Стеклобой. Киноповесть

Синопсис

Ах, какая же неимоверная красота зависает над поселком городского типа по имени Будылино! Живопись!

Однако настоящей живописью в поселке занимается лишь один юный человек, зовут которого Кирилл, с фамилией, естественно, Будылин. Удивительный год этого, едва только родившегося прекрасного художника, практически сразу после первой большой картины резко прекратившего не только писать на холсте маслом, но даже рисовать карандашом, может стать основой очень живописного и внятного киноповествования…

– Ох, какое небушко пригожее! Глаза просмотришь! – сиплым придыханием спела мама из-за киркиной спины, будто колоколом, звякнув полым бидоном. – Вот что, сынка, надо рисовать!

Алюминиевый звон щекотнул уши.

– Я его и рисую, – мирно отозвался сын, прислушиваясь к исчезающему звуку.

– Рисуй, рисуй. Какая красотища! Да?

– Красиво.

В тот вечер все события и начались, а накануне случается серьезная причина, по которой Кирюша Будылин решает не доучиваться после девятого класса в городе, как планировал. Дело в том, что мама тогда серьезно заплакала. Сволочь он, что ли?

Как ни убеждает школьный учитель Юра Гаврилыч поступать в художественное училище, Кирилл, конечно же, остается дома и устраивается работать на стекольный завод в бригаду Кирющенко, куда берут всех молодых. Однако продолжает писать и даже начинает самый большой свой холст с «космическим лебедем».

У каждого хорошего художника есть неясная для всех, только ему понятная чокнутость, за которую сначала очень критикуют, а потом именно за нее и любят. Во всех его работах живет небо, а в нем – парящие или взлетающие лебеди. В разнообразных техниках: карандашом, пером, пастелью, гуашью, акрилом, маслом он стремится писать только их. Персональная лебединая выставка уже кое-как умещается на стенах фойе поселкового клуба.

При этом парень честно старается жить так, как надо, как живут все вокруг, однако жизнь кругом совсем не живописна.

Он, практически сразу, выдумывает делать из отбракованного изумрудного стекла вазы в форме лебедей. Никому, кроме Кирилла, их мордочки и крылья почти не удаются. Как ни напрягаются опытные мужики, сикось-накось у них выходит, не могут освоить киркины затейливые щипки и поддувки.

Скоро из бутылочных лебедей налаживается крутая подработка для всего поселка. Старшие дети и почти все жены заводчан каждую ночь, как на работу, ходят на станцию продавать вазы заспанным пассажирам четырех проходящих поездов. У некоторых, особенно прытких, получается заработать за ночь больше, чем на заводе за месяц. Полпоселка за полгода всерьез занялось этим заработком, кое-кто умудряется продавать даже «недотыканки», то есть не исправленные Кириллом заготовки с бутылочными горлышками вместо голов. Бойкая торговля вазами, чашками, кружками, рюмками, графинами и прочим стеклом на перроне дополняется «хитом продаж» – конфетницами в виде лебедей.

Кирюха с лучшими друзьями, Ваней и Наташей, сначала тоже часто ходит торговать на станцию, но, в отличие от друзей, это дело у него совершенно не получается.

Директор завода, Арам Ильич по прозвищу Арамыч, устраивает грозный выговор бригаде Кирющенко, мол, «допились уже до зеленых лебедей». После чего быстро смягчается, позволив делать из брака лишь лебедей с бутылочными головами и логотипом «БСЗ» на венчике. Вслед за этим руководящим указанием надобность участия Кирилла в доработке ваз совсем исчезает, простенькую форму-заготовку все умеют делать без него.

Учитель Юра, изначально похваливший всю затею, новые бутылочные морды жарко и брезгливо критикует, говоря, что это – китч, долго и путано объясняя значение странного слова. Друзья, вдоволь похихикав вечером, уже ночью резво впаривают новый товар на станции, бутылочные лебеди хорошо продаются, пассажиры много смеются и много покупают.

Кира со случившимися коррективами лебединых форм примиряется просто. Ну и пускай бутылочные головы, силуэт-то прежний. А вместе – необычно как-то получается и даже авангардно. Впрочем, ничего хорошего.

Мама тоже высказывает недовольство, но совсем иное:

– Цыпка, цыпка ты, Кирюшка, у меня. Ты все придумал, а зарабатывают теперь другие. Раньше хоть они тебе какую-никакую копеечку за головы платили, а теперь все сами делают. Сами ляпают и сами продают.

– У меня просто времени нет, я же пишу.

– Что пишешь?

– Ну, рисую.

– Ой, молчу-молчу. Рисуй пока, конечно. Вроде, рановато бабьё себе заводить, только поздно бы не стало. Нелюдимому по жизни тяжко жить, сынок. А рисование уводит от людей. Не накормит рисование досыта и девку не приманит, так и знай. Взрослеть тебе пора, а ты рисуешь, как мальчишка.

Кирюша упирается и думать не хочет о маминых нотациях, но постоянно о них размышляет.

«Потом подумаю, звездного лебедя закончу и подумаю нормально, – планирует Кирилл, – а то, когда пишу, не получается соображать, когда соображаю – рисовать. Ни там, ни здесь не получается. Не буду новых лебедей начинать, закончу этого, обязательно остановлюсь, подумаю и всё решу…»

В первый день отпуска он устраивает себе мощную баню с шикарной парилкой и купанием в широком корыте, в саду, поскольку писать необходимо в чистом теле и свежем белье. А потом несколько часов тихо сидит у холста в мансарде-мастерской, бездумно глядя на свое полотно, лишь иногда меняя ракурсы просмотра или дистанцию. Прикасаться к кистям, мастихину, палитре и краскам совсем не хочется, тем более, что-то дописывать-править.

«Неужели закончил? – улыбается в мысли робкое удовольствие. – Не буду трогать. Отнесу сегодня в клуб, пускай Юра посмотрит. Надо же… Закончил… А еще вчера настраивался писать и переписывать весь отпуск.»

Юра задумчиво хвалит, тут же вывешивает полотно на выставку в фойе рядом с другими работами, обещает найти подходящий багет и название. Весь остаток дня довольный автор шатается по пустынному поселку, идет к своей любимой плотинке, где и встречает Наташу.

В субботу неожиданности продолжаются. Прямо с выставки кто-то крадет его единственный большой холст. Оглушительные поиски картины, бурную деятельность по опросу клубных вахтеров, трескучую ругань случайных людей и бестолковую беготню друзей он слушает вполуха и наблюдает вполглаза, отчетливо понимая, что космического лебедя уже не будет, не увидятся они с ним больше. Что-то поменялось на свете.

В обед следующего дня его будят Наталья и Ваня, бесцеремонно вломившись в акварельный полусон реальными новостями. С самого утра они, оказывается, организовали кипучее расследование хищения картины. Преступление раскрыто! Во всяком случае, оба детектива орут о том в один голос. Основной подозреваемый – директор «БСЗ», гражданин Арам Ильич Сарьян, вывезший вчера из клуба несколько листов фанеры, между которыми вполне могла уместиться картина.

Кирилл радуется даже не туманной перспективе возвращения произведения, а ярко проявившимся друзьям. И как он мог так долго с ними не встречаться? Весь день они развлекаются гонками на мотоцикле с перерывом на «поесть и искупаться». На закате великолепно, по-взрослому, напиваются в гараже. Кира не пил ни разу в жизни, не пьет и в этот раз, он просто упивается хмельными разговорами, дурашливыми шуточками, ясной радостью, соскучившись по четкой прелести элементарного общения.

Той же ночью Ивану удается тайком продать картину на станции.

В Будылино приезжает театр со спектаклем «Скотный двор». Кира впервые в жизни видит театр. Со сцены хлещет водопад из модной музыкалки с барабанами, живописного света, колоритных фраз и хорошо проработанной графической картинки, превосходно соединяющей статику декораций с динамичными фигурами артистов. Внезапно парень осознает, что бешеный табун вопящих актеров пытается играть нечто именно из его, кирюшиной, жизни.

«Как же они нас не любят! Какое-то вранье, а не театр. Что они о нас вообще могут знать? Бессовестные. Зачем намордники-то нацепили?» – думает Кирилл, вместе со всеми хлопая в ладоши.

В фойе к нему подскакивает взвинченный Юра Петрович:

– Смотри-ка ты, всем нравится! Это же неумехи, шарлатаны, настоящему театру не научились, вот и корчат авангард.

Едва начавшийся разговор прерывает Арам Ильич, ухвативши Кирилла за пуговицу рубашки:

– Слушай, мальчик, беги скорей на производство и бери там восемь ваших ваз на подарки артистам. Видел их автобус? Туда и неси!

В составном цехе Кирющенко убеждает «нахлобучить стакашку для настроения» и Кира выпивает первую в жизни водку.

Группа актеров и еще каких-то театральных людей курит у автобуса, маскируя дымку перегара сигаретным дымом. Они обидно шутят над неуклюжим парнем с пакетом нелепых ваз, обзывают лебедей пепельницами и уезжают, не забрав подарки.

К горлу Кирилла подкатывает то ли водочная муть, то ли отчаянная досада. Широко размахнувшись, он шмякает идиотские вазы-пепельницы об асфальт. Под ногами, широким веером разлетаются стекольные брызги. Стыдные слезы отступают.

Дальше он уже не особенно соображает, что делает. Просто знает, что сделать это нужно. Возвращается в клубное фойе, неторопливо вынимает из багетов все свои лебединые листы и картоны, аккуратно развесив пустые рамы по местам. Пересчитывает. Семьдесят одна картинка!

Над озером висит беспросветная летняя ночь, в темной поверхности медленно текущей воды плещутся звезды. До самого рассвета Кира неспешно отпускает лебедей, сминает очередной листок, бросает его как можно дальше, чтобы попасть в течение. Смотрит, как белый силуэт плывет корабликом до верхней кромки водопада и ныряет вниз. Красиво.

Хмель уходит, выветривается, медленно тонет в тиши простого дела и простого пейзажа. За сопкой начинает разгораться робкая заря, по воде плывет рассветный розовый туман, листы заканчиваются.

А совсем уже под утро Кирилл ощущает на себе чей-то пристальный взгляд и оглядывается. По тропинке тихо спускается Наташа. Не говоря ни слова, она спокойно садится рядом, уютно прильнув к его плечу. Он не удивляется, осознав, что ждал ее все это время, вот она и пришла.

Теперь Кира прекрасно понимает, как и что нужно будет сделать сейчас, зачем все это, и как ему жить дальше.

Киноповесть

Я купил эту картину спонтанно и странно, за какие-то гроши у очень юного и столь же беспардонного торговца на безымянном полустанке ночью. Купил затем, чтоб только отвязаться от навязчивых предложений традиционного в наших железнодорожных широтах сувенирного барахла. Купил, чтобы скорее заткнуть нависший на ушах отвратительный гусиный гогот разнузданного торгаша и уже покурить спокойно. Даже не увидел толком, что беру.

Когда удрал со станционного базара в тихое купе, холст на подрамнике запихнул в пустую полку. Был свято убежден, что покупка там и останется на веки вечные. Вот был бы я хорош, не погляди на картинку утром!

Всю ночь со мною рядом, прямо надо мной, на пыльной верхней полке ехало высокое искусство. Мастерская, пронзительная, ясная и драматичная живопись. Пожалуй, самая грандиозная работа моей небольшой коллекции. Могу часами на нее смотреть, с разных дистанций отживая новые и новые детали. Гениально!

Где он, тот неведомый автор? Что с ним?

Коллеги-коллекционеры и напористые галеристы как с цепей посрывались, наперебой скандируют: найди, мол, предъяви нам этого мастера! Я бы и предъявил, да как его теперь отыщешь? Сам он много лет не проявляется, а ехать в поисковую экспедицию по сотням мелких населенных пунктов от Ярославля до Казани – авантюра. Название искомой станции не помню. Даже приблизительное время той ночи безнадежно не запомнилось; ночью это было, ночью. Попробуй, очерти круг поисков. И ведь не факт, что он именно там живет. Да и вообще, жив ли? Нет, однозначно авантюра, тут и думать нечего.

Так и запомнится он в каталогах редких выставок частных собраний под именем «Неизвестный художник, холст, масло, Россия, нулевые годы, XXI век». Название холсту придумал я. Теперь произведение зовется «Созвездие Лебедь». Есть у него и домашнее прозвище – Cygnus.

Пришлось слегка помучить мозг, допытываясь, что за звезды сконцентрированы в центре композиции. Это же лебедь из «Уранографии» 1690 года! С почти такой же изломанной и странной пластикой, как в атласе Гевелия. Но только графика моей картины вся соткана из света, в ней нет линий, лишь отблески, блики и потрясающее звездное сияние. Чудесно. На небе – лебедь, а вот в отражении – крест из обрывков лебедя, растаскиваемый бурной рябью морщинистых волн. Вот вам и Северный крест! Драматично это всё, но живописно очень!

– Ох, какое небушко пригожее! Глаза просмотришь! – сиплым придыханием спела мама из-за киркиной спины, будто колоколом, звякнув полым бидоном. – Вот что, сынка, надо рисовать!

Алюминиевый звон щекотнул уши.

– Я его и рисую, – мирно отозвался сын, прислушиваясь к исчезающему звуку.