- -
- 100%
- +
© Александр Петрушкин, 2018
ISBN 978-5-4490-5505-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«На высоте, в единственном числе…»
На высоте, в единственном числе,как выход в тесноту своих вагонов,стоящий проводник, что помнит теньпасущихся навстречу перегонов,торчащих, как коровы в черепахкамней голодных – с холода и мраза,мерцает словно ужас, а не страх,посередине космоса и глаза.На вылете из зрения – на мигон ощутил, что катится лавинойв него исправной жизни механизм,которая то кажется невинной,то длинной, как финальный ангел, тозамедленной, как хромосомы в кадрысложившись, переходят не на вой,на умолчанье голоса. Покатыбока дыханья тёмного его —он, показавшись зрению, вернётсяв своё – что несущественно – житьёсреди руин письма на дне колодца,на высоту, которая внизуне чует дна, проваливаясь вышепока летит не контур в пустотуа тёплое ведро – безвидно хныча.Он взял с собой назойливых синиц,которые с бумагой подгорают,пока что их двухкамерные рты —в рой медных пчёл воткнувшись– в стыд истают,пока здесь существует лишь пока,смахнувши слепоту в хрустящий хворост —гремит, несясь внутри себя – рекагоризонтальная, как изморозь,теперь уже не бойсяосы, летящей из проводника,сужающего саранчу до ямыкоторая привыкла дурковатьна языке неведомом базлая.когда её промоченный языкты выучишь – теперь, а не однажды —на высоте своей застыв в кирдык —как проводник от той и к этой жажде.На высоте – единственным числом —теперь без имени – прозрачным горлом – сновазадвигаешь – змеиным языкомпорезавшись о спрятанное слово.(01/02/14)«Не в перспективу, а скорей в экран…»
Не в перспективу, а скорей в экранвоткнулся ангел темноты, в стаканпластмассовый и земляной, как боже-спасименя, как в живота силкисвет накрошила дева через кожу,с которым под руки однажды полетит.Без изумления здесь на неё глядятподростки, что разучивают взгляд —когда вращаются кошачьи их зрачки —во снах непреднамеренно легки,и успевают погремушки птицстать оттиском озвученным тоски,когда не-ангелы, которых вовсе нетперелетают из своих тенет,махнувшись и причинами, и местом,скороговоркой замкнутой во ртусо всей смолой, с пейзажем, и суфлёром,свою не принимают правоту —пока вода внутри себя плывёт,как утка, что садится на животплаценту тонкую перерубая клювомсветящимся внутри, как эхолотвсё то, что с ними здесь произойдёт,там бабочка пронумерует чудом.Плывя по рёбрам виснущим, как страх,она изобретает новый прахи деву, крошки света, и попавшихв свои силки, как бронзовая теньэфирных струн, двух ангелов, что зюзюпинали под окошком целый день.И то, что здесь потом произойдётих не касается – втыкается как хроносв розетку, что стоит, открытым ртомсъедая кожи и стакана полость,как утка, что внутри воды плывёт,себе вскрывая – за мальком – живот,чтоб на гнездовье наклевать в нём хворост.(02—04/02/14)«И нереален стыд детей, когда во мне…»
И нереален стыд детей, когда во мнеони калитку открывают тьме,пока бегут, и – стрекоча в стрекозах —доят теней осыпавшихся воздух,и разминают слепоту в окне —перевернувшись камнем на морозевыводят мертвецов под руки в не.Ты не почуешь этого стыда,когда они оттуда и сюдаоткроют насекомого калитку(скорей сотри, как немоту, улыбку —пока течёт холодная слюда,слюна божественна и светится, как холод —хотя и падает, как снег, а не вода)и нереальна речь, что говорю,баюкая не тех, что жить в раюобречены, а тех, что веки срезавпочти как бодхисатвы, спозаранкувзглянуть в себя, как бы в воронку, в ранку —немеют в ужасе, как будто бы они —стрекоз неразличимые огни,чья речь молчит, узнав свою изнанку.Они, свердловских этих мертвецов,ведут по коридору, как отцов,по дырам скрытым в мокром моём телеИ что мне делать? если полетелиони – скорей ответ, а не вопрос —и двери заперты на крылышки стрекоз,которые заглядывают в щели.Скорей сотри мой влажный свет с плеча —кого поют здесь ангелы, смолчавзаразные, как тёплый Бог, беседы? —кто в эти хоры (в норы) кто поверит,пройдя в калитку? утеряв стыдапчелиный рой, кто падает сюда —в ребёнка, как душа (хоть может две их)?(19/01/14)Пятна
И грубое пятно песка на платье,на береге прозрачном без винырастёт, как дерево, и тянется обратно —за тенью лески – вдоль её спины,когда грядут крещенские морозыи кровь твердеет, осознав что кровьей имя, цифра, код бинарный, дозаи сада инфернального любовь.И грубое пятно из тёплой глиныв котором бьются птица, прорубь, глаз —в воде холодной плещется, как окунь,однажды проглотивший с жаждой нас.И мы плывем внутри его, как пятнаполопавшихся в небо комаров —чтобы вернуться в эту кровь обратно,на капилляры хрупкие зрачков,как альвеолы, что уже без лёгкихстремятся в птице видеть и дышать,как рыбаки, покинутые лодкой,вдоль за водой её по дну спешаткак тащит скарб свой то цыган, то плотник,то тот, который вовсе без пятна,то мягкое пятно на гулкой плоти,то гул без тела – в чём его вина? —то рыбья кость, что отрастила жабруи с ней плывёт по воздуху, чтоб в нёмиз голоса – росло лишь вдовье мясо —поймав то голос, то его пятно —как чайка, плавники свои профукав,играет в шашки с резаной водой,своей бумаги разжигая угол,чтоб деревом к себе же встать спиной,чтоб мир качался там, где эти пятнане обретают плотности иной,чем грубое пятно в песке без платья —то в ширину, то всей своей длиной.(20/01/14)«Записывая текст, зима смердит…»
Записывая текст, зима смердит.Надув живот пустой свой для аборта,надкусанное яблоко дрожити ждёт – как текст зимы – ещё чего-то.Его воткнут как в кроличью нору,хоры правы всегда до половины,до декабря, до херовой землии – до блевоты в алкоголь – невинны.О, текст зимы (точнее, декабря,точнее, Зины с правого подъездаточнее, схроны, где не умиратьмы учимся, записывая текст их.(18/01/14)«Вокруг – ни живы, ни мертвы …»
Вокруг – ни живы, ни мертвы —в засовах бродят двойникии, собирая свет в животживой – несут перед собой,жуют беременность свою,в полёты смертных птиц сминают,и оказавшийся в раюмой черновик пылает с краю.Пылает с краю – изнутрии, языком его касаясь —мой недоверчивый двойник,порхает по границе лая.Окрестных каменных собакщекотку ощущая в горле,он ждёт когда, как рыба, яздесь окончательно оглохну,и поплыву, в воде ночной,плавник свой пробковый топорща,где мой двойник мне строит дом —ни жив, ни мёртв – а что попроще.(21/01/14)«В просветах фотопленки негустой…»
В просветах фотопленки негустойя вижу руки тонкие – ко мнеони – по правилам не русского, но Брайля —текут и плечи сглаживают тьме.Ты понимаешь, что не договорменя здесь держит? – ожиданье чуда,цитаты, что присвоил я себе,как будто бы кузнечик – и в том чудо.И в том просвет – читай: не свет, но дымпод ледяною коркой, целлофаномотсвечивает – стукаясь в окно – как бы оленьв мой дом пришедший ранос той стороны, где жидкие холмырастут внутри у почвы – не бессмертны.Что хочешь взять с собой? Возьми, возьмижужжание воды, замёрзшей в петлидыхания парного оленятв ключах у заблудившегося леса,который бродит там, где жест меняоднажды разомкнет, лишая веса,в просвете тела различив окно —где свет летит вослед, а не вдогонку —пока что камень на плече – пернат —разматывает, с глаз снимая, плёнку.(23/01/14)«Слышишь? Стук слабеет в двери…»
Слышишь? Стук слабеет в дверизалежавшейся листвы.Это – прежде чем поверить —оказались мы мертвы,это прежде чем – как яма,смяв в кармане Чилябонь —Бог кружится, без изъянагрузчиков слагая вонь,и стучат в ногтях их рыбы,что мигают, как конькидетворы, нырнувшей прямов корень ледяной реки.Слышишь, как потеря слухапроникает в этот хор,в стук – что падает сквозь руки —словно тёмный коридор?Это – прежде чем под локти —будто он ещё предмет —коридор ведут под руки —ангелы, которых нет.В коридоре свет – растерянкак листва в саду – стоитна одной ноге с уродом —как наколка – уступивсвоё место снегопаду —вертикальному, как смерть…стук слабеет – как наградаи возможность рассмотреть.(25/01/14)«На шерстяной спине тумана …»
На шерстяной спине тумана —ещё бессовестный – щеголгнездо достанет из кармана,как осень оказавшись гол.Он, пар с наркозом распивая,сидит в качелях – как словарь —то ночь себе не выбирая,то понимая, что попал,то – принимая, что умрёт он,когда, набрав на клюв тоски,под тёплым запахом озонаснесут его в своё ни згизапрятанные мирмидоны —на переносице очкиутроив шерстяной слюною,которой не было причин,которой не было, и – жаждуразматывая как словарь —висит щегол уже не нежный —как смертность, что себе наврал.(26/01/14)«Вытягивая – вслед за ливнем …»
Вытягивая – вслед за ливнем —щенячью шею с головой,стоял мороз, как тополь в листьях —вдоль переполненный толпой.И О тянулось длинных вёдер —зависнув, где терялся свет,как озеро, нырнувши в норы —в земле успело зачерстветь……и восковые спрятав руки,мороз, как бабочку в губах,несёт от неба парашюты,сгорая в тощих мотыльках,растягивая тьму – как мясоосеннее – осиротевв подводе ливня прячет званьеи кутается в звонкий мех.(27/01/14)«Светает – пробуждаясь – птица горла…»
Светает – пробуждаясь – птица горла,шифруясь в перьях плавкой черепицы:у каждого пера – собачья морда,и каждой морде пробужденье снится.Вот угол морды мёртвой разорилсяот – в сеть её попавшего – уловаиз шариков дыхания – раздетыхдо плавников случившегося слова.И звук касается – как языка – дорогии пятачок несёт в своём кармане,шлифует тень, как черепицу – клюнет,и – как рубец – на эхо глины встанет.(28/01/14)«По ветке воздуха, пускающего корни…»
По ветке воздуха, пускающего корничужого диалекта в мягких лёгких,шагает ошибающийся, вовсене нужный – от того, наверно, лёгкий.Премудрости крещенского народцаон выучил, как письмена по воску,тоскуя, раздвигая снегу губы,который будто тень в себя убудет,зарывшись в сумерки, как в голову собачьюзарылась темнота – звенит, как сдача,и машет голубем, звенящим, как монетка —попавшись в прорезь воздуха на ветках.(29/01/14)«И снег скрипит, скрипит, скрипит…»
И снег скрипит, скрипит, скрипит,вниз ускоряя шага шрифт —две тысячи тринадцатьзакончилось, как будто вёрст,и каждый вечер, как вопрос,звезда за небом светит.И снег метёт, метёт крюком,рисует каждому окнов многоходовом доме,и всякий бешенный спит пёс,и свитер носит как доносо холоде и коме.И катится багровый комто под дыханьем, то на холм,входящий, как в затоны,в собачий люд и божий хлад.Ты не сумеешь досказать,как в горле водкой звонывверх расширяются, как снег —идущий почему-то вверх —от времени светлеет,как вытрет губы мокрый шар,переходя на скрип и пар,как человек и всходы.(12/11/13)«В три этажа лежащие в воде…»
В три этажа лежащие в водеворкующие будто духи святы жабы —то пальцы неуместные свои, то одыпо песку – в которых ждали —употребляют как хлеба, сосуттри этажа земли внутри слепящей,воркуют, будто дух святой в них влип,и светятся в раю, как будто счастьеим несущественно, а значит и – легкоделимо, резано на сизом пепелищеи роют темноту перед собой,и, мошек разложив как партитуру,они берут смычки у мертвецов,которые лишь прорастут в осоке,уже несут в лице перед собой,понятные стеклянным жабам сроки.И вот архангел, что спустился к ним,за мошкариным роем некошмарным,перста всем мошкам вкладывает в нимб,и к этим пальцам прилипают жабы.Им надо говорить, не медля, с нимна языке воды безязыковой,как колокол и всё, что есть за ним —хотя, что есть, то непременно голымлетит на свет, который мягким ртом —как кошка встав росе на четвереньки —кусает то, что падает углом,стирая тело, начертанье, плечи.И что с того, что все три этажапологих жаб, своё несовершенствокорябущих, не спят – хоть спит водаи оскорбляют тем её увечность.И что с того, что жизнь здесь хороша,что мертвецы играют им синицу,что жабам жалко жизнь держать меж лап,которая – в итоге – джиу-джитсу,что всех задушит тёплая зима,которая с архангелом заходитв их новый дом, как рождество когдаспасает он, хоть повода нет вроде.(13/01/14)«Так хоронили Плюшкина, в пьяный снег…»
Вадиму Балабану
Так хоронили Плюшкина, в пьяный снегклали его – чтобы под ним столы.Нимб разливался – у пчёл под горящим желткоммалоизвестный Плюшкин всех хоронил.Выжил и ладно – чтобы итить куда? —защебетать за собой приходящий свет —взял бы в ладони и завернул себя:– Лучше уж тут – где пьянои полый цвет.Так хоронили Плюшкина – он хоронилмаленьких пчёл, жалящих свет, и сквозьнимбы летали они – как игла сквозь нихи рождества канун, и баранов дым.Плюшкин покинулсвой бесконечныйпост.«Перемещаясь в суточных своих…»
Перемещаясь в суточных своихпайках друзей, не пишущих мне письма,как бы лицо слепых глухонемыхощупывал и – ранками сочился,стекая в эту пиксельную дрань,у монитора затыкая течи,любая электрическая дряньприкосновений атомарно хочет.Наполовину верный смерти – явсё же держусь за этих половину —пока живых сюжетов без лица,впечатанных в прижимистую глину,впечатанных в кисельный, как экран,на первый раз (как воскресенье) черныйуже не мёртвый высушенный хлам,жужжащий в проводах по первой ходке.Перемещаясь по его лицу,как зек в бараке, надрываю лица,и из конверта пайка настаёт —и в мокром сердце кружится и длится.(2/01/14)«Каким бы не был дом, но он был бел…»
Каким бы не был дом, но он был бел,как хлебный дым, размокший в ожиданьеещё троих, которым от всех деллишь дождь и дым, и дым ржаной остался,как след от робота на твёрдом языкеу ящерки, оставшийся от Бога,пиши, метла, ещё один с петельсорвался, чтобы полетать немного —смотри! – сверкает белой кожуройещё один, когда за минус двадцать,когда и Комадей уже не тоти ангелы, коснувшись, оторватьсяуже не могут – веки разлепив —и надорвать глаза свои по краю,оставив их, как тьмы черновикии, радуясь, что я их не узнаю,что Комадей совсем уже не тот —каким бы не был дом, но вышел белымиз всех восьми дурацких местных школ,как бы мудак, шагающий за хлебом.(04/01/13)Предчувствие пейзажа
Закроешь глаза и зреет тебя забытьдерево за окном. Через 30 летшишка – слетев с него – сможет меня убитьи от того, как циркуль, разложен след.И потому – узнав твои сны – не яим ужасаюсь, зачёркиваясь – окнотрещину дало как кинескоп, устав,кончил собой, ощутив – как тоску – лицо.И потому – штырясь под ночь – пейзажкосит под дурку и зайцем во тьмах бежит —вот отчего bлядующая рекато ли орёт халдейкой, то ли под ним скрипит.Что наскрипачат они – это ещё вопрос,который – как будто Пермь – между длинных ногрозой алеет в месячные своивозможно, что первые, не отмотав весь срок(03/01/14)«Доеденный лисой собачий лай…»
Доеденный лисой собачий лай,подобранный – где лыжник леденцовый,на палки продевающий снежок —летит как тень с оторванной спиною,летит, сужаясь в эхо, тянет R,в дагерротипы встав на половину —когда пойму и эту чертовщину —ты зашифруй меня скорей, скорейчем эта необъятная странана клетку влезть почти по-черепашьиуспеет, путая следы сякой судьбой —что, если вдуматься – вопрос почти вчерашний,Что слухом видишь? – пса с собакой гулнеразличимы тёмной тишиною —и если лыжник только что заснул,лыжня его становится нороюширокой – как бывает снегопадрастёт над людом местным и неместным,когда его какой-нибудь бомжакв окошке наблюдает слишком честно.Рассыпавшись, вернутся, как фонтан,два тополя, запутавшись в кафтанахдетишек, что скребутся в рукаваху воздуха морозного. Как ранкане заживает голос тощий мой —доеденный, как время, ненадолго —бежит лисой с оторванной спинойи лыжник спит пока ещё негромко:когда – открывшись сбоку – ему богто в морду, то за спину мёртво дышит —не приведи, Господь, так долго жить,чтоб довелось – и вымолить, и выжить.(05/01/14)«Лишь несёт молчание. Я чаще…»
Лишь несёт молчание. Я чаще,чем возможно, скатываюсь к чаше —ничего, что ты ещё исполнишь [?]что со мной как будто бы ты можешь [?],и звезда горит не как прощанье,а его во тьмах лишь обещанье,обещанье пирога с уловом,из коросты собранного, слова,из проказы, слепоты. С порогапримешь ли [?] хоть принесу немногопримешь ли [?] дары овса и мёдахворост слов из каменного свода,умножая голод мой до светагорлового [местных птиц], ответанаблюдая стебель родникау младенца меж овец, у света,где, как кровь, растут глаза отца.(06/01/14)Сверчок
То неизбывная старухав себя посмотрит через крайи выдохнет: опять разруха —что тоже рай,то сядет мне слепойи тёплый – как шея дерева – сверчок,то в дом покажется огромнымего щелчокпо мягкой ветке. Над морозомнас видит сони просыпается негромкокогда подрос.(08/01/14)«В паренье снега…»
В паренье снегавидит человек,как будто в гнёздах,отпечатки Богав глазах – у снега —очепятки – берег – брег,считавший ожиданиеитогав скрипящей —будто лодка – спит —качель – раз-два-и три – икрылья оторвавши —у стрекозы – уласточки – метель —в парах сугробов – ходит —отозвавшисьна белый голос —на пчелу – в окне —которая лежит к нему —прижавшись —как будто быв налившейся груди —пчелы – плывут – качели– земляные —у зимних ягод —склёванных в ранет,плывут – крайзадержавшие у светакачели земляныев улей свойи пальцы – точно камни —соляные.(07/01/14)«О, утро осени моей…»
О, утро осени моей,когда могу я говоритьс тобой в открытое окно,хрустящий воздух – как пёс – пить —где – с окровавленным лицом —нам осень мордой ткнётся в грудь,в своё витражное стекло —посмевши наконец взглянуть —в до-человеческий языкприрод отсутствия тебя,чтоб намертво обоих сшить,в своей гортани шевеляключом несмертие моё,входило в мой кипящий сад,где раскрутило колесо,свернув, как вещь свою, назад.(09/01/14)Прохожий
Александру Павлову
Или ангел отвердел здесь,обернувшись в человека,или в этом тёмном лесеостаётся только веко,лишние детали сбросив,в облаках летит игрушкой,у которой – между листьев —взятая на память стружка,у которой, где-то в пахе,женщины остался запаходинокий как мужчинаи прозрачный, чтобы плакать.Или ангел отвердел здесь,языком поранив горло,или стал он человекомот чего ему так мокро,и ощупывает рукинезнакомые с началаи солёную щетину трёти смотрит, как причалитв первый раз его автобус,И, агукая в печали,срёт ему на туфли голубь,чтоб они не заскучали.Или ангел леденеетили это веко, вздрогнувзакрывает ему дверии гулит, уже замолкнув.Его улица большая —как бы трамвай не по размеруудлиняется в русалок,тащит нахрен, в смысле к небу.И в пальто себя закутав,смотрит в женщину прохожий,как Эллада на цикуту,на свою же смерть похожий.(10/01/14)Снегопад
Едва застынет зверь мой коридорный,отмоет тень полы – оставит поле —абзацы по углам – как бы снопы,которые замёрзли в этой доле,которые рогатый морщат лоби наблюдают спрыгнувшего зверяне моего, но имени Его —стоят, как чайки в людях и не веря.И тот, который вертикальный, зверьсвет сохраняет в непрозрачном мясе,соломенным быкам срезает лоб,лицом невидимым своим —зиме прекрасен.(16/01/14)Челябинская комедия
поэмка
Как рыба силясь говорить,когда уже в лотке сидит —и пузырятся жабрыу продавщицы от того,что пенно внешне и теплов челябинском базаре,так мимо их плывёт Миассв самом себе и мимо нас,как Данте к черной Сарре.Здесь где-то дочь моя живётсвой тонкий обхватив живот,свернувший к полой жажде,в котором свил базар вокзал —как бы мальки ещё он малс ЧЕГРЕСа до СвердловскаИдёт вдоль взвод почти мужчин,чурек плетётся из корчмы,с прохладною винтовкойлевей золы, южней берест,он будет жарить из небескомедии, из воскаон выплавит свой новый лес,и земли встанут на дыбывдруг ощутив своей судьбыгоризонталь и плоскость.И кости рыб сожмёт Миасс —как часть игры – летит КАМАЗи ни о чём не просит.А на руке моей щенок —как тень в полудне он высоки спрятан средь колосьев.И в пустоте идёт Дебил-Механик-Движитель светилЧилябонского солнца.ДЕБИЛВот я, учитель этих пчёл,несущих мёд из языков,как мальвы и пастушки —они растут в своей среде,рыдают где-то в сентябреи умирают просто,так просто – как старик умрёт,узнав себя наоборот,с изнанки и снаружигуляя в наволочке он —уже почти один озон,а станет ещё уже.И воздух мягок, будто пруд,и взвешен, как в исподнемодет, на мальву, что жуютпрыщавые пастушки,что мчат ко мне на всех парах —пристойны, сладки, жуткиВот я – учитель языкови ученик их – как коньковоставленные слепки —они всё смотрят на меняи за руки пчёл теребят,и лижут пальцы редко.Свобода! – мне кричит старик.Тут, понимая, что он влип,он смотрит в гору робкои всходит [как бы среди вань]такой худой, что рвётся тканьу мирового зданьяперехватив дыханья.СТАРИК:Я вышел из себя,как тропы вслед за зверем,и лесорубы, лес коля,всё двигались за лесом,по кругу двигался театр —введенский с заболоцкимругались, чайником шипяв прозрачном отголоске,и распугали пчёл – они —шурша, как будто мальвы,скрывались там, где плыл – как дым —дебил и номинальныйпридурошный, мой славный лес,в челябинском Париже —из всех возможных в мире местон выбирал, что ближе.Он выбрал! Выбрал этих, ктозаштопал мир, как саван,как продавщица дохлых рыбс искусственным дыханьем.Нам всем отчаянье дано —как ложка или вилка,и спит над миром это днои дырка его с крышкой.Я вышел из себя и шёлкуда глаза, как нитки,меня вели к скрипящей тойединственной калитке,где явлен, как бушлат, мне былотравленный в ночь киник,и лаял мёд вовнутрь пчелой,которую мне кинет.МЁД:Вот два дебила, солнце вотпишу письмо наоборот,куда нас ссылка заведёт,и заведут детали.Моя пчела всегда внутри,но если идиотов – три,то всё – хана печали(не надо! – откачали).О, как скрипел мой медогон,в руке качая соты, ондо капли былпроявлен,как бы часы, как часть весовчьи чаши помню словно рот,и тёмное молчанье —у мальвыутром ранним —вот два дебила пьют чифир:на индигарке спит одинвторой встаёт как в восемьс ответом что не просят.О, как скрипел мой медогон,недогнанный, идя в загон,поскольку мчались лосикак тройка через осень.И грач молчал, и пел камыш,дебил смотрел в пчелу, как мышьи плакал сквозь ладонис пчелою, что не тронет.(11/01/14)«…но фрагментарна смерть – диагональ её…»
…но фрагментарна смерть – диагональ еёпохожа на корсет для позвоночныхизображений хакеров – в когоони рядились в матрице непрочной,когда – войдя в ещё один фрагмент —месили Гончарова, с киноплёнкойшлифуя в лбах своих холодный поти утонув однажды вместе с фомкойна середине, что не перейти —но можно пересечь и выжечь хатыи что скрипит под сумерки – не дверь? —но тоже вполовину виновато…что даже мамы, наблюдая нас,не узнают в падении, конечно,того – что пашет, изымая газих сыновей, плашмя бегущих в вечность,без их советов в позвонки еёвпаявших дочерей своих и тени —почти умерших жён – что за стекломсвоих вагин летят почти беспечно,И мне – как не поверить – мне теплоот их голодной и смертельной фени,чья тень маячит стриженным лобком,хотя и вовсе это не по теме,хотя диагональ её ворон, на наштыдымский, не-переводима,и хакнутая матрица, как домне незаметна, а вообще – безвидна.(14/01/14)«Жук-плывунец, свернув свой шар…»
Жук-плывунец, свернув свой шарподводный, шарит – как слепыевнутри своей потьмы – зажавмеж пальцев света половины.В жаре из сумерек еговоды мохнатой и голоднойглазеем в свой оживший прахи узнаём себя на плотнойкостистой кожице его, в шарепод ножкой отраженном,где от лица осталось Ои алкоголь неизъясненный.(22/05/14)«Пока имитирует смерть здесь жизнь …»
Пока имитирует смерть здесь жизнь —точней, умиранье её – стенаползет и движется вдоль и вниз,будто бы свет в ней достигнул днаи оттолкнулся шестой ногойжук-плавунец – полежал и встал —вышел, как смерть, из меня другой —тот, что под кожей моей шуршал.пока имитирует смерть стоп-кадри в насекомом гремит со мной,с тёплыми банками, рот зажавуже некрасивой своей рукой,чтобы осокой из тьмы сосать,в её комариное встав чело,чтобы свет из неё собратьхотя бы звериный, как чутьё.Пока имитирует смерть метель,детей в кроватях, мою жену,я не могу оставаться здесь,её оставляя совсем одну,когда заигравшись со мною в жизньона идёт по моим следам —хочется дать ей сухой воды,ангелам дать по пустым губам.(15/01/14)«Выуживая мелочи со дна …»
Выуживая мелочи со дна —гремит деталям, развёрнутыми вглубь,где глубина – до извести темнаи содрана – как будто зрелый лук.Рыбак с мальками ходит поперёк,мигрирует по льду над головою —как от земли оторванный клочок —всплывает астмой поделённый вдвое,вытаскивает сеть, как будто светупруг как местность – та, что безымянна,поскольку есть и крутится предметведомый, незначительный и главный.(30/01/2014)