Блуждающие души

30

Февраль 2016 – Пекхэм

Ее младшая дочь Джейн приехала из Лидса на похороны. Ба мирно скончалась во сне в доме Дука, незадолго до своего сотого дня рождения. Ум ее был острым, в памяти все еще хранились воспоминания о Вьетнаме. Она была самым близким человеком, которого Ань потеряла после своих родителей, сестер и братьев, близким не по крови, а по привязанности и пережитому опыту. На этот раз ее горе было другим, оно было глубокой скорбью, но в то же время празднованием прожитой по полной жизни. В нем не было жестокости и грубости утраты, которую она ощущала, когда потеряла свою семью. Это не была прерванная жизнь, это не была жестокая смерть.

Ань надеялась, что после церемонии они с Джейн смогут провести немного времени вместе. Но ее двадцатидвухлетняя дочь предпочитала просиживать дни напролет в своей комнате за толстыми книгами с причудливыми словами на обложках: «Метафизика», «Эстетика», «Прикладная этика». Джейн хотела изучать философию. Какая бесполезная наука! Куда можно устроиться с таким дипломом? Стать философом?

– Мы же не в Древней Греции, – заявила дочери Ань.

Ее старшие дети тоже приехали – Лили и Уилл, двадцати трех и двадцати пяти лет. Имена у всех были английские, такие, чтобы легко давались учителям, но чтобы их можно было произнести по-вьетнамски, не спотыкаясь на звуке «р». Ань провела два десятилетия в заботах о них: кормила и мыла, утешала и ругала. После рождения Лили она оставила свою карьеру и стала матерью на полную ставку.

Ань по-прежнему переживала, что недостаточно сделала для своих братьев, особенно для Миня. Она была замужем уже двадцать семь лет и отдалилась от брата после того, как уехала из Кэтфорда. После этого Минь стал более угрюмым, возможно потому, что обиделся на нее за отъезд, хотя теперь он остался за старшего в семье и мог спать на кровати вместо дивана, а Тхань перебрался на диван в гостиной. Ань мучали угрызения совести за то, что она оставляет их одних, но она осознавала, что время пришло: их квартира не рассчитана на трех взрослых людей. И еще она думала, хотя и стесняясь этой мысли, что заслуживает счастья. С самого детства она упорно трудилась в самых разных сферах; ей пришлось повзрослеть в одну ночь, пережив столько боли, сколько основной массе людей не выпадет за всю жизнь. Да, она заслуживала большой дом и мужчину, которого любила.

Ань скучала по братьям и, чтобы загладить свою вину, звонила им каждую неделю, приглашая в гости в новый дом, расположенный недалеко от них на севере города. «У нас есть свободная комната для вас, – заверяла она по телефону. – Можете остаться ночевать». Тхань приходил и делился забавными историями о своем рабочем дне или спрашивал совета по поводу отношений, но у Миня часто находились отговорки – поздняя смена, вечеринка или «слишком устал». С годами пропасть между ними только увеличилась: Ань позволила Миню ускользнуть, переместив внимание на свою собственную растущую семью. Казалось бы, в мгновение ока у нее появилось трое маленьких детей, все с разными прихотями в еде и разным режимом сна, и она только и успевала забирать детей из яслей и кормить ужином, лишь изредка работая как волонтер во Вьетнамской Ассоциации. Вскоре она стала видеть Миня только два-три раза в год: на лунный новый год тет или в день памяти умерших зо. Он не женился и по-прежнему жил в Кэтфорде, даже не пытаясь прятать пустые бутылки за мусорные баки в те несколько раз, когда она приезжала в гости. «Вчера вечером заходили друзья», – говорил он, замечая ее взгляд. Но Ань ни разу не слышала подробностей об этих загадочных друзьях и подозревала, что они могут быть выдумкой. Минь работал управляющим в магазине «Теско» на соседней улице, но за исключением этого факта жизнь его, в частности то, как он проводит вечера и выходные, оставалась для сестры загадкой.

Тхань со своей женой Тху и двумя детьми, десяти и тринадцати лет, обитал в социальном жилье в Льюишеме. Это была жизнь с нудной офисной работой все в той же страховой компании, где он начинал свою профессиональную деятельность, но благодаря ей можно было оплачивать счета. Тхань давно отказался от амбиций стать астрономом, хотя и оклеил спальню своих детей обоями с изображением космоса, планет и ракет, комет и звезд, заполнивших их стены и мечты как во сне, так и, надеялся Тхань, наяву.

Ань желала для своих братьев иной судьбы и переживала, считая, что, если бы она была более строгой и лучше мотивировала их, они могли бы достичь большего, намного большего. Из Миня мог бы получиться бизнесмен, предприниматель, кто угодно, если бы она не боялась услышать от него: «Ты не Ма». Он мог бы лучше зарабатывать, иметь работу, которая ему нравилась бы, если бы только она помогала ему с домашними заданиями или тратила больше денег на его образование. Мучаясь угрызениями совести, Ань отдавала время собственным детям, а иногда, оглядываясь назад, думала, что вся ее жизнь действительно была посвящена семье. Сначала братьям, а теперь – детям. Сорок лет она заботилась о других, отодвигая собственные потребности на второй план, но знала, что это того стоило.

Лили работала финансовым аналитиком в квартале Кэнэри-Уорф, жила в квартире в нескольких минутах ходьбы от родительского дома. Она регулярно заглядывала к ним на ужин или чтобы посмотреть вместе фильм, всегда принося с собой домашнюю выпечку – банановый кекс или брауни. Уилл работал в крупной маркетинговой фирме, встречался с прекрасной девушкой из Девона, юристом, и по воскресеньям они приходили на обед, Ань готовила суп фо или ростбиф. В такие дни Ань сидела во главе стола и слушала, как ее сын рассказывает об одной из своих последних рекламных кампаний или дочь – о предстоящем повышении. И она соглашалась с тем, что в конце концов все это стоило потраченных усилий. С Томом им удалось создать семью с крепким финансовым тылом и любовью друг к другу.

Но философия совсем не входила в ее планы касательно Джейн. Ань беспокоилась о наркотиках и алкоголе, о хулиганах и расистах, но даже представить себе не могла, что ее дочь увлекут Платон и Аристотель, Кант и Маркс. Она представила, как Джейн тусуется с укуренными друзьями, рассуждая о смысле существования и жизни после смерти, и это показалось ейбессмысленной тратой времени. Для нее жизнь была такой, какая она есть, а загробная – такой, какой ты хочешь ее видеть. Впрочем, она не слишком бурно выражала свое несогласие. Ей не хотелось соответствовать стереотипам о родителе-иммигрантке, матери-тигрице. При полной поддержке мужа Ань дала Джейн свое благословение на учебу в Лидсе, мысленно готовясь к ее безработному будущему.

Дети Ань знали, откуда она родом, знали о войне, но никогда не слышали всей истории целиком: она им ее не рассказывала. Не рассказывала о верфи и о морге, о рыбаках, забравшихся к ним в лодку. «Для чего? – размышляла она. – Это только расстроит их». Друзья или старые коллеги иногда переспрашивали – а что это такое? – когда она объясняла, что была одной из вьетнамских «людей в лодках». Ань вкратце пересказывала события: Вунгтхэм, потом Гонконг, потом Соупли, потом Лондон, ее родители, братья и сестры не выжили. «Тебе нужно написать мемуары», – считали собеседники. Но Ань хватило того, что она прошла через это, – не было совершенно никакого желания перебирать все события заново, потратив столько лет на то, чтобы выбросить их из головы. Иногда при виде округлившихся глаз знакомых в глубине души у нее возникало внезапное желание предать свою историю огласке. Британцы вечно удивлялись, узнав, что в одной стране с ними живут люди с подобным прошлым. Иногда она спрашивала себя: может, ее долг состоит в том, чтобы передать свою историю дальше? В противном случае этот пережитый опыт полностью исчезнет, сотрется страница прошлого.

Однако желание быстро угасало, Ань держала воспоминания под замком, хотя они всплывали в самые неожиданные моменты. Случайный жест или запах вызывали глубоко спрятанное в памяти, то, о чем она даже не подозревала. В первый день Уилла в яслях она обняла его на прощание и направилась к выходу. Сделав несколько шагов, обернулась, чтобы помахать, и вместо Уилла увидела Дао, который махал в ответ точно так же, когда она покидала Вунгтхэм. Ань сообщила на работе, что заболела, и весь день провалялась в постели, потрясенная до глубины души воспоминаниями о последней встрече со своим младшим братом. На следующий день она попросила Тома возить малыша в ясли, сожалея о том, что увеличивает расстояние между собой и детьми, лишая их и себя этого повседневного трогательного момента.

Том по-прежнему работал, продвинувшись по карьерной лестнице в своей компании от бухгалтера до финансового директора. Днем Ань в основном была одна, но не чувствовала себя ни одинокой, ни скучающей. Биань жила неподалеку, и они ходили друг к другу в гости, как и почти сорок лет назад, и их дети были примерно одного возраста.

– Мы достаточно многого достигли, не так ли? – сказала Биань однажды за кружкой чая в саду подруги. – В конце концов, у нас не так уж плохо получилось.

Ань сделала глоток, посмотрела на свои гиацинты и розы – все в идеальном состоянии – и ответила:

– Наверное, неплохо.

Ань нравилось ухаживать за садом. На протяжении многих лет она сажала остролисты, розы, космею и герань, а также свои любимые пионы. Она воспользовалась тем, что Лили и Уилл рядом – самое время помочь ей с прополкой.

– Нужно подготовить клумбы к весне, – с этими словами она вручила им перчатки. – Где твоя младшая сестра?

– Все еще в своей комнате, – ответил Уилл, выдергивая из земли цепкий корень. – Сказала, что занята работой.

Ань закатила глаза и поднялась наверх.

– Джейн! – позвала она. – Спускайся и помоги нам в саду, пожалуйста. Мы тебя сегодня почти не видели.

Джейн выглянула из своей комнаты, похожая на зомби, все еще в пижаме и с несколько ошарашенным видом.

– Извини, мам. Мне нужно было кое-что закончить. Сейчас спущусь.

– Обязательно оденься! – ответила Ань. – Уже почти полдень!

Казалось, что ее дочь в чем-то сомневается: она по-прежнему держалась за ручку двери, переступая с ноги на ногу.

– Извини, – нерешительно произнесла Джейн, подняв глаза на мать. – Я просто читала об этом… острове.

– Ты собираешься в отпуск? Опять? – удивилась Ань. – На какие деньги? Разве ты не планировала поехать в Испанию со своими друзьями?

– Нет, нет, мама, меня затянула черная дыра Интернета, – закончив с объяснениями, Джейн вернулась в свою комнату. – Я иду. Только переоденусь.

Она спустилась через десять минут.

– Поглядите-ка, кто наконец-то решил присоединиться к нам. Мы уже почти закончили, – с этими словами Уилл протянул сестре небольшую лопату.

Все вместе они принялись за работу: Лили звала маму каждый раз, когда из земли выглядывал червяк.

– Извини! – гримасничала дочь, когда Ань отбирала у нее лопату, закатывая глаза. – Они просто такие мерзкие.

– В Вунгтхэме мы с сестрами играли с ними и кормили ими кур, – сказала Ань. – А вы, дети, уж слишком нежные.

Джейн была сосредоточена не на земле, которую неторопливо отбрасывала, а на своих мыслях, ее губы шевелились, как будто она думала вслух. Ань подошла к ней.

– Ну что это такое! – сказала Ань. – Посмотри на свою футболку.

Джейн уставилась на свою белую майку, испачканную землей, и тут же принялась ее отряхивать.

– Прости, прости. У меня не очень хорошо получается, правда? – спросила она.

– Правда, – ответила Ань, стряхивая остатки земли с одежды дочери. – Ты из тех людей, что сидят в своих комнатах. – Она переключила свое внимание на куст форзиции, который следовало подрезать.

Джейн встала с ней рядом, рассеянно растирая в пальцах лепестки форзиции.

– Мама, – сказала она. – Ты не думала о том, чтобы снова начать общаться с людьми из твоей деревни? – Она вытерла лоб рукой. – Неужели тебе не интересно, чем они занимаются?

Ань внимательно посмотрела на свою любознательную дочь. Конечно, эта мысль приходила ей в голову. У Биань и Дука были страницы в «Фейсбуке», где им удалось отыскать нескольких друзей детства, и они призывали Ань и ее братьев сделать то же самое. Но Ань никак на это не решалась – отчасти потому, что плохо разбиралась в компьютерах, отчасти из-за страха перед тем, что́ сможет найти. Сейчас у нее все было хорошо. Зачем открывать дверь в прошлое? Она знала, что Тхань и Минь здесь, а ее родители, Май, Вэн, Дао и Хоанг мертвы. Этого было предостаточно.

Прежде чем Ань успела собраться с мыслями, Джейн заявила:

– Я создам тебе страницу. Можешь не пользоваться, если не захочешь. Но это совсем несложно, вот увидишь.

К ним присоединился Уилл с большой лопатой в руках.

– Что на обед? – поинтересовался он.

Ань ответила, что если бы он помогал с готовкой, то не спрашивал бы.

В статье «Семейный подход к внукам людей, переживших Холокост» (Американский журнал психотерапии, выпуск 57, № 4, 2003) авторы описывают несколько клинических наблюдений за семьями людей, переживших Холокост, сделанных во время терапевтических сессий. Исследователи пришли к выводу, что дети людей, переживших Холокост, в большей степени склонны к психологическим расстройствам и посттравматическому стрессовому расстройству по сравнению с населением в целом.

Дети людей, переживших Холокост, научились пренебрегать своими чувствами. Они считают свои проблемы и тревоги неважными в сравнении с родительскими. Они быстро усвоили, что их главная задача – быть «хорошим сыном» или «хорошей дочерью». Однако вскоре они осознали, что, как ни старайся, им никогда полностью не удовлетворить своих травмированных опекунов. Поэтому они испытывали чувство беспомощности.

Концепция трансгенерационной травмы заключает в себе идею о том, что травма может передаваться из поколения в поколение, что было зафиксировано у самых разных людей: потомков порабощенных, переживших войну, жертв насилия и беженцев. Само по себе событие, конечно, не может передаваться по наследству. Потомку достаются затянувшиеся симптомы. Тревожность или наркомания матери, вспышки гнева или депрессия отца. Дети, которые становятся свидетелями такого поведения, перенимают его, или же оно вызывает у них тревогу, создавая порочный круг расстройств.

На первой встрече психотерапевт поинтересовалась моей семейной биографией, и я рассказала о своей матери. Рассказала о бабушке и дедушке, о четырех младших братьях и сестрах, выловленных из моря, о войне, о пиратах и лагерях. Рассказала, что эти события постоянно вертелись в моей голове, но почти никогда не обсуждались, что на протяжении многих лет мне приходилось довольствоваться обрывками истории от родителей, дядей и двоюродных братьев. Рассказала, что иногда мама неожиданно становилась тихой и холодной, мгновенно превращаясь из близкой в отстраненную. В такие моменты она как будто боялась быть нашей матерью.

Стоило мне закончить рассказ, а психотерапевту – делать свои пометки, как она оторвалась от блокнота; ее очки сидели слишком низко на носу, выражение лица было добрым. «Ваше семейное наследие – сплошные смерти», – сказала она, и объяснила, что я отягощена этим наследством, которое мне так неохотно давали. Поскольку я не знала его в полной мере, мне пришлось додумать историю, и мое воображение устроило хаос. Я тонула в море шрамов и незаживающих ран, в призрачных видениях войны и погибших.

После нашей сессии я отправилась на прогулку по парку Рай в Пекхэме, переваривая все, что было сказано. Меня удивило чувство облегчения: я не злилась, не беспокоилась, а скорее была настроена действовать решительно. В завершение встречи терапевт посоветовала обратиться к семейному врачу за рецептом, и, вернувшись домой, я тут же записалась на прием.

«Я выпишу вам антидепрессант для лечения хронической депрессии и тревоги, – сказала доктор, как только я оказалась в ее кабинете. – Двадцать граммов эсциталопрама, пока по одной таблетке в день. Через месяц мы сможем увеличить дозу, если не будет сильных побочных эффектов».

Когда фармацевт вручила мне лекарство, я почувствовала, что начинаю всплывать со дна.

31

Февраль 2016 – Пекхэм

В доме были только Ань и Джейн, и обе молчали. С Лили и Уиллом разговоры шли свободно, их отношения с матерью были легкими. С Джейн все было иначе. Их взгляды на мир сильно разнились: Джейн – романтичная и чувствительная, Ань – прагматичная и толстокожая, но обе, пожалуй, на свой лад упрямые. Когда Джейн было шесть лет, она будила Ань посреди ночи со словами: «Мама, я боюсь умереть», – после чего втискивалась в кровать между ней и Томом. В то время Ань не отличалась особым терпением: не было никакого желания слушать о смерти по ночам, тем более после всех этих многочисленных бессонных ночей, которые пришлось потратить именно на это. Ань помнила, как Май прибегала к ней в постель в Вунгтхэме, потому что ей было страшно – страх, который был оправдан и реален во время войны, не то что тревоги Джейн, порожденные богатым воображением. Полусонная, Ань поворачивалась к Джейн спиной: «Ну что ты как маленькая. Возвращайся в свою постель».

Оглядываясь назад, она сожалела о своей несдержанности в такие моменты. Ань изо всех сил старалась быть сильной для семьи, скрывать свои горести и переживания, насколько это было возможно. Она дала сыну и дочерям совсем не такое детство, которое досталось ей, – во всем намного лучше. Но в их юности было нечто такое, чего ей не удалось испытать: их существование было настолько безоблачным и мирным, что подсознательно заставляло Ань жить в постоянном страхе, что обязательно случится что-то плохое. Или, возможно, ее дети были просто избалованными, их истерики по поводу того, что им не покупают самую новую Барби или карточки с покемонами, казались нелепыми рядом с болью Тханя из-за отсутствия фотоснимка умерших родителей, братьев и сестер. «Не сегодня, – говорила Ань, выхватывая игрушку из рук ребенка в магазине. – Мы же не печатаем деньги на принтере».

Несмотря на то что она пыталась оградить детей от страданий, скрывая самые ужасные детали пережитого ею опыта, было ясно, что некоторые вещи все-таки как-то просочились наружу, возможно, через поры кожи или некую необъяснимую связь между матерями и их детьми.

За завтраком Джейн не сводила взгляд с ноутбука. Через ее плечо Ань украдкой заметила, что экран заполнила страница энциклопедии под названием «Операция “Блуждающая душа”». Джейн внимательно изучала страницу, а через некоторое время захлопнула ноутбук. «Странная тактика», – пробормотала она. Ань не стала ее расспрашивать, не желая слушать об очередной философской теории или дебатах, она все еще помнила, как дочь пыталась объяснить ей эксперимент «Кот Шредингера».

– Я собираюсь встретиться с друзьями, – сказала Джейн, допивая кофе. – Мы идем в галерею Тейт. Вернусь не слишком поздно.

Убрав пустую кружку и тарелку из-под хлопьев в посудомоечную машину, она пошла наверх собираться. Ань размышляла: пригласить Биань куда-нибудь пообедать или лучше навести порядок в доме? Можно было бы позвонить Тханю и предложить встретиться во время его обеденного перерыва – они давно не виделись, и пустой дом вызывал у нее ностальгию по тем дням, когда они теснились в Кэтфорде, буквально сидя на голове друг у друга. Забавно, как время романтизирует прошлое. Если бы кто-нибудь сказал ей тридцать лет назад, что она будет скучать по той квартире, она приняла бы этого человека за сумасшедшего.

Ань обдумывала, чем заняться, но в глубине ее подсознания звучали слова Джейн: «Ты не думала о том, чтобы снова начать общаться с людьми из твоей деревни? Неужели тебе не интересно, чем они занимаются?» Неделю назад, после того разговора в саду, Джейн создала для Ань страницу в «Фейсбуке», которой она до сих пор не воспользовалась – и ее детство, возможно, было лишь на расстоянии в несколько движений компьютерной мышки. Ань не отправляла запросы в друзья, не нажимала «нравится» и не писала комментарии к семейным фотографиям. Она представляла себе Вунгтхэм и друзей детства, которым сейчас, как и ей, было за пятьдесят. В ее воображении они все еще были молодыми, словно фигурки в снежном шаре, застывшие в вечной молодости. И ей не хотелось размораживать это время, не хотелось взваливать на себя бремя потери их юности.