим рот, глазницу – как ладоньюеё печёный, утренний, как вдох,ещё замёрзший голос под водою].Стучит вода по тополям, стучит,переходя себя напропалую,лепечет, как мальчишка, и молчит,как щель и скрип, в который как в инуюкалитку смотрит, даже не губя,строгая для лягушек этих луки,и падает землёй, узнав себясквозь тополя порубленные руки.(08/04/2013)«И вот ещё, ещё немного – и начинается потоп…»
И вот ещё, ещё немного – и начинается потоп,сминая выдох у порога, чтоб спрятать в травяной носок,в полынной кости распрямляя [ещё не пойманную] речь[нагретой до кипенья] почвы, чтобы удобней было лечь.Так опадают воды… воды… как выдохи и пузырьки,и люди дышат словно овцы, дойдя до ледяной реки,и с ними дышит, улыбаясь, как старость женщины, звезда,ломаясь в темном отраженье на: да – и да – конечно, да —ещё, ещё её немного подержишь, выпустив с руки,а люди дышат, словно овцы с той глубины одной реки,сминая выдох у порога, в полынной кости копят тьму,чтоб говорить немного боле немногим меньше одному.(09/06/2013)Сорок семь
Д.М.
вот 47 бегут на перерывкак будто устремленные в прорывкачели в одну сторону летяти сорок семь ребят на них сидятжуют свои крапиву и гудрони говорят как дым не он не они пробуя на вкус соседа спятпока качели в сторону летятв прозрачных вёдрах сонная зимаа в рукавицах вша на всех однавот сорок семь их вдов хлебают супи ждут когда их всё-таки спасутна коромыслах снег в пар расклевав(уткнувшись в Смолино) в пшеноне знаю какно начинает этот разговоркак видно бог который здесь не богвот сорок семь прижатые к стенелетят в качелях видят все онекак будто в пахе их раскрылась щельи чудо-юдо мёртвое вполневлетает с неким парнем за бухломи говорит о том что ни причёмтесёмки теребит чернея как сквореци падает свершившись наконецвот сорок баб качают здесь детейи семеро отцов качают смертьона как клюква в уголках у ртовстоит скроённая на вырост из зубоввот сорок семь летят на полдень мску каждого в руке планшет и страхи тварь-качель летит во тьме и тьмавдруг понимает что она – одначто сорок семь покинули еёи страшно ей что нет в ней никого(10/06/2013)«О, муравьиный снег, на гипсовом январском…»
О, муравьиный снег, на гипсовом январском,застывший снеговик, в наречии баварскомиз сумерек Европы, блуждающей в арабах,пора пере-одеться и наблюдать в хиджабах[крутящихся во сне иногородней речи,к зиме оживших] пчёл, садящихся на плечи.О, насекомый быт – холодный – пережившихсвой временный язык, приют по кичам ищет,свистит в свою дыру, суёт как в небо пальчик,сходящий, как в ак-бар, с ума ведомый, мальчик —стоящий под дождём в клубящемся Парижешевелит мёртвой жаброй. Мизинец неба лижетметель, всю тьму метель в корявом переводе,зашитая, как зверь, в крылатые подводы.О, муравьиный свет в подземном переходе,шатается анчар [от алкоголя вроде] —переодетый бог взирает на кончину[наверное, свою] и смерть прекрасно-длинна.(03/07/13)Колчак
У юной Росы Камборьо
Клинком отрублены груди,
Они на отчем пороге
Стоят на бронзовом блюде.
Ф. Г. Лорка
Соски срезая ржавою метлой,стоит у входа с неба часовой —он машет медленной [как будто бы кино]рукой кленовой этим за спиной.Приветствует [не то чтоб вялый Омск]входящих и ведущих в эту осьполуслепых [двудённых, как котят}и в свой живот кладёт их, в ровный рядна блюдо под палёною корой.Ещё [как будто даже молодой]один из мертвецов, как водомеркасуёт наружу руки – типа, мелко.Метла проходит [вся в бушлате чорном]и слышит сиплый говор в коридорномнаречии фанерной коммуналки,и покрывается испариной [здесь жалкостановится по-лагерному]. Чёткийповеточный досмотр ведёт дозорныйи каркает из тёмного бушлата,и публика [немного виновато]расходится к кругах сосков молочныхмоей жены – кровавой и непрочной,и плёнка рвётся [как в кино – два раза],зрачки срезая с глаз [как бы проказа].(10/0713)«Как хорошо в провинции провинций!..»
Как хорошо в провинции провинций!Где дым заранее заложен в наши лица —три рта плывут чеширские к заборусвинцовому, как нёбо. Разговоруздесь не начаться, потому что нечемнам прорастить его. По местной речи:башкиры – это местные индейцы,рекущие со дна – как бы ахейцы.Их бог исправен – высохший до сосен —передаёт заветы пароходу,одноколейке (разве только Северотсутствует везде [мы в это верим].Как хорошо под небом – без печалимолчать. Не веря, тишине. Не в праве.Лежать потопу поперёк – сквозь зубы,читать усы чеширские, и губычесать шершавым местным безъязычьем,портвейном трёхтопорным на свету.и если в тьме лишь светятся отличьято по-чеширски точно я живу.(12/07/13)«Переспелое небо, как тыблоко, ляжет к ногам…»
Переспелое небо, как тыблоко, ляжет к ногам,зашуршит, как незрячий щенок, что разыскивал соскуматеринскую в темной коробке – перетряхивал хлами ходил меж прозрачных вещей, и поскрипывал в досках.Начинается утро – точнее: отъезд – он – патлат,скособочен, как дом – за которым весь год не ходили,и вода прекращается – словом течёт по губам,и речёт пескарём, зарывшимся как поплавок, в белом иле.Переспелое небо. Сколоченный наспех сентябрь.Даже в камне [легко и надёжно упрятанный] воздухразливается по полу, словно стакан молока,Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.