Навстречу ветру

Мой крестный

В жизни каждого человека есть места, которые вызывают удивительные воспоминания, даже против его желания, невольно. Таким местом для меня является дом № 14 в Петербурге по Каменноостровскому проспекту, на котором совсем недавно появилась мемориальная доска в память о К. С. Петрове-Водкине. Сколько сладких, щемящих воспоминаний вызывает этот адрес! Каждый раз, когда я проезжаю или прохожу мимо, всегда поднимаю голову и вижу окна той квартиры, в которой столько раз бывала. Что же связывало нашу семью, и в особенности отца, с К. С. Петровым-Водкиным, почему Кузьме Сергеевичу было интересно с ним и почему их дружба длилась много лет, до самой смерти художника?

Ответом на эти вопросы служат воспоминания моего отца, Л. Л. Урлауба, которые я когда-то попросила его написать. Поэтому далее я привожу их.

«Летом 1925 года я с семьей жил на даче в Шувалове (поселок под Ленинградом). Дача эта находилась на Варшавской улице, дом № 13, а в конце этой улицы, на берегу третьего озера, находилось место моей работы: техно-химическая лаборатория И. О. Колецкого, которого я знал еще с первого класса гимназии и был знаком со всей его семьей. Я часто бывал у них, они жили круглый год возле второго озера между Озерками и Шуваловом. Как-то раз, зайдя к ним, в разговоре с женой Колецкого я узнал, что она в поезде познакомилась с одним художником и, разговорившись с ним, узнала, что его фамилия Петров-Водкин, что живет он круглый год в Шувалове, на Ново-Орловской улице, женат и имеет маленькую дочку. Далее она рассказала, что пригласила их прийти к ним завтра, и просила меня с женой тоже зайти к ним. Фамилия Петров-Водкин мне показалась знакомой, и я вспомнил, что на выставке в 1918 году видел картины этого художника, в том числе знаменитую „Cеледку“, которую специально отметили в каталоге выставки. Когда на следующий день мы пришли к Колецким, у них еще никого не было. Через некоторое время раздался звонок и вошли довольно полная женщина и мужчина среднего роста, с бритой головой и небольшими усами. Особенно запомнились его серые пронзительные глаза. Это и были Кузьма Сергеевич и Мария Федоровна Петровы-Водкины. Так состоялась первая встреча с этим интересным, высококультурным человеком, положившая начало нашей взаимной привязанности, длившейся почти пятнадцать лет.

После первой встречи и знакомства мы с женой стали частыми посетителями уютной квартиры художника. Жил он в одноэтажном доме (дом не сохранился), в одной половине жил владелец, а другую занимали К. С. с женой и дочерью. Квартира эта, половина дома, была совершенно изолирована и имела отдельный вход. Состояла она из четырех комнат и утепленной стеклянной веранды с маленькой финской печкой. Веранда эта служила художнику мастерской. Перед домом был расположен небольшой садик. До шуваловского вокзала было не более пяти минут ходу. Первое впечатление, когда мы пришли в эту квартиру, – запах краски, скипидара и лака. На стенах висело несколько картин, во всех комнатах чистота и порядок. В большой комнате, служившей столовой, стояло пианино, на передней доске которого рукой художника был написан сверток нот и миниатюрный портрет его дочери в виде овального медальона. Как-то, придя к К.С., мы застали его за работой над картиной „Рабочие“. Уже темнело, но художник не прекращал работы, и только наш приход прервал ее. Мы продолжали часто встречаться, и все теснее становилось наше знакомство. Кузьма Сергеевич был очень интересным, разносторонним человеком. Он прекрасно понимал и очень любил музыку, был писателем, выпустившим немало книг и пьес. Даже позже, переключившись целиком на деятельность художника, не оставлял литературы, написав две книги – „Хлыновск“ и „Пространство Эвклида“. Он часто посещал место моей работы и интересовался ею. В январе 1927 года мы были приглашены на елку, где весело и непринужденно провели вечер. У Марии Федоровны было сильное меццо-сопрано, и я с ней пел дуэты. Хочу добавить, что у К. С. была собака – китайская лайка, по виду напоминавшая лисицу. Она была уже довольно стара и толста, ходила, шаркая по полу когтями, и, когда сидели за столом, подходила к каждому и клала морду на колени. Собака эта, по прозвищу Ласка, изображена на картине „Утренний натюрморт“, где она выглядывает из-под стола. В 1926 году художник начал картину „За самоваром“, Кузьма Сергеевич писал ее при мне. В июле или в августе 1927 года мы получили приглашение пожить в квартире К.С., так как они уезжали в Коктебель. Работа моя, как сказано выше, находилась в Шувалове, и мы согласились пожить на Ново-Орловской, где и прожили по ноябрь, до приезда семьи художника из Крыма. Он был полон впечатлений от крымского землетрясения и много о нем рассказывал. В результате этого появилась картина „Землетрясение в Крыму“.

В конце 1927 года или в начале 1928-го семья Петровых-Водкиных переезжает из Шувалова в город Пушкин, в здание Лицея. В Пушкине мне пришлось присутствовать при зарождении картины „Смерть комиссара“, лицо комиссара К. С. писал с поэта [Сергея Дмитриевича] Спасского, которого я часто встречал у него. Как сейчас вижу большой белый холст, на котором углем были набросаны основные контуры фигур. Композиция резко отличалась от первого варианта, меньшего размера, написанного в 1927 году, который я видел в Шувалове.

Квартира, которую занимала в Пушкине семья художника, состояла из двух больших комнат во втором этаже Лицея. Вход был со стороны лицейского сада. Окна выходили на северную сторону. Вообще входа в квартиру было два, но второй вход был закрыт, и в этой комнате художник работал, она служила ему и мастерской и спальней. Там же была написана картина „Интерьер в Детском Селе“, где у туалета стоит мой сын, а девочка, играющая сидя на скамеечке, – дочь художника Елена. Картина эта находится в Русском музее.

В Пушкине, как и в Шувалове, мы часто бывали. Там встречались со многими интересными людьми. Частым гостем у Кузьмы Сергеевича был композитор Попов, встречал я там Андрея Белого, Вячеслава Шишкова, Иванова-Разумника. Очень часто бывал ученик К.С., художник Голубятников, с дочерью и сыном. На вечерах у Петровых-Водкиных музицировали, читали, и сам К. С. как-то читал свою большую юмористическую поэму. В этой квартире, в Лицее, семья прожила до 1936 года, когда они получили квартиру в Ленинграде, на Кировском проспекте, в доме работников искусств. В 1930 году Кузьма Сергеевич сильно заболел. Это была первая волна туберкулеза. Однажды, придя к нему, мы застали его в кровати. М.Ф. буквально не отходила от него, заставляла усиленно питаться, причем еда была очень жирная – как говорил К.С., „заливала его жиром“. В это время К. С. закончил свою книгу „Хлыновск“ и делал к ней, несмотря на болезнь, иллюстрации, а также оформлял свою вторую книгу „Пространство Эвклида“. Я помню, как он возмущался, что потерялась одна из его иллюстраций, автопортрет в юные годы, и вот, лежа в постели, он восстанавливал тот рисунок.

Возвращаясь назад, хочу вспомнить еще несколько эпизодов из того, что осталось в моей памяти. Кузьма Сергеевич очень любил гулять с моим маленьким сыном и после прогулки не раз говорил: „Нет, с этим мальчиком невозможно гулять, встречные женщины останавливаются и ахают, и ахают – ах, какой мальчик, это ангел какой-то“. Дело в том, что мой сын в детские годы был очень красив, с прекрасным цветом лица и длинными белокурыми волосами, рассыпавшимися по плечам, что и вызывало восторг встречных. Мы часто совершали прогулки с К.С., его жена Мария Федоровна много ходить не могла, так как у нее был тромбофлебит, что очень мучило ее и не поддавалось никакому лечению.

В 1929 году художник при мне писал свой автопортрет. В июле 1928 года у меня родилась дочь, и посещения города Пушкина сократились, но вместо этого К. С. стал частым гостем у нас на Таврической улице. Он говорил, что у нас он чувствует себя как дома. Через некоторое время после рождения дочери мы решили крестить ее на дому и пригласили Кузьму Сергеевича быть крестным отцом, на что он охотно согласился. Церемония крещения происходила у нас на квартире, и таким образом К. С. как бы вошел в нашу семью. Через шесть недель после крещения моя жена с семилетним сыном и полуторамесячной дочерью выехала к родителям в Каунас, в тогда еще Литовскую буржуазную республику, и пробыла там два месяца. Я, оставшись один, довольно часто стал бывать в Пушкине. Кузьма Сергеевич чувствовал себя хорошо и очень много работал. Никто не мог полагать, что злой туберкулез только притаился и нанесет в любой момент неотвратимый удар. За это время появилась чудесная „Черемуха в стакане“, портрет Андрея Белого и другие. Кузьма Сергеевич не любил, когда во время работы кто-либо мешал ему, единственным исключением был я, меня он приглашал присутствовать при его работе, во всех стадиях.