Русалки. Сборник рассказов

Памяти

Лидии Ивановны Белозуб,

учителя Русской словесности,

посвящаю

Поехали!

Вышний Волочек. Деревня

Тетя Надя

Русалки

Селена

Пасхальный рассказик

Город-герой Санкт-Петербург. Командировка

Океан

Эзофагогастроэндоскопия

Откровения от Сергея Петровича

Встреча с Пегасом

Гук, гук, гук.. трак, трак.. гук, гук, гук, потом – трррр, трррр… и опять – гук, гук, гук..

Колёса несли поезд по рельсам, и Алексей Сергеевич думал, изучая эти звуки, что и на рельсах есть ухабы, колдобины, ямки и бугорки и наверняка встречаются «лежачие полицейские» … Дрёма потихоньку завладела им, и грезилось, что он опаздывает на поезд, и вот-вот случится что-то нехорошее и непоправимое. Проснулся, затылок покрылся испариной, и этот «гук, гук, гук» его успокоил, но ведь всё могло оказаться иначе.

Утром весь багаж был уже приготовлен и всё сделано в срок, и Алексей Сергеевич даже похвалил себя за предусмотрительность. «Даже на полчаса раньше могу выйти, – думал он с удовольствием. – Все-таки чувствуется высокая профессиональная подготовка и такой мощный опыт», – продолжал он ласкать собственное сознание. И, действительно, охватив мгновенно самые серьёзные события своей карьеры, в которых он всё выполнял в срок, Алексей Сергеевич, не спеша вышел из дома. Уже на вокзале его встретил пустынный перрон с двумя путями без поездов, без толпы приезжающих и провожающих, и пустые табло лишь подтверждали, что поезд ещё не пришёл, до отъезда полно времени, и можно взять где-нибудь кофе и насладиться трубкой.

– А что, дальние поезда только сюда прибывают или, может, вон на ту сторону? – спросил Алексей Сергеевич у назойливых таксистов, поглядывая на другую, отгороженную часть перрона.

– А тебе куда ехать-то? – с участием спросил один их них.

– Поезд четвёртый, Москва – Кисловодск, – заявил Алексей Сергеевич и, испытав неожиданную тревогу, уже с ужасом пролепетал: – Казанский вокзал…

– Так это же – Павелецкий! А во сколько поезд-то?

– В 8.20, – безжизненно прошептал Алексей Сергеевич и сказал уже голосом Ипполита Матвеича: – Хм…

Ему показалось, что он находится в каком-то другом измерении вместе со всеми собственными профессиональными навыками. До отправления поезда оставалось 30 минут.

– Так давай багаж и помчимся на Казанский, – таксист, не дожидаясь ответа, схватил саквояж и быстрым шагом повёл Алексея Сергеевича за собой к машине. Уже двигаясь по Садовому, не встречая практически пробок, Алексей Сергеевич, осмелев, спросил о цене услуги.

– Полтора рубля, – ответил таксист. И опять в голове прозвучал голос Ипполита Матвеича: «Однако…»

А теперь, в поезде, развалившись в купе, Алексей Сергеевич, выпив 50 грамм водки, закусив бёдрышком копчёного цыпленка и изящно разделанным вдоль солёным огурчиком, стал внимательно изучать причудливые прожилки тамбовского окорока и разрезанное пополам варёное яйцо. Но внимание его вновь привлек стук колёс, и он размышлял: – «Если якуты могут петь о том, что видят, то почему бы мне не запеть о том, что я слышу?»

Ессентуки встретили Алексея Сергеевича зелеными парками, неиссякаемой целебной водой и замечательным соседом по комнате.

Мужику было под восемьдесят лет и, едва Алексей Сергеевич успел войти, как вместо приветствия он услышал: – Наверное, сегодня помру.

Оторопь!

– Да что с вами? – спросил испуганный Алексея Сергеевич. Уставший с дороги после поезда, он рассчитывал начинать свой отдых по путевке Собеса с хорошего сна.

– Не знаю. Хреново мне очень, – заявил умирающий по имени Петр.

– И где болит? Врача вызывали?

– Да приходили, померили давление. Вот и все, что они могут.

Было уже 11 вечера. «Что ж, теперь всю ночь мне придется стоять у изголовья этого соседа?» – с ужасом размышлял про себя Алексей Сергеевич.

– Может желудок? Что ели-то вечером? – спросил он на всякий случай.

– Ничего не ел. Только помидоры, огурцы, да пивка попил. И немножко сала, – ответил умирающий. – Да рыбки какой-то поел, – добавил он после раздумья.

Тут Алексей Сергеевич, обратив внимание на уж больно красный мясистый нос соседа и его пухлые, вполне здоровые щеки, невольно сделал вывод: любит выпить и ест все кряду и наверняка страдает острым гастритом.

– У меня тут есть нужные таблетки, вы их попейте и посмотрим, вдруг полегчает. И действительно уже через час Алексей Сергеевич, услышав здоровый богатырский храп умирающего, со спокойным сердцем в своей комнате лег спать.

На следующий день он заявил в администрации, что жить с покойником в одном номере не намерен и потребовал немедленного переселения. Вопрос был решен и можно было начинать отдых.

За завтраком за одним столом с ним оказались две веселые очень словоохотливые дамочки неизвестного возраста, которые поведали Алексею Сергеевичу, как у них в Самаре готовят разную рыбу. Коль скоро тема рыбалки была ему близка, он с довольствием втянулся в эту беседу и, кроме прочего, узнал, что у этих дамочек в номере есть удивительные домашние оздоровительные напитки и закуски из самой Самары, и Алексей Сергеевич мог бы заглянуть к ним на минутку и получить удовольствие от домашних блюд.

Алексей Сергеевич не отказался, надеясь услышать правду о жизни народа в славном волжском городе и позже, уже в их номере, из рассказа одной из них, после третьего тоста выяснилось, что народ в Самаре живет хорошо, а сама докладчица обладает грудью шестого размера.

Алексей Сергеевич похвалил ее самым восторженным образом, проверять факт категорически отказался и поспешил в свой номер.

На следующее утро голова не болела (!), а у его новой (близкой) знакомой обнаружился нос удивительного сливового цвета, что добавило новый оттенок в палитру цветов его отдыха.

Кто ж не знает, что значат танцы в санаториях Собеса? Это – альфа и омега, это самое сокровенное действо и главный инструмент в борьбе с бездельным ожирением. И Алексей Сергеевич не избежал соблазна и, к своему удивлению, встретил на дискотеке своего умирающего соседа. Он скакал с некой «девицей», был красен лицом и выглядел совершенно счастливо.

– Вот он – мой спаситель, – заявил умирающий и крепко обнял Алексея Сергеевича, при этом в окружающей среде возникла стойкая и сложная композиции из запахов пива, водки и портвейна.

«Надо полагать, что этот мощный старик всякий раз, когда приезжает в санаторий, начинает умирать и остается один в номере, в то время как другие доплачивают круглую сумму, чтобы жить в одноместном комфорте», – подумал Алексей Сергеевич.

А по санаторию «Виктория» бродили отдыхающие, останавливаясь всякий раз, чтобы сделать глоточек целебной воды. В галерее со священными краниками собирались кучками, делали важный вид и глубоко, вдумчиво вздыхали, поглядывая на ее химический состав. Но, ничего не понимая на самом деле, все думали о надежде.

Над санаторием «Виктория» весела мокрая холодная мгла, и звучала Lacrimosa Моцарта, а Алексей Сергеевич готовился к вечерней дискотеке.

Скрипнула калитка, и я выскочил из дома, чтобы поглядеть на гостей. Это был Никонорыч – местный мужик, батрачивший у Сан Саныча на всяких работах. Низенького роста, лет 50-ти, худой, с густой рыже-седой шевелюрой, он всегда меня забавлял своими хитрыми глазками и местными сплетнями.

– Привет, Ноконорыч! Что новенького? – спросил я, устраиваясь у забора.

– У Муравья новая партия нынче пошла, – ответил он, пожав мне руку, – но цвет пошел какой-то странноватый, – продолжал он, ища глазами что-нибудь для сравнения.

– А, ну вот, смотри на этот листок, – показал мне на ветку куста. – Вот как раз такой.

Муравей был местный самогонщик, продававший в деревне недорого свой продукт и пользовавшийся в народе необыкновенным уважением за постоянство производства и за приемлемое качество напитка.

– Да вот еще тут избу Клавка продает племяннику Ирины. Да так недорого.

Ирина была местная дачница, пианистка из Ленинграда, «собирательница русских земель» как я ее прозывал, регулярно приглашавшая в свой дом окрестных дачников на музыкальные застолья.

– Так и прут сюда питерцы да ваши москвичи, – начал ворчать в своем духе Никонорыч, думая про себя и подсчитывая впрок, тем не менее, те барыши, которые он возьмет за перекладку печи в избе этой Клавки.

Тут мое внимание привлек дородный мужчина, шагавший очень важно по улице в нашу сторону. Внушительного роста с большой седой бородой, в белой косоворотке на выпуск, опоясанной шнурком вокруг солидного живота, в широченных холщовых штанах, в широкополой соломенной шляпе, он вызывал образ деревенского священника из классической русской литературы. Если бы на нем была черная сутана и крест на груди. А так – ну настоящий и живой Лев Толстой! Следом за ним плелась маленькая худенькая женщина, едва поспевая за его большими шагами.

– Здравствуйте! – произнес он низким громовым голосом, поравнявшись с нашей калиткой и измерив меня испытующим взглядом. – Что, магазин-то нынче работает? – спросил он, глядя на Никонорыча.

– Господь с вами! Что ж не знаете, что второй день закрыт, – пролепетал в ответ Никонорыч, прикрыв от солнца ладонью лицо и спрятав тем самым свои лукавые глаза. – Так что придется вам назад топать, – ухмыляясь, добавил он.

– Что ж, – человек потрепал задумчиво свою броду и, пытаясь разглядеть глазки Никонорыча, пробасил: – Тогда пойдем, Татьяна, назад.

И они, развернувшись, пошли прочь в том же порядке: сначала он широкими шагами, а за ним, мелко семеня, жена.

– Это кто ж такой? – спросил я, подождав немного.

– Да так, просто распиздяй, – ответил Никонорыч, гляди им вслед.

– То есть, как так? Вроде, солидный человек, – пытался я возразить на это грубое замечание.

– Тунеядец, – продолжал Никонорыч, закуривая, и после глубокой затяжки добавил: – Писатель

«Давно, усталый раб, замыслил я побег. В обитель дальнюю трудов и чистых нег» (А.С. Пушкин)

На звонок Никиты почему-то ответил Валентиныч.

– Валентиныч? Привет! Как там у вас дела? Тëтю Надю позови! ‒Последовала тишина, и хриплый голос Валентиныча произнес: – Нету тёти Нади.

Снова безмолвие, и вновь с безжизненной хрипотой Валентиныч сказал: – Померла тëтя Надя. Сегодня девятый день отмечаем.

Однажды решил Никита отказаться от подмосковных карасей и попытать счастья на большой воде.

«Эх! Была не была, поеду куда-нибудь на Рыбинку», – решил он и в интернете нашел подходящую базу.

Ранним майским утром отправился в путь и уже за Сергиевым Посадом стал наслаждаться свободой на дороге и пышностью весенней земли.

Мелькали на обочинах и окрестных полях такие маленькие, такие нежные, голубые, синенькие и желтые головки цветов. И Никита любовался этим красивым, скромным разноцветьем, а сердце получало покой.

Скоро Углич.

И, как всегда, вспоминая маковки его церквей и нарядный берег Волги, начинал думать о царевиче Дмитрии и Марине Мнишек. История гибели царевича и его воскрешения стали легендами. И часто в русской истории – легенды, сказания, былины… Былина – это что? Быль – никогда не существовавшая действительность?

А как-то прошли последние дни этой гордой и тщеславной полячки? Знала ли она или видела, как вешали русские люди на Васильевском спуске у стен Кремля её четырёхлетнего сына? Невинного ребенка. Коронованная царица, несчастная мать и жена именно здесь в Угличе, в одном из его монастырей закончила свой короткий путь на Русской земле. Но перед смертью предрекла: «Погибнет царство Романовых, и последний их царевич будет убит».

Именно здесь были истоки Лихолетья, и именно здесь с гибелью Марины оно закончилось. Удивительное совпадение…

Кто-то, когда-то, нарек одну из башен Коломенского Кремля Маринкиной башней. И с тех пор все верят, что Марина Мнишек погибла в Коломне. Нет, это не так.

По существующим версиям она «обратилась в ворона и улетела через бойницу своей кельи». Иначе говорят, что была утоплена. Конечно, в Волге, конечно, в Угличе.

А Никита, окунувшись мыслями в историю, продолжал свой путь с удовольствием разглядывая окрестные поля.

Эх, лютики-цветочки! Такие махонькие, такие любимые, и все уносились куда-то назад, куда-то в прошлое, в дни его юности, когда они были такими же, как и сейчас. Для них ничего не менялось, и время для них стояло, а у Никиты все уносилось назад со скоростью 140 км в час, а он летел вперед… И ненароком вспомнил Николая Гоголя: «Русь, куда ж несешься ты?»

И понеслись в голове образы Данилы и Катерины, Левко и Оксаны …

Дрема. Подкрадывался сон. Сушки-бараночки уже не помогали, и нужно было где-нибудь на полустанке зайти в кафе и побороть нарастающую усталость.

В кафе было пусто, лишь стояла за соседним столиком пара мужчины и женщины. Попивая свой кофе, Никита поглядывал на эту пару. Мужчина – ну явно советский инженер, вполне интеллигентный, лет 50-и, высокий и опрятный. А вот женщина – маленькая и худенькая – походила быстрее на мальчика-подростка, и лишь лицо её выдавало значительный жизненный путь. Как-то странно смотрелись они вместе и никак не могли быть ни парой, ни товарищами. Разговорились.

– Зачем тебе ехать на эту базу в Борок? Там же все так дорого! —заметил он, послушав намерения Никиты.

– Поедешь с нами в деревню и не пожалеешь. Это недалеко от Рыбинки, – продолжил он. – И будешь там как барин – один на всей реке. Прикупи лишь тушенку, крупы, макароны, сахар и получишь полный пансион! Тетя Надя будет тебя кормить, и платить ты ей будешь рублей сто за день – всего-то!

«Соблазнительно, конечно», ‒ думал Никита. Воображение рисовало полноводную чистую речку, сладкий сон среди первозданной природы и поклевки огромных лещей. «Да, но эти люди – кто они? Можно ли им так сразу поверить?» ‒ Тревога испортила все живописные картинки и, наверное, отобразилась на лице.

– Меня зовут Николай, а моя подруга – Таня. Мы работаем в Сергиевом Посаде, ‒ и он, как будто прочитав мысли собеседника, назвал какой-то НИИ.

В беседе глаза они не отводили, говорили спокойно и вполне грамотно и смогли Никиту окончательно убедить и победить всякое сомнение.

У них была Нива, и Никита последовал за ними.

Уже далеко за Угличем слева замелькала какая-то речка, весело извиваясь, то примыкала к самой дороге, то пропадала где-то в полях. Встречались редкие, совсем маленькие села, но это безлюдье только радовало.

– Да, это она и есть, ‒ сказали Никите эти люди на короткой остановке. – Еще немного и мы будем на месте. Скоро начнется бездорожье, километров пять грунтовой дороги. Будь повнимательней! – предупредили они, и все продолжили путь.

Позади осталась пара деревень, и грунтовая дорога, к счастью Никиты, совсем сухая, повела машины через лес.

«Да, но, если будет ливень, здесь моя легковушка уже не пройдет», ‒ думал Никита, двигаясь зигзагами от обочины к центру, избегая глубокой колеи, оставленной грузовиками и внедорожниками.

И вдруг вновь явилась река. Но это уже была не какая-то речушка, сопровождавшая их раньше, а широкая, полноводная, настоящая река с удивительной полукилометровой излучиной.

Изба находилась на самом берегу.

Путников встретила женщина лет семидесяти в обычном сельском наряде. Но на обычную деревенскую бабу она совсем не походила.

– Тетя Надя, – это Никита. Хочет рыбку здесь половить. Если, конечно, позволишь, – улыбнувшись сказала Татьяна вместо приветствия.

На Никиту внимательно смотрели большие серые глаза еще совсем нестарой женщины.

– Ну что ж. Вы ему рассказали, надеюсь, об условиях? – Тетя Надя поправила выбившуюся из-под косынки прядь русых волос, еще не полностью охваченных сединой, и проводила людей в избу.

На кухне было настоящее кошачье царство. Девять кошек – насчитал Никита – располагались на шкафах, на полках и на полу, и были они все одной масти: рыжие с белыми пятнами. Лишь одна выделялась серым рисунком и необыкновенными, прямо женскими глазами.

– Это Селена, – сказала тетя Надя, перехватив взгляд Никиты.

Уже кипел чайник, выложены и предъявлены хозяйке все продукты, приобретенные по дороге, и, выпив по чашке кофе, все решили выйти на берег.

– Вот у тебя даже и лодка будет, – сказал Николай, указывая на весельную лодку в укромном месте под ивой.

– Может водки выпьем? Так уж полагается и, кроме того, я вам благодарен за этот приют, – предложил Никита.

– Нет. Нам пора ехать. В другой раз, – ответила Татьяна, и они, поговорив о чем-то с хозяйкой, уехали.

«Как-то странно, – думал Никита. ‒ Сделали такой крюк, столько времени потратили, чтобы меня привезти к тете Наде».

А в это время уже ждал на кухне ужин, совсем нехитрый, но необыкновенно вкусный.

Тетя Надя оказалась кофеманкой, от водки не отказалась и, как-то немного успокоившись, разговорилась с Никитой.

– Я же была инженером. Работала на таком-то заводе в Рыбинске пока он не закрылся, а потом переехала в этот дом, – рассказала она, наливая кошкам воду.

Никита украдкой разглядывал ее лицо. Прямой нос, хорошая линия рта, красивые губы, открытый лоб говорили о благородстве. Мягкий тихий голос ее настраивал на проникновенную беседу. Лишь в глазах была печаль.

– Купила коровку, так вот и живу потихоньку, – продолжала она.

– А как же близкие Ваши, дети? – спросил Никита, пытаясь проследить за бесконечными маневрами кошек вокруг.

– В Рыбинске дочь живет с мужем и внучкой Настей. Да вот бывший муж объявился. Болтался где-то лет 30, да и приехал. То есть вернулся значит. Умирать. А я его у них и поселила. Квартира-то моя, пусть ухаживают.

Совсем уже вечерело. Сквозь ветви деревьев мерцал свет в окнах отдаленных дворов. Их было всего три или четыре, но вдоль берега все они находились на приличном расстоянии.

– Ты можешь ночевать здесь, в избе, если хочешь. Или на веранде в баньке, во дворе, – предложила тетя Надя, видя его усталость.

Банька находилась в глубине двора, метрах в 30 от избы, почти на самом берегу, и была завалена какой-то мебелью и рухлядью. Но на самой веранде стоял роскошный широкий диван с целым ворохом одеял и подушек, и Никита был уверен, что с таким набором не замерзнет, несмотря на влажный воздух майской ночи на берегу холодной реки.

Ночь. Небо черное, бархатное, с мерцающими звездами… Тишина небывалая и невероятная! И никого, и ничего вокруг!

«Эх! Не хватает лишь луны, месяца, в эту майскую ночь», ‒ думал Никита, очарованный этим покоем, и бросил взгляд на черную заводь реки под мрачными ночными ивами.

«Майская ночь или утопленница», ‒ в голову пришла гоголевская мистика, и он вспомнил ведьму из Вия, но, закутавшись с головой в одеяла, под жужжанье комаров, мгновенно заснул…

Чуть хлопнула дверь веранды. Никита проснулся и вспомнил, что закрыл дверь на крючок. Но дверь еле заметно шевелилась.

«Видать, ветер ее двигает», ‒ решил он себя успокоить и вновь залез в ворох одеял.

Вдоль всей веранды был ряд сплошных стекленных окошек, немного прикрытых изнутри шторками. Но сквозь щели между шторками он четко видел, как двигается вдоль окна ветка куста.

«Ну просто ветерок гуляет во дворе», ‒ успокоить себя он так и не смог, тем более что и за потолком на чердаке раздались какие-то звуки.

Вновь ветка скользнула по стеклу за окном, и он увидел пару глаз, смотрящих на него, больших, будто женских, но странной формы и со странными ресницами.

«Что за чертовщина! Что за ночь!» ‒ Никита чувствовал реальный страх. Вскочил с дивана и включил свет.

«Вроде все тихо…», ‒ сбросив крючок, резко открыл дверь и вышел наружу.

За верандой стояла плотная стена кустов, ветви которых прилегали к окнам, рядом – пара яблонь и больше ничего и никого, лишь какая-то тень мелькнула за кустами.

Возвращаясь к двери своего пристанища, он бросил взгляд на берег реки. Совершенно черное, непроглядное небо сливалось с мрачной заводью под ивой. Блики мелкой ряби и неожиданное колыхание камыша приковали его взор. Там двигались какие-то тени… По телу пробежал озноб – порыв холодного ветра? Русалки, утопленницы?! Минут пять он стоял завороженный, вглядываясь в эту заводь. «Ерунда, чушь!» – успокоил себя и вернулся к своему ложу.

Чуть рассвело, а тетя Надя уже ждала на кухне с завтраком.

– Ну, как спалось? Отдохнул? – Как-то странно она посмотрела на Никиту – ему показалось – и спросила: – Будешь пшенник?

Никита что-то промямлил в ответ и все внимание перенес на еду.

Пока она обстоятельно рассказывала о пшеннике, Никита наблюдал за кошачьем племенем, которое на кухне перемещалось постоянно с места на место, прыгая то на подоконник, то на полки, и пыталось даже вскочить на стол. Лишь Селена в этих скачках не участвовала и, внимательно наблюдая за Никитой и тетей Надей, всегда находилась у дверей кухни.

Ну, наконец, пришел черед самого главного: собрал все снасти и двинулся к лодке.

Стелился туман, и сквозь эту утреннюю пелену река ему казалась ещё более полноводной и величавой, чем в предыдущий вечер. Какое удовольствие плыть на веслах в первозданном покое и чистоте!

Не успел он отплыть, как на берегу вдруг оказалась Селена. Она смотрела на него.

Рыбка поклевывала, но чуда с мощными лещами не свершилось, зато Никита получал на этой реке настоящую радость, несмотря на прошедшую ночь… И вдруг слышит, как над рекой раздается крик тети Нади:

– Никита! Давай уже на обед! – совсем он забыл о договоре – вернуться на обед к трём часам.

Подплывая к берегу, он различил одиноко сидящую кошку. Это была Селена, и она сидела как раз на том месте, где должна была причалить лодка.

Странные ее глаза – серо-голубые, не круглые как у всех ее собратьев по племени, а вытянутые, раскосые, смотрели на Никиту взором египетской царицы. Как же точно нарекла ее тетя Надя: Селена. Лунные глаза. «Ждет рыбку, конечно!» – решил Никита и бросил ей несколько штук. «Однако, а где же все остальные? Почему они не прибежали?» – удивился он.

Все остальные, рыжие в белых яблоках, паслись стайкой во дворе и получили свою долю.

А двор обогатился еще одной живностью: обычная лохматая дворняга по имени Ковбой встречала нового постояльца у избы, дружелюбно помахивая хвостом. Так начал Никита свой отдых у тети Нади.

Рано утром, с рассветом, тетя Надя уходила доить свою буренку, а он после завтрака убывал на рыбалку. И всякий раз отплывая на лодке, видел, как на берег приходила Селена и провожала его своими удивительными глазами.

Однажды Никита ловил рыбку с борта лодки недалеко от дома и весь улов помещал в капроновый залатанный садок, привязанный к ветке и свисавший в воду. И вот, собираясь на обед, вдруг обнаружил, что сетка была практически пуста.

«Как такое может быть? – поразился рыбак. – Столько рыб наловил, а здесь только 3 штуки!» Пусть рыбка мелкая – «радость Мурзика» – но было обидно, что ничего не осталось. И обнаружил Селену под соседним кустом, глодающую его добычу. В садке была дыра! Она лапой достала садок, прорвала дыру и вытаскивала рыбок.

«Да, сколько мудрости у этой специальной кошки и … подлости», – заключил он и накричал на нее, не сумев побороть гнев. Она ушла.

В другой раз занимался рыбалкой с борта лодки на самом берегу. Селена забралась также на борт и наблюдала за Никитой со своего места. Но как-то неловко он резко дернулся, лодка накренилась, и Селена прыгнула в воду. Барахтаясь в метре от берега, она доплыла и вышла на сушу. А Никите предстало страшное зрелище: Селена мокрая, обиженная, похожая на какую-то тощую, неухоженную выдру, пыталась стряхнуть с себя воду.

 И … пропала!

Тете Наде он нечего не сказал.

– Ты куда Селену дел? – приставала она к Никите, почему-то догадываясь, что он причастен к этой пропаже. Ничего он ей не говорил, а сам недоумевал.

Прошло два дня, и она явилась как ни в чем не бывало. Видать, трудно ей было пережить тот позор мокрой драной кошки.

А тетя Надя проявляла характер требовательной хозяйки и очень вежливо Никиту пристраивала к своим текущим делам: то баллоны с газом отвезти для замены, то шланги на огороде починить. Дела находила, а Никита всегда старался ей помочь.

– Мне нужно съездить в Рыбинск, – однажды заявила она. – Не мог бы ты меня туда свозить? Пенсию получить, своих проведать…, ‒ смотрела она на него своими печальными серыми глазами.