Девять кругов рая. Книга первая. Он и Я

ДЕВЯТЬ КРУГОВ РАЯ

КНИГА ПЕРВАЯ

Все имена и фамилии изменены

Любые совпадения случайны

ПРОЛОГ

Жизнь меня учила. Одно время, например, у меня дома стоял фарфоровый кот-копилка. Я думаю, что копилку в виде кота мне купили потому, что по гороскопу я тоже был Кот. И с этим котом как видно у нас была кармическая связь. Когда мне хотелось сладкого, я подходил к копилке, тряс её, выковыривал иголкой из щели деньги, а потом шёл в магазин и покупал себе сладости. Я думал, денег в копилке много и исчезновение части никто не заметит. Но однажды мама, придя с работы, хорошенько тряхнула кота, а потом сказала удивлённо: что –то маловато. Ты берёшь что ли оттуда? Не умея врать, я отвёл глаза.

Вечером отчим показал мне, как реагирует на воров наше общество, сняв с себя ремень, и вложив в кота недостающее через мой зад. После этого на бедре у меня надолго осталась память об этом событии – два лиловых подтёка от ударов солдатской бляхой. Но я не стал паинькой сразу. Для этого нужно было время.

Годы, о которых я пишу, были не то, что голодные – не изобильные, и поэтому нет ничего удивительно в том, что когда пришло время выбрать профессию, я стал поваром. Я думал, что рядом с продуктами жить всё -таки не так страшно, как вдали от них. Себя я обманывал следующим образом: это ведь не навсегда, а пока что -то лучшее не подвернётся. Кроме того, меня не заставляют ведь клясться на Библии, что я буду работать поваром вечно. Каждое утро, просыпаясь, я думал: подкормлюсь, а потом брошу это дело. Не один я, кстати, так думал. Многие мои товарищи, получив диплом повара, стали потом техниками, учителями и профессиональными дантистами.

Возможно, они бросали профессию повара по той же причине, что и я, потому что боялись попасть в тюрьму за недовес. Советская власть очень строго следила за тем, чтобы у рабочего человека не крали еду из тарелки. Вы не поверите, но проверяющие могли неожиданно прийти в столовую, взять у любого обедающего в зале суп, выловить из него мясо, отжать салфеткой, положить на весы и посмотреть сколько не хватает. Если в мясе не хватало грамма или двух – это ничего. Но если больше, граммы умножались на количество проданных в этот день супов, умножались на количество дней, в которые такие супы продавали и – готово дело, ты на скамье подсудимых!

Такие строгости были вызваны тем, чтоб человек, глядя на поварскую форму, сто раз подумал, надевать её или нет. Но, по правде говоря, несмотря на все эти строгие меры, ремесло повара всё равно было популярным, пусть и ассоциировалась с воровством. Достаточно вспомнить шутку, что повар делает котлеты из хлеба, добавляя в него немного мяса. Однажды на стене возле моей квартиры кто-то написал: «повор!», намекая, что корень слова лучше всего говорит о выбранном мной поприще. Но я не слишком тогда обращал внимания на подобную чушь.

Меня не волновало даже, что моя мама -коммунистка, услышав про моё желание стать поваром, сделала гримасу, как от зубной боли. Мама для меня в те времена тоже не была авторитетом. То, что она была членом партии, скорее унижало, а не возвышало её в моих глазах. Между прочим, поваром я стал прежде всего потому, что она плохо готовила. А уже потом из –за того, что я был любителем хорошо поесть!

Короче, узнав про мой выбор, мама сказала: «и это предел твоих мечтаний, поварёшка и колпак»? Нет, конечно! Я бы к этому костюму добавил ещё плейер, если можно. Но по правде говоря, я с самого начала знал, что способен на большее. Однако с реалиями, как говорится, не поспоришь.

С детства я наблюдал в себе назревающий внутренний конфликт между своими амбициями и возможностями. В том смысле, что первые у меня намного опережали вторые. Потом оказалось, что такое было не только у меня. Люди, жившие вокруг меня, тоже очень многого хотели. И часто получали в ответ на свои претензии лишь срок в СИЗО.

Опасность амбиций, кстати, многие недооценивают. Все неприятности в этой жизни случаются из –за них. Мои амбиции, разумеется, тоже не были исключением. Правда, в отличие от многих, я всегда чувствовал какую –то защиту сверху. Ангела-хранителя что ли. По этой ли причине или по какой- то другой, я всегда находил наиболее безопасный выход из многих опасных ситуаций.

Например, работая как-то на железной дороге в вагоне-ресторане, я однажды угодил в тюрьму за пересортицу колбасы. Она стоила три пятнадцать, а я переправил в накладной на пять пятнадцать. Подумаешь –два рубля! Там и колбасы то всего было десять килограмм. Таким образом, продав колбасу, я обогатился всего рублей на двадцать. Но в те времена это было серьёзным преступлением. За такой фокус ты мог запросто оказаться в тюрьме, что и произошло. На меня кто -то донёс, меня ссадили и посадили в кутузку.

Тюрьма, в которую меня посадили, находилась в сибирском городе Зима. Помню, что в одиночной камере, куда меня привели, мне понравилось даже больше, чем на той же гауптвахте армейской части, где я служил и в которой мне тоже пришлось побывать. Здесь хоть по крайней мере, можно было лежать весь день на нарах. В тюрьме я провёл всего сутки. А потом начальник СИЗО меня просто отпустил. Возможно, им просто накладно было меня кормить. Деньги, выделенные на питание, кто-то стырил. То есть, без ангела тут не обошлось.

Научиться что –то делать по-настоящему я долго не стремился. Мне казалось ужасной ерундой забивать себе чем –то голову, учитывая, что я и так всё знаю. Любой нормальный человек на моём месте стал грызть камень науки, не отвлекаясь на постороннее. Я же постоянно отвлекался, причём в основном на женщин. И зря, потому что интрижки дело кратковременное, а наука пребывает вечно.

Мама на заводе получала каких -то восемьдесят рублей. Отчим всё, что зарабатывал, пропивал. Мне не оставалось ничего другого, как полагаться на свою интуицию в поисках выхода. И, поскольку, где этот выход, я не знал, то шёл вслепую, действуя весьма оригинальным способом.

Поясню. Большинству людей для того, чтобы понять, подходит это им или нет, нужно впрячься в работу. Мне этого было не надо. Мне достаточно было протянуть к чему -то невидимую руку и я сразу понимал, моё это или нет.

Например, однажды, когда наш класс повезли на экскурсию на металлургический завод, все там прилежно смотрели налево и направо, пытаясь разобраться, подходит им это или нет. Только я, всего один раз взглянув на раскалённую проволоку, понял, что это подходит так же, как английскому королю Эдуарду кочерга в заднице. И пока все остальные с интересом слушали экскурсовода, пожилого мужчину в рабочем халате и с каской на голове, я вспоминал, как выглядит на гитаре доминантный септ –аккорд, пытаясь выстроить его пальцами на правом рукаве своего пальто. Сколько меня не просил стать серьёзным, я ничего не мог с собой поделать! Когда в конце экскурсии меня спросили: тебе понравилось? Я потянулся указательным пальцем к виску, хорошо, что по дороге у меня зачесался нос. В общем, взрослые не могли понять, может ли из меня получиться полезный член общества.

Обычно, глядя в окно на птичек на уроке или на ноги учительницы под партой, я мечтал о морских круизах, путешествиях заграницу – то есть, о чём – то совершенно фантастическом. Ибо в те времена не то, что заграницу, к международному аэропорту близко нельзя было подходить без риска получить по шее!

Помню как –то раз мы решили нарушить это табу и поехали с одним моим приятелем в Шереметьево-2, который был с нашим городком по соседству, выменивать на значки жвачку. Приятель не сказал мне, что это называется «фарцовкой», что это противозаконно и что за это полагается наказание. По его словам выходило, что обмен значков на жвачку дело совершенно легальное и, более того, лёгкое. Надо просто подойти к автобусу с иностранцами, дождаться, пока они выйдут, протянуть кому –нибудь из них значок Ленина и – готово дело, жвачка у тебя в кармане!

Поначалу, когда мы приехали в аэропорт, всё стало происходить так, как сказал мой друг. Приехал автобус, оттуда стали выходить иностранцы. Я собрался было уже протянуть кому –то из них значок с Лениным, как вдруг из здания аэропорта выбежали люди в тёмных костюмах и галстуках и бросились вдогонку за мной и моим приятелем.

От аэропорта до нашего городка было двадцать три километра. Впервые в своей жизни я пробежал марафонскую дистанцию, не делая остановок. Думаю, я поставил рекорд, о котором никто, короме меня, не знает. Конечно, фарцевать в аэропорт после этого я больше не ездил.

Бубнёж учительницы литературы насчёт того, что жизнь прекрасна и удивительна, я пропускал мимо ушей. Пока она говорила о чём -то загадочном и странном, что известно было только ей, я мечтал о далёких странах, морях, яхтах и красивых женщинах, по уши в меня влюблённых. Урок шёл для меня каким –то вторым планом. Какая разница, думал я, что она там себе бормочет. На стене висела карта мира. Глаза мои блуждали по ней. Ах, как мне хотелось путешествовать!

Странно, что при таком халатном отношении к учёбе, если учитель меня внезапно о чём-то спрашивал, я каким –то невероятным образом изворачивался и отвечал правильно, хотя сам потом удивлялся – как это у меня вышло? Говорю же, у меня был ангел! Учителя думали, я хитрый и специально делаю отсутствующий вид, хотя на самом внимательно слушаю. Многие учителя поэтому перестали меня ловить и неожиданно спрашивать, о чём только что шла речь.

Так за мной укрепилось реноме умного. Тут нечем особо было гордиться, поскольку я и без них знал, что я умный и для этого мне не требовалось никаких подтверждений. Вообще, любого спросите: ты дурак? И он скажет: сам дурак! Думая при этом про себя, что он умный.

Я был настолько уверен, что родился умным, что пока остальные мои одноклассники старательно учились, я предпочитал бродить по улицам в сомнительной компании и мечтал о том, как буду хорошо жить, когда найду выход. Если думаете, что мне не доставалось за то, что я любил повалять дурака, то ошибаетесь. Доставалось и ещё как! Но ощущение внутренней свободы было дороже.

Что бы про меня не говорили потом, я нисколечко не жалел, что трачу драгоценное время. Гуляя с мальчиками, которые обычно были старше меня, я узнавал очень важные для себя вещи. Например, что мужское семя, это не те белые, отвратительно пахнущие хлопья, которые скапливаются у мальчика под кожей вокруг головки члена, если долго не мыться, а совсем другое. Мужское семя или иначе сперма – это такая жидкость, которая выстреливает из тебя, когда ты долго тревожишь рукой свой орган. Ещё я узнал, что когда один мальчик занимается такими вещами с другим мальчиком, трогая его член, то это плохо. И это обязательно рано или поздно закончится скандалом. А вот когда девочка трогает член мальчика, это вполне нормально и более того необходимо.

Обычно, приходя со школы домой после таких прогулок, я спокойно делал уроки, на которых не был. Рисовал себе «5» в дневнике, подделывая подпись учителя, приходил к маме и брал у неё за хорошую учёбу двадцать копеек на мороженое. Мне кажется, что в одной из прошлых жизней я был принц. Иначе не могу я объяснить ту королевскую наглость, с которой всё это проделывал. Видя, что мама покупается, я вдобавок требовал от неё ещё что –нибудь в награду за свои школьные успехи. При этом просьбы я облачал в форму приказа: купи эклеров и газировки! Мою пятёрку надо отпраздновать!

Конечно, когда всё выяснялось, мне приходилось терпеть порку, но свобода, повторю, была дороже. Иногда люди думают, что телесные наказания исправляют детей и делают их лучше. Это не так. Они просто приучают детей быть ловчее и изворотливее, заставляя врать более правдоподобно. Но сути человека, и его привычек это не меняет. Много позже я понял, что ребёнка может изменить только положительный пример взрослого, безграничная вера родителей в Бога, например. Но битьём от ребёнка ничего не добьёшься, это точно.

Легенда, что я умный, много раз играла со мной злые шутки. Одно время, например, я очень любил давать советы взрослым во дворе. Особенно автолюбителям и мотоциклистам. Я мог запросто подойти к группе взрослых, которые возятся со своей техникой и сказать им: у вас зазор на прерывателях слишком большой, надо сделать поменьше, тогда заведётся. Одни после этого меня отводили в сторонку и показывая на подъезд дома, где я жил, говорили: а ну, давай, пацан, шуруй быстро к маме и давали пинка. Были те, которые, показав мне рукой в сторону, кричали: «сопли сначала вытри, советовать он здесь будет»! Но некоторые, выслушав меня, делали, как я им говорил и через некоторое время, мотор начинал работать.

Странно, но когда у меня появился личный мопед, я понятия не имел, с какой стороны к нему подойти. Из этого можно сделать лишь один вывод: «страна обрывов», о которой говорится в Святом Писании, реально существует! Она находится в наших головах.

Как бы там ни было, моей маме, похожей в молодости на итальянскую актрису, мужики, подмигивая, во дворе говорили: «смышлёный у вас мальчишка, далеко пойдёт»! Она лишь снисходительно улыбалась в ответ: знаю, мол, что вы мне рассказываете? Это же я его родила!

Чем я жил, спросите вы? Да тем же, чем и остальные мои друзья! Желания были скромные. Например, купить себе собственный мопед. До это я брал их на время у друзей. Помню, однажды я его себе даже почти купил. Вот как было дело.

Был у нас во дворе парень по фамилии Величко, звали его Коля. Был он техник от Бога. И красив, как греческий Адонис. Так вот, этот Коля брал велосипед, ставил на него одноцилиндровый двигатель, приделывал ручку газа, ручку сцепления – готово дело, получай мопед! Бегали эти мопеды по району быстрее ветра.

Однажды, проходя мимо гаража Коли, я увидел, как он возится внутри с таким мопедом. Откинув со лба прядь своих длинных, по моде 70-х, курчавых, русых волос, Коля, едва кивнув мне, с отвёрткой в руке снова склонился над разверстым перед ним двигателем. Я зашёл. По -хозяйски гляделся. Увидев в углу другой мопед, уже готовый к ездке, шагнул к нему и начал разглядывать. Это был детский велосипед -дутик с черенком от лопаты вместо педалей, газовым тросиком и ручкой декомпрессора вместо ручки газа – обычная для тех лет самодельная конструкция. Между прерывателями дэшки был идеальный зазор. Увидев, что я заинтересовался его работой, Коля бросил отвёртку и подошёл ко мне. Я спросил его: ездит? Величко усмехнулся белозубой улыбкой и с хохотком произнёс: а то! И спросил: хочешь покататься? Я обрадованно кивнул. Коля сказал: неделю ездишь, если всё будет в порядке, отдашь мне тридцать рублей и мопед твой.

Я подумал: тридцать рублей? Да это же ерунда! Мама получает целых восемьдесят плюс тридцать прогрессивки. В сумме сто десять! Что ей, жалко будет дать любимому сыну каких -то тридцать рублей? А у меня будет свой мопед. Представляете? Свой! И мы с Колей пожали друг другу руки.

Целую неделю я ездил на мопеде, при этом ничего не говоря матери. Я придумывал для себя всякие отговорки, типа, что я его испытываю, что ещё не настало время. А потом ещё думал: пусть это для мамы будет сюрпризом! Ну, то что у меня свой транспорт. Потом я ещё долго отсрочивал момент разговора, думая: сегодня она что -то не в том настроении, какое нужно, ладно, скажу завтра. И т.д.

Однажды под вечер, накануне дня расплаты, я всё- таки спросил у мамы, не могла ли она дать мне тридцать рублей. «На что?», кинула она на меня до странности возмущённый взгляд. Я ещё заметил, как нехорошо при этом сверкнули в темноте её глаза. «На мопед», пролепетал я. «Какой мопед?», скосив глаза на чудище, которое я поставил в нашем коридоре, чтобы она его увидела и оценила. Чудище представляло из себя изуродованный детский велик, у которого к раме с вычурно изогнутым рулём, грязным мотором и черенком вместо педалей, было приделано куцее, облепленное грязью крыло. Переведя взгляд с чудища на меня, мама, догадавшись, зачем мне деньги, закричала, показывая на мопед: ты в своём уме? Тридцать рублей вот за это? Иди и немедленно верни эту рухлядь тому, у кого ты её взял!

Наутро я пошёл возвращать мопед Коле. Его я нашёл копающимся в гараже, одетым в кирзовые сапоги и тюремный ватник. Как я узнал позже к Коле накануне заходил участковый и пригрозил, что посадит его за тунеядство, если тот официально не устроится на работу. Видимо, Коля уже представлял, как будет сидеть в тюрьме, раз на нём были кирзачи и фуфайка. Настроение у него было, по-моему, хуже не придумаешь. Во всяком случае, из –за всех этих неприятностей Коля в тот день был сильно нетрезв.

Зайдя в гараж, я что –то начал бормотать про маму и про её нежелание дать мне деньги. Коля, слушая меня, мрачно курил, отхлёбывал попутно что-то из бумажного стаканчика и нехорошо ухмылялся. Потом я, когда я на один миг замешкался и опустил голову, я вдруг увидел у себя перед глазами такой салют, по сравнению с которым нынешний фестиваль пиротехники на Мальте, просто искры от зажигалки. Это Коля мысом своего кирзача залепил мне между глаз. Боли я даже не ощутил, настолько всё это было внезапно. Целую неделю потом на лице у меня был огромный синяк, который делал меня похожим на Критского быка и героя греческих легенд Персея одновременно. До сих пор при виде греческих иллюстраций в детских книжках, у меня начинает болеть переносица.

Целую неделю потом я не ходил в школу. Глядя ежедневно в зеркало на синяк, который становился то лиловым, то синевато -жёлтым и крайне медленно сходил: я думал, нет, от родителей помощи ждать нечего, надо рассчитывать только на себя.

Однако, если вы думаете, что уличные встряски были у меня единственной проблемой, то ошибаетесь.

Мы жили в коммуналке, где нашими соседями была вполне приличная семья с Украины. В отличии от нашей семьи, они никогда не ругались, жили дружно и мечтали лишь о том, чтобы мой отчим этим вечером не напился и не устроил скандал, потому что шум мешал им заснуть и из –за этого они могли проспать на работу.

А отчим мог прийти с работы пьяным, выстроить нашу семейку в колонну, достать нож и спросить: ну, кого из вас зарезать первым? Ему видимо не давали покоя лавры Римского гражданина, который мог законно убить свою семью, причём в любой момент и за это ему бы ничего не было. Но возможно, что он просто выяснял, какой глубины чаша терпения у моей мамы. А у неё, между прочим, оказалась довольно глубокая чаша. Верящая в брак, она прожила с отчимом почти двадцать лет, прежде чем с ним развелась.

Отчима очень забавляло, как мы дрожим, видя нож у его руке. Похоже, чужой страх его окрылял. А, может, и возвышал. Мать, думая, что её сейчас на самом деле начнут убивать, принималась умолять его, плакала, брала на руки мою сестру, показывая, что это его дочь и как же он может её убить? При этом она причитала довольно мерзко: Володенька, не надо, давай я сделаю всё, что ты хочешь…». Странные игры были у взрослых в то время.

Скажу честно, я мать осуждал, думая: кого ты собираешься ублажать, дура? Этого ублюдка? Конечно, спустя годы я понял, что людям иногда не приходится выбирать, с кем жить.

Нашим соседям по коммуналке, о которых я уже говорил, такие сцены были неведомы. Их глава семьи дядя Семён не напивался, не угрожал семье ножом или монтировкой, хотя работал обычным крановщиком, и жили они по -моему вполне мирно.

Жену дяди Семёна звали тётя Шура. Ещё у них была дочь Марина. Иногда я рассказывал тёте Шуре и дядя Семёну про школу. Поскольку я любил выдумывать и себя выставлял молодцом, а учителей дураками, то дядя Семён во время моих рассказов, поглядывал недоверчиво на жену, а один раз даже откровенно покрутил себе пальцем у виска. Но я на него за это не обижался, я же знал, что люблю приврать, но он мне всё равно нравился.

Разные открытия в коммуналке в то время имели тоже коммунальный и потому не всегда приличный характер. Однажды, когда я остался спать один в комнате, отчим с матерью куда –то уехали, под кроватью родителей вдруг начали взрываться закрутки. Пришла заспанная тётя Шура, жившая через коридор, встала на колени и, бормоча себе что –то сердитое под нос, начала переставлять туда-сюда под кроватью банки с консервированными огурцами и помидорами. Возилась она долго. На тёте Шуре была ночнушка. Спала она без белья. Я не сразу понял, что это за петушиный гребешок вяло свисает у тёти Шуры снизу между ягодиц. Когда понял, закрыл глаза и перестал дышать. Этот случай открыл мне глаза на то, как мерзко может выглядеть любовь в старости. Нет, надо брать всё от жизни, пока молодой!

Красивой одежды почти ни у кого из моих соседей не было. Многие одевались в ширпотреб. Когда сосед дядя Семён купил тёте Шуре шубу, то к нам по очереди стали приходить все соседи, чтобы посмотреть на обнову. Они заставляли тётю Шуру крутиться туда-сюда, снимать и надевать по сто раз шубу, хотя на улице стояла жара и просили пройтись. И, хотя тётя Шура была уже вся взмокшая, она всё равно безропотно надевала в очередной раз шубу и крутилась и вертелась перед каждой новой соседкой и на лице у неё была написана радость.

Те, у кого денег на покупные вещи не было, делали моду сами. Одна наша соседка с лицом мультяшной мухи –цокотухи, была очень талантлива в плане кройки и шитья. Звали её Люся. Обычно Люся выходила на улицу, одетая в безразмерные топы сверху и широченные брюки-клёш снизу, которые сама же шила. Думаю, в наше время, она бы заработала приличные деньги, создав свой личный бренд. Но в СССР любой частный бизнес считался незаконным и всё, что она могла – это шить для себя или знакомых за мизерную плату или просто выпивку.

Наверно, такое положение дел Люсю не совсем устраивало, потому что часто мы видели её в протестном настроении, то есть, попросту говоря пьяной, идущей нетвёрдой походкой вдоль нашей трёх-подъездной пятиэтажки и излишне бодро машущей при ходьбе руками. Очередной наряд при этом колыхался на ней на ветру, как штапельное бельё вокруг креста, на который оно было сверху наброшено.

Выпивала Люда часто, но ела, по -моему, редко. Мужа у портнихи вообще не было. Дойдя до своего подъезда и увидев сидящих возле него на скамейке вечных старушек, она, уперев руки в бока, начинала обзывать их всякими словами, среди которых «политбюро с кладбища!» и «невесты сталинские!» были самыми безобидными. Удивительно, что бабушки на неё совершенно не обижались. Глядя, как она, шатающейся походкой заходит в подъезд, они лишь качали головами ей вслед и, цокая языками, шептали испуганно: « напилась Людка опять наша, мужика бы ей»! И все после этого согласно кивали головами и цокали языком. Всё это длилось, пока какая нибудь старушка не добавляла: «Язык –бы ей малость подрезать ещё, а то он совсем без костей у неё»! И тут все опять начинали вздыхать, говорить: "да-а-а" и кивать при этом. И всё это продолжалось до тех пор, пока какая- нибудь третья не замечала: «Но как шьёт, как шьёт»! И все опять кивали, и цокали, и вздыхали.

Так мы жили. Автомобили, дачи, поездки заграницу, всё это было в то время непозволительной роскошью. Обычно посмотреть на красивую жизнь мы ходили в кино. Гуляя потом с пацанами во дворе мы обычно выдумывали новые ходы сценариев для любимых героев, которых боготворили. Обычно это были какие -то дикие сюжеты, где герой сражался с целым полком, например, или даже армией, и выходил из них, конечно же, победителем. Мы помогали герою сражаться, размахивая руками и делая губами «фр-р, фр-р!! Бфф-бфф!!», изображая удары, выстрелы и взрывы. А потом, перевозбуждённые, падали в траву и ржали до колик. Когда это проходило, мы начинали обсуждать, почему у них всё есть, машины, там, красивые вещи, женщины в дорогих мехах, а у нас ничего нету. Ответа на это не было.

Как самый умный среди друзей, я почему –то был уверен, что виноват всему строй, который мы избрали, социализм или коммунизм. А мои друзья, между прочим, совсем так не думали. Они говорили, что у них там заграницей тоже плохо, просто они этого не хотят нам показывать. Я с ними спорил и даже ссорился из -за этого. Иногда мы из-за этого дрались. И тогда я подолгу не выходил с друзьями гулять.

Сидя дома после школы, я смотрел телевизор и мечтал. Мне очень хотелось всегда после их слов сразу отправиться в какую -нибудь капстрану, Францию, Германию или Америку, чтобы лично проверить, правда ли, что там так, как у нас или нет. Но из –за того, что социализм таких неизвестных, как мы с мамой не выпускал, на душе становилось гадко. «Сам бы взял и не поехал!», уныло думал я, глядя на Юрия Сенкевича в телевизоре. «Мне, может, это в первую очередь надо -поехать! Я тоже хочу знать, как там всё на самом деле. Отойдите от меня все! Чего вы ко мне все привязались, суки?». И кидал в телевизор воображаемым камнем.