Радуга на сердце

Санька вернулся в пультовую и просочился в толпу за спинами программиста и Линь, которые всё ещё пытались достучаться до стоек управления. Но пульт молчал, как партизан на допросе, упорно рисуя чёрные квадраты вместо цветных огоньков индикации. А это мы с тобой уже проходили, Линь.

Девчонка молчала. Что ж, похоже, придётся мне…

– Проблема в плохом контакте на плате управления, – тихо сказал Санька, наклонившись к программистскому уху.

Мальчик дёрнулся. Чёрные глаза полыхнули ненавистью к незваному сопернику.

– А вы, вообще, кто? – буркнул программист. – Что вы здесь делаете?

Вокруг Саньки мгновенно образовалась пустота. Воистину, счастлив тот, у кого ответы на эти два вопроса совпадают.

– Я инже… – начал Санька.

Но Пароёрзов, у которого тупые шутки никогда не держались за зубами, с коротким смешком перебил:

– Он ангел-хранитель «Софита». Пока он здесь, всё работает и все живы.

Санька прикрыл глаза, почти ощупью выходя из пультовой. Ах ты, зараза, поиздеваться решил… Зря ведь: вон уже один из саровских побежал к стойке, проверять разъёмы на плате.

– Александр Валько? – врубилась в голове телефонная А-линия института. – Немедленно пройдите в административное крыло, пятьсот десятая комната.

– Зачем? – выдохнул Санька.

– Психологическое тестирование. Вы что, не в курсе?

Короткие гудки. Да к чёрту приличия и ранги! Зайти в пультовую снова, на этот раз чеканя шаг, и бросить краткое:

– Линь. Без меня высокое не поднимать.

И тоном ниже:

– Пожалуйста.

***

– Валько Александр Борисович? – практикантка поправила съезжающие на нос очки, но солидности в ней не прибавилось. – Проходите, присаживайтесь сюда…

Санька примостился на шаткий стул перед сенсорным монитором, который был встроен прямо в стену так, чтобы практикантка могла видеть всё, что А. Б. Валько, он же Испытуемый №238, будет делать в ближайший час, отведённый на психологическое обследование во имя диагностики профпригодности.

– Подпишите, пожалуйста, – практикантка сунула Саньке тонкий полимерный лист планшета.

Буквы сложились в слова, а слова – в короткую фразу: «Информированное согласие. Я (оставьте отпечаток указательного пальца) согласен на проведение следующих процедур…»

Далее шрифтом, созданным для пыток слабовидящих людей, были перечислены методики предстоящего тестирования. Санька не глядя ткнул пальцем в нужное место и вернул планшет девушке.

– Хорошо, – кивнула практикантка, отчего очки вновь чуть не слетели с её носика. – Пожалуйста, расстегните воротник и протяните перед собой руки…

Сознание Саньки выдало запоздалое «надо было читать, на что подписываешься», но быстро смолкло под железным «назвался груздем – не говори, что не дюж».

– Не переживайте, – щебетала девушка, настраивая программу. – Здесь нет правильных ответов, есть только те, которые вы считаете верными для себя. Результаты конфиденциальны, так что можете смело выражать свою точку зрения…

Стараясь не нарушить пресловутую границу личного пространства, практикантка охватила запястья Саньки гибкими обручами. Следом её дрожащие пальцы наклеили пару датчиков на то место, где, по предположению девушки, должна была находиться сонная артерия подопечного.

Санька дёрнулся, как от разряда, и практикантка чуть не упала в обморок.

– Простите… Я сделала вам больно?..

Санька глубоко вдохнул и помотал головой. Эх, девочка, ты как роза без шипов. Ничего, через год работы с людьми кожа твоей души загрубеет достаточно для того, чтобы не обращать внимания на такие пустя…

– Алёна, ты почему до сих пор не начала? Из-за твоих бесед весь график тестирования летит в тартарары!

За секунду до включения программы Санька, перешедший в режим «кругом враги», успел уловить в тёмно-серой поверхности монитора отражение распахнутой входной двери, а в проёме…

Быть этого не может. Ангелина?

– Мы уже, Ангелина Павловна, – бодро отрапортовала Алёна, и только её губы, мигом потерявшие свой очаровательный изгиб, сложились в тонкую ровную линию.

Что же ты за человек, госпожа Святцева, если любому, кто находится с тобой в одной комнате, хочется нацепить на лицо непроницаемую маску?

– В первой методике предусмотрено три варианта ответов: «Да», «Нет» и «Не знаю», – вместо Алёны с Санькой заговорил компьютер. – Старайтесь не злоупотреблять вариантом «Не знаю»…

1. Я готов (а) искренне и честно ответить на предложенные мне вопросы.

(да) (не знаю) (нет)

Санька перевёл взгляд с вопросов на отражения двух Фемид, одна из которых была юной и неопытной, но не растерявшей веру в то, что человек человеку – человек, а вторая давно достигла вершин мастерства в умении причинять радость, догонять и причинять её ещё раз…

Так странно – смотреть в стекло, как в другой мир: зрачки ловят фокус позади отражающей поверхности, словно бы там, за тонкой гранью, течёт и бьётся параллельным потоком другая жизнь, тонкой серебристой нитью сшитая с этой долбаной реальностью. Другая жизнь, что в разы более… настоящая?

Санька ещё немного понаблюдал, как Ангелина Павловна шествует за стол с деланным равнодушием ожившей статуи. Конечно, отыграем чужих людей, которые встретились впервые в жизни и спустя час разойдутся навсегда… А потом он поймал взгляд Алёны.

Напряжение. Сочувствие. И… бессилие?

Практикантка не спускала глаз с Санькиной спины, и почему-то от её взгляда в стылом кондиционированном воздухе кабинета становилось чуть теплей. Ладно. Тебе, Алёна, я, пожалуй, не стал бы лгать.

(Да).

2.…

3.…

4.…

Следующие три вопроса касались какой-то ерунды и были поименованы Буревестником как «пляски горностая, жмите что угодно, оставайтесь на линии, ваше мнение очень важно для нас, хах…»

5. Бывало, что я обсуждал своих знакомых в их отсутствие.

(да) (не знаю) (нет)

«Это шкала искренности, – всплыла в памяти подсказка хакера. – Даже если ты немой от рождения, отвечай „Да“».

Что ж, так и быть. Тем более, хотел бы я видеть человека, который бы никогда в жизни этого не делал. Как там у Булгакова? «Есть что-то недоброе в мужчинах, избегающих вина, игр и общества прелестных женщин…»

6. В последнее время я плохо сплю.

(да) (не знаю) (нет)

Санька резко выпрямился и сжал пальцами край шаткого стула. Не знаю, что ты там себе считываешь, хитроумная прога, лишь бы ты не подумала, что этот зашкал пульса в горле – признак наличия каких-нибудь скелетов в моём шкафу. А, впрочем, лучше уж думай, что я насквозь проворовавшийся жулик, чем тащи на свет божий весь этот раздрай с женой, дочерью, трекером, Линь…

Стоп. Не думать. Не. Думать.

Сейчас ты тряпичная кукла вуду, набитая соломой от макушки до пят. Но ведь солома так легко вспыхивает от любой искры…

7. Если мнение начальства противоречит здравому смыслу, а принятое руководителем решение представляется мне ошибочным, я, как правило, предпочитаю промолчать по этому поводу.

(да) (не знаю) (нет)

«Чуваки, кто не может промолчать – выбирайте „не знаю“, скинете набранный балл в двадцатом вопросе…» – вещал в голове тихий голос Кирьки.

К чёрту нейтраль, Буревестник. Никто не даёт гарантий, что если сделать, как должно, то и будет как надо…

(Нет).

Оставшиеся вопросы Санька пролетел на автопилоте, как и тест на скорость реакции, таблицы с перепутанными цифрами и короткую методику на цветовой выбор. «Постарайтесь забыть о ваших предпочтениях в одежде, выбирайте, какой оттенок вам нравится в текущий момент», – робко подала голос Алёна. Так и быть…

Чёрный. Красный. Серый. Синий. Коричневый. Жёлтый. Зелёный. Фиолетовый.

Экран осветил уставшее Санькино лицо благой вестью текстовой строки «Тестирование завершено», и пару минут испытуемый №238 бездумно наблюдал, как Алёна ловит листы распечатки, вылетающие из принтера со скоростью горячих пирожков в забегаловке, а Ангелина Павловна горой нависает над её плечом и просматривает машинные интерпретации, кое-где внося свои правки. Вечно ты правишь меня, жёнушка… Даже сейчас.

Один лист был упущен растерявшейся Алёной и, словно чайка на набережной Невы, невесомо спикировал Саньке под ноги. Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, Санька покосился на пол.

«…Страдает от подавляемого сверхвозбуждения, которое грозит найти выход во вспышках импульсивного поведения. Относительно пассивен и находится в статичном состоянии, хотя некий конфликт мешает душевному покою. Его способность ко всему подходить с позиций критической „разборчивости“ превратилась в отношение „резкого критиканства“, которое всё отрицает и надо всем глумится…»

Чёрт подери. Забыл. Яркие цвета – вперёд. «Улыбку – на рожу, иначе…», далее непечатные примечания Кирьки. Санька устало прикрыл глаза, но пробудившийся интерес к «дурацкой методике», которая не вопросами, а цветными карточками вскрыла самую его суть, заставил его вновь взглянуть на распечатку.

«…Ни в ком не встречает доверия, расположения и понимания… Считает, что ему отказано в признании, благодаря которому он мог бы себя уважать, но ничего не может с этим поделать. Сломлен борьбой с трудностями, которую ему приходится вести в одиночку. Хочет избавиться от этой ситуации, но не находит силы духа, чтобы принять необходимое решение».

Санька стиснул зубы. Сейчас или никогда, так ты писал, Овердрайв?..

Ладно, чёртов тест, добивай.

«…Hеспособен добиться отношений, которые могли бы удовлетворить его в плане взаимной привязанности и взаимопонимания… В выборе партнёра пользуется строгими критериями, в сексуальной сфере стремится к нереальному идеалу».

Какого хрена ещё и…

Санька развернулся, случайно сорвав с шеи датчик и вторично напугав Алёну. Ангелина Павловна покачала головой – мол, не врут тесты, вот полюбуйтесь: импульсивность, излишняя прямолинейность, склонность к депрессивным эпизодам… Размах в колебаниях настроения усвистел далеко за границы допустимой нормы, а в довершение ко всему высокий нонконформизм позволяет утверждать, что…

– Александр Борисович, – словно марионетка, судорожно выдохнула Алёна. – У вас ээ… довольно нестандартный личностный профиль, но дело в том, что вот по этой и той шкале вы немнож… сильно не вписываетесь в рамки, заложенные новыми методическими рекомендациями по отбо…

– Вы не соответствуете занимаемой должности, Александр Валько, – Ангелина Павловна ледяным тоном перебила стажёрку. – В течение месяца будет поставлен вопрос о вашем переводе на другую должность…

Едва заметная насмешливая улыбка тенью коршуна промелькнула по лицу Святцевой.

– …или увольнении.

Сволочь ты натуральная, подумал Санька. Садистка. Знаешь ведь, что нет у нас никаких «должностей для перевода». Давай, чертовка, займи свою любимую позицию сверху. Прочти мне мораль о том, что я не вписываюсь в этот дивный новый мир и сам в этом виноват. И заодно подумай, на что ты жить будешь, если меня уволишь.

– Месяца мне хватит, – выдохнул Санька, глядя жене в глаза. – На всё.

Продолжая выжигать взглядом Ангелину Павловну, он поднял с пола недостающий листок и с наслаждением увидел, как вскрылся лёд самоконтроля в её гречишных глазах, когда в напряжённой тишине комнаты раздался звук рвущейся бумаги.

Вместе с ни в чём не повинной распечаткой рвётся шаблон процедуры, рвётся сама ткань мироздания, открывая порталы для тех, кому уже некуда бежать, и настаёт время уйти, оставив по себе дирижёрский взмах собственной подписи да финальный аккорд хлопнувшей двери.

***

Санька возвращался от психологов в состоянии невменько. Он чувствовал себя уже не винтиком в системе, а песчинкой в точном механизме межмирья – и ненавидел себя с этим межмирьем впридачу. А ещё подозревал, что тестирование дало ему вольную от Ангелины Павловны. «И от работы тоже», – напомнил мозговой зануда.

И что дальше? Как жить? Искать новую работу – менять шило на мыло. Такого инженера-на-все-руки оторвут с этими самыми руками. Только вопрос, хочу ли я нового витка этой спирали. Или всё-таки послушать Анискина, уйти к нему хоть багетчиком, всяко ближе к картинам…

Но не было импульса. Не было вектора. Санька искренне не знал, чего хочет. Всё, что он примерял к себе, казалось или невозможным, или неподходящим. А может, надо идти от противного? Если я не знаю, чего хочу, то и хотеть не надо? Может, правы эти психологи, и я просто ищу тьму в свете? Всё ведь хорошо: работа, зарплата (маленькая, но стабильная), квартира (какой-никакой угол, если не вникать в юридические заморочки), жена, дочь… Линь тебе подавай, непутёвый. Свободу ветра. Счастье небесное без почвы под ногами. Размечтался, дурак. Цени то, что имеешь, иначе плакать будешь.

Лифт домчал Саньку на новый «Софит» с такой скоростью, что заложило уши.

Что угодно. Сигарета. Кофе. Спирт. Кажется, оставался в каморке…

Он всех подвёл. Стенд без него загнётся.

А если не загнётся?

Если он, Александр Валько, не такой уж незаменимый…

Эту мысль Санька додумать не успел. Тяжелая металлическая дверь в пролёт хлопнула за спиной, и первое, что он услышал за гулом взволнованных голосов, были сдавленные рыдания.

На стенде. Кто-то. Плачет. Этого не должно быть.

Сбежать по маленькой лесенке, прогремев железными носками рабочих ботинок, – дело десятка секунд. Остановиться на крутом повороте, уцепившись рукой за поручень – в лучших традициях Катьки у пилона. И увидеть…

Как Линь корчится под лестницей, захлёбываясь сдавленным криком.

Как дрожащие пальцы этого ангела во плоти пытаются справиться с зажигалкой, сбивают какую-то серебристую детальку, и весь механизм сыпется на пол.

Как в её напряженной ладони беззвучно ломается сигарета.

И пульс в ушах начинает играть тяжелый рок ярости. Ответь, Александр Валько, почему та, которую любишь всей душой, сейчас смотрит на тебя с таким ужасом в светлой радужке? Из-за того, что тут стряслось за этот час, или из-за тебя самого?..

Не подходить. Не обнимать. Не прикасаться. Изомнёшь, как вишнёвый цвет, сломаешь эти хрупкие плечи.

– Что случилось, Линь? – выдавил Санька, отступая на шаг и впечатываясь спиной в стену.

– Батарея… пятая… взорвалась…

Линь всхлипнула, швырнув на пол зажигалку, и растёрла в руках сломанную сигарету. Её плечо прошила короткая судорога.

Санька молчал. Обнять бы… Нет. Нельзя.

– Ты куришь? Не знал.

– Аритмия, – шепнула Линь, протянув Саньке руку. – Прости. Я знаю, сигаретами сердце не лечат…

Санька молча смотрел на протянутую ему руку. Душа ухнула из огня в полымя, от пятисот по фаренгейту в абсолютный ноль космоса. Критикан я, значит? Допустим, про аритмию я догадался. Допустим, курят сейчас почти все. И хорошо, если не синтетическую гадость.

– А это что? – Санька, уже не контролируя себя, схватил девушку за запястье и отдёрнул рукав халата.

Линь коротко вскрикнула, пытаясь вырваться. Её кисть плотно обхватывал чёрный ремешок с блестящими заклёпками.

– Так ты ещё рокер-байкер и хрен знает кто, – протянул Санька. – Ну, чего я ещё о тебе не знаю?

В глазах Линь неумолимо поднималось высокое. Немой вопрос ясен без слов: с какого перепугу она должна что-то про себя рассказывать?

– Кто. Пускал. Батарею? – отчеканил Санька. – Ты?

Линь стиснула зубы, но не отвела взгляд.

– Да.

– Значит, нечего реветь, – ответил Санька, чувствуя, что готов удавиться. – Я просил вас всех подождать.

Линь замерла на вдохе. Ничего, девочка, захочешь жить – выдохнешь. И вдохнёшь снова.

– Все вопросы к Пароёрзову… И этому, главному, из пришлых, – Линь прикрыла глаза. – У тебя б она тоже взорвалась, хоть ты и ангел-хранитель стенда… Отпусти мою руку. Пожалуйста.

Санька медленно разжал пальцы и отвернулся, чтобы не видеть, как красные следы на запястье Линь наливаются синим. Что же ты натворил…

За спиной чиркнула спичка. Потянуло дымом с запахом корицы. Значит, тоже синтетика.

– Подойди ко мне, Линь, – тихо попросил Санька, опираясь сцепленными руками о стену. – Подойди, если не боишься. Если…

Тёплое прикосновение к спине погасило последние угольки гнева. Какой там вопрос ты задавал, Овердрайв? «Кто для тебя…» Не успел дочитать, да и неважно. Ты мне коллега, Линь. Ты мне лучший друг, светлая. Ты мне любимый человек… И одно-другому-третьему не мешает.

Тихий писк смешался с запахом корицы.

– Отдай мне трекер, – сказал Санька.

Коричное дыхание опалило шею. Горячий металлический брусок упал в карман рабочей куртки. Санька неуловимым движением поймал узкую ладонь, ещё касавшуюся грубой холщовой ткани.

Линь вздрогнула. И поделом мне. Теперь она будет бояться меня всю жизнь. Санька осторожно прижал девичью ладошку к губам, тихо прошептав в самую серединку, где кожа вопреки касанию металла и токсичных жидкостей чудом осталась тёплой и мягкой, как шёлк:

– Твои руки, Линь, как руки хирурга, чувствуют механику… чужой души. Слушай… Я сейчас пойду к ним. А ты побудь здесь. Обещаешь?

– Да, Саня.

Ошмётки взорвавшегося коммутатора валялись по всему силовому помещению, а его останки кто-то сердобольный уже вытащил из недр батареи. Санька, не обращая ни на кого внимания, присел перед изуродованным бутербродом электронных элементов и провёл кончиком пальца по оплавившимся тиристорам. На каком старье работаем, боги Сети… Неужели ещё сотня лет пройдёт, а мы всё так же будем торчать в двадцатом веке, получая новые технологии из-за границы с опозданием на эпоху?

В поле зрения появились Пароёрзовские ботинки. Санька хотел было подняться, но чувство вины лишило его сил.

– Это была ошибка монтажа, – сказал Пароёрзов негромко, словно прочитав Санькины мысли. – Слава Богу, не нашего, а субподрядчика. Батарею починят за следующую неделю. Тебе повезло, Александр Валько.

– Почему? – глухо спросил Санька, не поднимая головы.

– Потому что я могу свалить вину на кого-то другого. Но следующая авария будет на твоей совести, слышишь?

– Я не начальник стенда. Он в отпуске, а я всего лишь…

Санька поперхнулся и закашлялся. Едкий запах горелого вгрызался в лёгкие.

– Всего лишь ангел-хранитель, – Пароёрзов пихнул ногой сгоревший коммутатор. – Так уж попроси в Небесной Канцелярии, чтоб такого больше не было.

Чтоб такого больше не было.

Больше не было.

Не было.

Санька тихо накрыл матом весь белый свет. Амба. Вечер пятницы. Всех взашей отсюда, всё равно с разгона не починить. Внутри зрела уверенность, что это не последнее ЧП, но Санька старался об этом не думать. И звенели горькой полынью на языке строчки забытого стихотворения…

Развлекайся, о Господи. Я устал

Править копии лиц с твоего листа,

Чтобы ты на клочья их рвал потом.

За рекою стартует Полынь-звезда,

Мой последний небесный дом. [8]