Ночь 0, Глава 1,
полная таинственных незнакомцев, незапланированных сделок и бытовых вопросов, как вывести пятна крови с подола юбки.
40-II-1878.
Первая вспышка озарила город. Сегодня – тактриновый. Свет зыбкий и выцветший. Улица, как полагается, сначала затонула в золоте, но вскоре, обнаружив его чрезмерную театральность, перешла в сероватый янтарь, в бурый, а затем и вовсе – в утешительную тьму морока.
Жители Скоркоса (те, у кого было хоть капля здравого смысла и приличий) спешили исчезнуть с улиц. Решётки витрин опусклаись с достоинством, таблички на дверях переворачивались с видом лёгкого неодобрения. Часовничары, неизменные спутники вечера, крутили ручки фонарей с деловитой торжественностью – цивилизация, несмотря ни на что, не должна прекращать тикать.
Новая вспышка. Отсчёт — раз, два, три… восемь. И медленное затухание. Так будет весь вечер: три такта тьмы, как минимум. Странно, как быстро человек привыкает к синкопам света, если за них отвечает городская мэрия или Министерство светификации и сумеречного спокойствия.
Тем временем город, вопреки предостережениям упомянутого Министерства, оживал – с тем неприличным воодушевлением, какое обычно демонстрируют дети, оставшись без надзора. Днём в Скоркосе запросто можно было увязнуть в вязком, бездонном бюрократическом болоте справок, предписаний и предупреждений (редкое изобретение, позволяющее предупредить то, что ещё не произошло). Зато, когда окна министерских зданий гасли и двери чиновничьих кабинетов запирались на засовы, Скоркос, наконец, мог выдохнуть с облегчением. А вместе с этим – из подвалов, щелей и бликов в витринах – начинали выползать тени.
На углу улицы показалась фигура, напоминающая человеческую в той же степени, в какой плохой портрет походит на оригинал. Тень опиралась на единственную из имеющихся ног и прислонялась к стене с такой драматичностью, будто репетировала роль в трагедии. Её спина была нелепо широка, рука напоминала треугольный щит (с намёком на воинственные амбиции), вторая – отсутствовала.
(Следует отметить: отсутствовала – значит, была оторвана. И хотя непременно найдутся те, кто с твёрдой уверенностью заявят о неуместности использования медицинского термина к тому, что не обладает плотью; в отсутствии подходящих для ситуации слов это служит удовлетворительной альтернативой.)
Этот нелепый факт (отсутствие конечности у тени) порождал в равной степени и ужас, и сочувствие. Как неудачный пуддинг, выставленный в центре стола на собрании тайного читательского клуба (ТЧК), где все из вежливости молчат, но каждый внутренне скорбит об испорченном десерте.
Тень, как и все достойные модели, не отличалась стабильностью. Морок, из которого было соткано её тело, статичен и одновременно пребывает в постоянном движении. В этом и заключается главная сложность в фотографировании этих очаровательных существ – запечатлеть шевеление тьмы во тьме.
Омограф в моих руках нагревался и булькал терпеливой готовностью. (Ничто так не придаёт уверенности, как хорошая шляпа и омограф). Шёпотница чиста. Капсула с солнечным порошком заполнена мелкими, сияющими в темноте кристаллами. Кровяная соль не самого хорошего качества, но разве это повод менять планы на вечер?
Оставалось лишь приблизиться достаточно блищко, чтобы разумный риск и избыточная законопослушность поменялись местами.
Тень отреагировала на моё присутствие. (Каким образом сгусток морока вообще способен видеть – вопрос из числа тех, что приличные люди не поднимают за дересртом, даже если он не очень удачный.)
В верхней части её тела имелось отверстие. Не вполне чёрное, нет – скорее… хм… полупрозрачное, тоскливо-серое. Именно оно и повернулось ко мне.
– Ран-нен… – прошептала тень. – По…мо-ги…
Улица, как водится, была пуста. Впрочем, иное было бы удивительно – граница парка и кладбища редко полльзовалась популярностью после заката. Люди по-прежнему предпочитали не забредать сюда в тёмное время суток, несмотря на заверения Министерства, что все ночные происшествия давно запрещены и вычеркнуты из отчётности.
Моя мать всегда считала дурным тоном вступать в беседу с особами, у которых отсутствуют конечности. Особенно, если они нематериальны. Но, как известно, ничто так не располагает к откровенным беседам, как молчаливая поддержка усопших и полное отсутствие зловредных грешников, готовых немедленно судить чужие секреты.
– Кто это сделал с тобой?
– Грх… гр… Бо-ль…но. По-мо-ги.
– Что я могу сделать?
– С…с…
– Я не понимаю.
– Сде-л-ка.
– Что?
– Об-ме…н. Же…ла-ни-е.
– Ты предлагаешь спасти себе жизнь в обмен на моё желание?
Полупрозрачное отверстие одобрительно шевельнулось.
Разумеется, моё сердце наполнилось сочувствием к бедному существу. Чёрный сгустки вокруг глазного отверстия всколыхнулись, как будто вытекающий из тела морок приносил глубокие страдания. Фигура тени сжалась и задрожала, когда очередная вспышка фонаря скользнула по мантии, в которую тень была облачена.
Существо передо мной испытывало боль и не могло её скрыть. Оно просило о помощи. И я… У меня не было права отказывать. Меня всегда влекло к теням. Хочется думать, что дело в семейной склонности к эксцентричности. Но правда – в моей правой руке. С того дня, как тени впервые заговорили со мной, начался мой путь на ту сторону.
– Ре-шай. Он… и-дё-т…по…сле-ду… Гр…е-ш-ник.
Ах. Преследователь. Своевременное уточнение. Очаровательная конкретика, полная, как бы выразилась моя мать, индивидуального эсхатологического ожидания.
– Хорошо. Ты можешь пойти со мной.
Тень не сдвинулась с места, не решаясь пересечь очерченную светом границу.
– Ты слишком слаб?
Тень одобрительно вздрогнула.
– Понимаю. Неприятно, когда собственная физическая немощь становится непреодолимым препятствием мобильности.
И тут – чудо. Из тьмы, с возмутительным спокойствием, высунулась рука. Настоящая, из плоти и костей. Цвета потускневшей меди. И без каких-либо предварительных договорённостей потянулась ко мне. Следом из морочной мантии буквально выпал человек. Волосы цвета ржавчины, красный потёртый плащ – он пошатнулся, шагнул… и самым неприличным, театральным образом рухнул прямо в мои объятия.
Тень исчезла. Испарилась. Растворилась в угасающем тактриновом сиянии.
Остался только незнакомец. И кровь – уже настоящая, густая, требующая бинтов, а не философских размышлений, – лилась из его плеча на мою одежду. С той буквальностью, которая заставляет хороших леди падать в обморок. К счастью для всех участников событий, исполнительница главной роли обладала стойким духом, сознанием собственного достоинства и полезной привычкой сдерживать вопли.
* * *
Глава 2
3-III-1878.
Прошло пять ночей с тех пор, как у меня поселилось нечто.
Я пишу “нечто”, поскольку приличного термина для описания подобного соседа у меня пока нет. Тень, поглотившая человека? Или, что вызывает даже больше затруднений, человек, добровольно уступивший свою форму тени?
Стоило нам добраться до дома, как рыжеволосого мужчину – довольно привлекательного, в той угловатой, слегка беспардонной манере, которую иногда ошибочно принимают за обаяние – окутал морок. И, следуя дурной привычке не вдаваться во всякого рода объяснения, он уступил место знакомому силуэту: одноногому, однорукому и крайне неустойчивому.
С тех пор было перепробовано больше средств для выведения пятен крови, чем поданных испорченных пудингов на стол ТЧК за одну неделю. И если одно из этих обстоятельств помогло очистить пятна с подола репутации, второе, наоборот, отбрасывало на неё тень. (Да простится мне столь очевидный каламбур.)
Тень, к моему разочарованию, больше не разговаривала. Она просто… следовала. Повсюду. Кухня. Туалет. Спальня. Как самая настоящая… тень.
Единственное место, куда мой молчаливый спутник не отваживался отправиться, – улица. Свет – дневной или ночной, ритуальный или светский – жалил его с таким изяществом, какое недоступно даже для столь просветлённых умов, что можно встретить на трибунах Городского Совета. Но, надо признать, их неспособность к слабоумию никто и не ставил под сомнение.
Тень передвигалась на манер весьма решительной гусеницы. Опираясь на руку в форме щита, она переваливалась, балансируя на грани сокрушительного падения. С каждым днём её движения становились крепче, вывереннее и элегантнее, в чём я вижу устойчивую положительную тенденцию.
Тень провожает меня и встречает. Стоит в окне, чёрная и неподвижная, как добропорядочный советник за парламентской трибуной. Молчаливый силуэт в окне.
Я испытываю… любопытство. Как натуралист к бабочке, как шляпник к новой ткани, как грешник к возможности исповедаться без свидетелей. Это чувство всегда заканчивается одинаково – знанием, за которое потом придётся платить.
* * *
Глава 3
4-III-1878. Вечер.
Мы находились в мастерской – моей, разумеется, хотя тень вела себя так, будто имела не меньшие права собственности. Здесь царил холод без движения: плотный, как ткань, готовая к раскрою. Сквозняков не было, но воздух резал не хуже лезвий ножниц. Полки сгибались под тяжестью коробок с костями, черепками, кристаллами соли, лентами и тканями, нитей и перьев и инструментов.
Тень нависала. Тень наблюдала с завидным рвением архивариуса, взявшегося за каталогизацию пыли на полках, и с той же пугающей сосредоточенностью. Это слегка раздражало – примерно как если бы чей-то чужой взгляд внимательно изучал ваши руки, пока вы выбирали последнее пирожное в витрине – с избыточной долей участия.
– Как мне тебя называть?
– М?
– Ну не могу же я вечно назвать тебя “тень”. Или “кошмар”. Или – “эта штука у двери”. У тебя есть имя?
– Еш.
Хоть что-то.
На этом наш маленький салонный вечер, столь же душевный, сколь и бессмысленный, рисковал быть официально признанным моим очередным провалом. Еш вернулся к любимому занятию – молчаливому наблюдению. Он напоминал учёного, решившего понаблюдать за чайником, не веря в существование пара. Возможно, в его системе взглядов вода испарялась исключительно из соображений вежливости.
Игла в моих руках резко проткнула фетровую плоть, сделала стежок. Затем ещё один, и ещё.
Подрезать края. Проутюжить. Задать форму тулье, обработать спиртом, обжечь горелкой. В этих действиях было нечто ритуальное. Утешающее. Манипуляции, столь знакомые, что их можно было выполнять с закрытыми глазами, если бы не прискорбная склонность тканей к возгоранию.
– Как тебе?
Еш всё равно здесь. Почему бы не поддержать иллюзию полноценного диалога?
Тьма в его силуэте пульсировала – живо, с нервным напряжением. Один-единственный глаз, полупрозрачный, смотрел на меня так, как смотрят на соседскую кошку, уличённую в краже сливок: с упрёком, смешанным с лёгким восхищением её дерзостью. Или моё воображение просто рисовало эти образы, и его взгляд никак не менялся. Как бы то ни было, тень склонилась над обожжённой шляпой и прошептала:
– Зачем?
– Это часть процесса. Шляпа становится твёрже, держит форму. Края не осыпаются. Можешь потрогать.
Нелепо – предлагать тени тактильное взаимодействие. У неё, строго говоря, не было ни кожи, ни нервов, на которых можно было бы сыграть. Только… намерение, плотное, как хорошо завязанный узел. Но если все предыдущие намёки были благополучно проигнорированы с упорством, достойным Последнего судьи, то теперь следовало озвучить факт, отвергающий любые иные интерпретации: Еш не был обычной тенью.
Мантия на его груди раскрылась, и из черноты выдвинулась рука. Знакомая, но… нет, не совсем. То была другая рука.
О, признаки этого едва уловимы, но бесспорны – и потому куда более тревожны. Пальцы – длинные, как у портного. Кожа – гладкая, будто её только что выстирали и хорошенько проутюжили. Но главное – большой палец. Его положение неоспоримо свидетельствовало о том, что рука была левой, а не правой. При нашей первой встрече этой руки не было. Этот факт так же хорошо отпечатался в моей памяти, как пятна крови на подоле.
А теперь – как ни в чём не бывало, имелась в наличии!
Вместо уместного для подобного жанра испуга в моём репертуаре имелось… не спокойствие (было бы тщеславно претендовать на такого рода чувство). Нет, любопытство. Страстное. Оккультное. Торжество наблюдателя, обнаружившего перемену в наблюдаемом объекте.
Как в тени мог укрываться человек? Или – наоборот?
Всё указывало на симбиоз: тень не возражала против человека, а человек – против того, чтобы жить внутри оболочки из морока.
Хорошо. Допустим. Рыжеволосый мужчина действительно там, в глубине.
Но зачем?
Моё существование вряд ли можно назвать увлекательным: изготовление шляп, редкие прогулки в такие часы, когда улицы становятся пустыми декорациями после бала. Раньше ещё была коллекция. Социальные связи… скажем так, они существуют. Но всё же это было куда предпочтительнее постоянного пребывания в… Впрочем, где он, собственно, пребывал, когда не тянул руки к чужим шляпам?
К счастью, поблизости не нашлось ни одного авторитетного лица с материнским инстинктом, который вступил бы в преступный сговор со здравым смыслом и тем самым убил бы во мне всякое жизненное любопытство. Поэтому – да. Меня распирало. Человек. Носящий. Тень.
Он провёл пальцами по шляпе. Осторожно, почти трепетно. Почти с восхищением.
– Ха, интересно, – произнесли Еш и тот, кто обитал в нём, враз, но не в унисон. С небольшим эхом, будто звук шёл из-под воды.
Голос разнёсся по пустому дому. Холодному дому. А рука втянулась обратно, и передо мной вновь стояла тень. С безмолвной грацией шкафа. Всевидящем и немым.
– Не хочешь поделиться со мной чем-то?
Тень ответила молчанием.
Пауза затянулась настолько, что вторая была готова к обжигу. Жар заставлял фетр покоряться форме, как общество – принятым нормам. Огонь рисовал узор – каждый раз новый, как бурлящий в теле Еша морок. Своего рода сотрудничество, если задуматься.
– Внутри тебя – человек. Я нахожу это… необычным.
И решительно выходящим за рамки, установленные Министерством жилищной политики Скоркоса.
– Гр…еш-ник.
– Как он оказался внутри?
Еш проигнорировал мой вопрос.
– Он напал на тебя?
– Гр… Еш… Ник.
Слово повторялось, как запись в треснутой шёпотнице. Складывалось впечатление, что Еш не хотел рассказывать ничего об этом человеке. Или не мог.
– Он запрещает тебе отвечать?
Молчание.
Пламя погасло. Вторая шляпа – дымчато-зелёная, с тонкой вышивкой и вуалью из обожжённых перьев – вышла усталой и благородной, как портрет прабабушки. Упрямая, выцветшая, полная характерной стойкости антиквариата, пережившего и бунт, и семейный скандал.
И тут Еш прошептал:
– Же…лание.
Ах. Конечно. Сделка.
Просить у тени исполнения желания в обмен на чужую жизнь – мягко говоря, неучтиво. Особенно без визитной карточки. Но сделка уже состоялась. В тот момент, когда Еш переступил порог моего дома в портовом районе. Но чего, ради всех неосвящённых архивов, можно желать от сущности, у которой нет ни тела, ни потребностей, ни даже страха перед налоговой отчётностью?
– Я хочу поговорить с человеком внутри тебя. Таково моё желание.
Конечно. Заставить выдать тайну. Зачем желать меньшего?
– Оп-пас-но, – прошептал Еш.
* * *