Нога Бога

© Александр Плеханов, 2025

ISBN 978-5-0062-4849-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Нога Бога

(Фантастическая повесть)

Все персонажи, события, даты и места действия вымышленные. Всякие совпадения случайны.

– Беги! Беги урод, как ты никогда ещё не бегал! – орал с кромки поля Тычков, потрясая кулаками и дурно багровея лицом.

Полубоярову удалось каким-то корявым, но эффективным финтом обыграть защитника, совершить рывок метров на двадцать и выйти один на один с вратарем, но… пушечно влупив по мячу, он послал его на метр выше ворот.

– Сука, дебилоид долбаный! – взвыл Тычков схватившись за голову. До конца матча оставалась минута и это означало, что ему, как тренеру, придется проставляться противнику, а это для Тычкова было смерти подобно. Если бы Полубояров забил, то была бы ничья и обе команды, как это не раз уже бывало, в дружественной и непринужденной обстановке выпили бы принесенный алкоголь, рассказали бы пару-тройку баек и расстались бы до следующих выходных. Но теперь все летело к черту.

А к самому Тычкову летел Полубояров с лицом душегуба, очень любящего своё занятие. За пределами футбольного поля Полубояров носил погоны майора полиции, был весьма уважаемым человеком и он совершенно не привык, чтобы в его адрес звучали такие слова как «сука и дебилоид». «Михаил Алексеевич», или «товарищ майор» – да, но не «дебилоид».

– Ты чего Тычок, падла, совсем страх потерял? – заревел «товарищ майор» и пребольно ткнул железным пальцем Тычкова в грудь отчего тот охнул и сморщился как младенец, готовый зареветь. – В табло захотел?

– Да я чего… я разве… – Тычков потирая грудь по быстрому отступил на шаг назад, опасаясь что Полубояров и вправду засветит ему в табло. Тем более все знали, что характер у носителя полицейских погон был совсем не мирный и безобидный. Особенно в такие моменты, когда команда по его вине пролетела на последней минуте, что однозначно не подняло ему настроения.

– Еще раз услышу от тебя такое, не посмотрю что ты инвалид, по башке настучу. Понял? – Полубояров грозно навис над Тычковым, сверля его таким жгуче-пронзительным взглядом, словно Тычкова только что, прямо на футбольном поле, приняли с килограммовым пакетом кокаина. И гранатометом «муха» впридачу.

– Так Алексеич… – забормотал Тычков, стараясь спрятаться от этого пронзительного взгляда.

– Ты понял или нет?! – рявкнул Полубояров.

– Да хорош тебе, – подошел к ним Мезенцев, вне поля продававший электорату «фольксвагены». – Сам налажал конкретно, с пяти метров в ворота не попал, чего ты на Тычке срываешься?

– Ты что ли всегда попадаешь? – огрызнулся Полубояров, воткнув свои пронзительные свёрла в Мезенцева.

– Так я не нападающий вроде.

– Эй, когда проставляться будете? – крикнул с другого конца поля Косач, он же Паша Косаченко, капитан соперников, вне поля выдававший себя за инженера холодильного оборудования. Хотя до известных украинских событий 2014 года он промышлял в Харькове мелким криминалом, а в Россию сбежал под видом пострадавшего от киевской хунты, когда его чуть не повязали харьковские менты за примитивное ограбление банковского терминала с помощью кувалды.

Полубояров Косача не любил, нутром чуя в нем своего «клиента», однако делать было нечего – его команда проиграла и по раз и навсегда заведенным правилам, проигравшие должны были проставляться.

* * *

Раньше мужики из окрестных дворов играли на плохонькой, лысой земляной коробочке, построенной на пустыре еще в семидесятые годы. Дощатый заборчик коробочки был исписан незатейливой матерщиной, проволочная сетка порвана в нескольких местах, в полутора десятках метрах от входа сажали печень за кургузым, криво врытым в землю, столиком поколения местных алкашей. Возлияния сопровождались забиванием козла, нередко переходящим в бои без правил. Самое удивительное, что алкогольнозависимые товарищи и футболисты мирно существовали годами, взаимно посмеиваясь друг над другом и по доброму презирая за пустое времяпровождение. Соседство нередко оборачивалось сотрудничеством: иногда за бутылку пива от столика рекрутировался вратарь, если не хватало народа у той или иной команды. Также столику нередко перепадал либо алкоголь для «поправки здоровья» какому-нибудь синему бедолаге, либо «занималась» небольшая сумма денег на те же цели. Как правило, никогда не отдаваемая.

Зимой коробочку заливали водой, превращая в каток, весной-осенью она напоминала скотный двор, куда никто не рисковал заходить со спортинвентарем, а летом земля высыхала и становилась похожей на асфальт – любое падение вело к серьезным ссадинам, а то и к травмам. Но при Лужкове коробочку расширили и застелили искусственным синтетическим газоном, попутно снеся столик алкашей, вместо которого установили турник. Впрочем, приземление на искусственный газон также не отличалось комфортом, а потом его и вовсе проверили на огнестойкость аборигены, отчего половина поля сгорела. При Собянине были приняты более серьезные меры – коробочка превратилась в пусть и не полноценное футбольное поле, но в некое подобие его: с нормальным газоном, разметкой, воротами и даже небольшими трибунами. Это поле торжественно открыли солидные откормленные дяди в пиджаках и с животами, жизнеутверждающе выпирающими над дорогими ремнями, с пафосным перерезанием ленточки, выступлением каких-то безголосых певиц, запомнившихся желтыми трусами, убогим фуршетом и громогласным акцентом на заботе правительства Москвы о подрастающем поколении. После чего поле закрепили за местным детско-юношеским футбольным клубом, что подразумевало финансирование из бюджета района и, следовательно, более менее сносный уход.

Чем местные мужики и воспользовались, проводя каждое воскресение футбольный матч шесть на шесть, а иногда семь на семь игроков. А так как очки, призовые деньги и кубки за победу не предусматривались, то было заведено простое, но устраивающее всех правило: проигравшая команда проставляется победителю, а в случае ничьи весь принесенный алкоголь распивается совместно.

В основном распивалось пиво, правда Тычков на пиво всегда смотрел как на некую разновидность водопроводной воды и предпочитал приносить с собой 0,25 литровый бутылёк водки или коньяка. Который неизменно требовал от проигравшей команды, если его подопечные одерживали верх. И который никогда не доставал в случае собственного поражения.

К Тычкову отношение у всех было неоднозначное, как и у него ко всем остальным. Непростой был человек, настоящее двуногое сложносочиненное предложение, особенно когда перебирал с количеством бутыльков.

Раньше он играл в «Сокольниках», откуда был отчислен за аморалку – в пьяном виде не столько сам набил кому-то морду, сколько был бит ногами, из-за чего не смог выйти на важный матч с казанской «Искрой», который бело-голубые проиграли. Руководство клуба этого Тычкову не простило и выгнало к чертовой матери, разорвав контракт. Тем более, что там и пункт имелся соответствующий.

После «Сокольников» Тычок приземлился в веселом и жизнерадостном «АМО», но и там отличился буйным норовом, постоянно становясь жертвой своих необузданных страстей. За три года пребывания в чересчур демократичном коллективе, где традицией было класть на дисциплину, Тычков окончательно превратился в пьяницу и совершенно бесперспективного полузащитника, а закончилась его карьера впечатляющим переломом всех имеющихся в наличности конечностей. После десятидневного запоя он побежал в магазин за добавкой через балконную дверь. Хорошо что жил он на третьем, а не на десятом этаже.

После такого эффектного финта, путь в большой футбол ему был заказан по причине инвалидности и сильно подмоченной в огненной воде репутации. Тычкову не оставалось ничего другого, как всего себя посвятить дворовому футболу, без которого жизнь его была не жизнью, а растительным существованием. Таким образом, этот некогда перспективный полузащитник, на которого в свое время имели виды даже армейские скауты, описал удивительный жизненный круг, через пятнадцать лет вернувшись туда, откуда началась его футбольная карьера – на коробочку. В то время как некоторые его бывшие одноклубники уезжали играть в Европу, да и в России чувствовали себя неплохо, разъезжая по самым дорогим столичным клубам на «Порше» и «Бентли» с еженедельно меняемыми любовницами модельной внешности. Тычок же самоназначил себя тренером любительской команды, самому младшему игроку которой – автодилеру Мезенцеву, было 36 лет. Его самоназначение вопросов и протестов ни у кого не вызвало – когда Тычков был трезвым, он давал вполне дельные и даже отличающиеся определенной тактической изящностью советы. Что довольно часто приводило к победам и иногда даже с разгромным счетом. И тогда Тычок чувствовал себя не менее счастливым, как если бы самолично оформил хет-трик в ворота «Барселоны» или «Ливерпуля».

Все же как не крути, а он был единственным профессионалом из всех собиравшихся на поле по выходным. А мастерство, как и опыт, не пропьешь. Во всяком случае, так утверждает народная мудрость.

* * *

Полубояров хоть и был непрост, как лентопротяжный механизм кассетной деки Nakamichi Dragon, мог выйти из себя и разораться по любому пустяку, но при этом быстро отходил, как любой нормальный русский человек. Поставив соперникам пиво и посмотрев задумчивым взглядом на ухмыляющегося Косаченко, он обернулся к Мезенцеву, на которого уже не сердился, да и вообще забыл о своем конфузе с выходом один на один и просвистевшим над перекладиной мячом.

– Это что у тебя за аппарат? – поинтересовался он, кивнув на «Фольксваген Терамонт», – я такой ещё не видел.

– Да только на днях поступила. Взял на выходные покататься, понять надо что за ведро, – Мезенцев тоже уже остыл и забыл о поражении. – Нравится?

– Да вроде ничего, только дизайн у фольксов никакой, – Полубояров обошел вокруг машины. – Лепят без фантазии, хуже китайцев.

– Строгая немецкая классика, – на мгновение из Мезенцева вылез автодилер. – Твоей «ку-пятой» сколько лет? Менять не пора?

– Да семь лет стукнет. Пора бы поменять, но вот не знаю на что.

– Прокатиться хочешь? – Мезенцев достал из кармана ключи.

– Давай, – недолго думая согласился Полубояров. – Строгая немецкая классика, говоришь?

– Минимализм дизайна делает его вневременным. Он и через десять лет не устареет, продашь с небольшими потерями, – Мезенцев так ласково и чувственно провел ладонью по капоту и крылу «Терамонта», словно это была не бесстрастная холодная немецкая железка, а пятая точка горячей Ким Кардашьян.

– Продашь? – хмыкнул Полубояров, с интересом проследивший за завораживающими, почти эротическими движениями Мезенцева. – Мне её купить сначала надо.

– Так в чем проблема, подберем хорошую комплектацию, цвет, диски, скидку тебе сделаю, – Мезенцев оживился, заметив в глазах Полубоярова заинтересованный блеск. – Давай, садись, чего языком чесать? Надо жопой прочувствовать машину, а то это все сухой звиздежь по пыльной дороге. Ты дизель любишь или не очень?

– Да хрен его…

– Короче, поехали, – оборвал его Мезенцев, решительно сев на пассажирское кресло и аккуратно прихлопнув мягко чавкнувшую дверь.

Вылетевшую на встречку «Газель» Мезенцев заметил ещё издалека. Примерно на секунду раньше сидящего слева Полубоярова и имевшего худший обзор поворачивающей под крутым углом дороги. Этот поворот перед своим домом Мезенцев не любил никогда, так как один раз зимой чуть не попал здесь в серьезную аварию – фонарные столбы были поставлены на слишком большом расстоянии и в зимних сумерках часть поворота не освещалась и не просматривалась. И раз из мрака вылетела машина, с которой Мезенцев, моментально охолодев нутром, разошелся на встречных курсах буквально в десятке сантиметров.

Но теперь – он это обреченно понял – даже десятка сантиметров не будет. Даже сантиметра теперь не будет – «Газель» ехала конкретно по их полосе и когда её заметил Полубояров, Мезенцев уже знал, что будет дальше.

Дальше будет смерть.

Полубояров именно на этом участке зачем-то притопил под сто двадцать и обе машины не просто сближались, а летели навстречу с такой скоростью, что даже экстренное торможение обеим уже не помогло бы. Тем более, что «Газель» тормозить и не собиралась.

Внезапно Мезенцев, каким-то непонятным образом, увидел все происходящее многопланово, словно смотрел одновременно с разных точек не парой, а дюжиной глаз. Он отчетливо разглядел снулое, с мешками под пустыми, рыбьими глазами, лицо водителя «Газели». Пьяный? Обдолбанный? Увидел как воткнулась в педаль тормоза нога Полубоярова, хотя физически не мог это видеть. Попутно увидел, что оба они с ним не пристегнуты. Мезенцеву стало невыносимо, до слез, его жалко: всего пятнадцать минут назад он не попал по воротам. Последний в жизни удар и тот мимо. Вместе с тем он удовлетворенно отметил, что «Фолькс» застрахован, значит представительство спишет его покореженный остов без проблем и финансовых потерь. Моментально ему представились лица коллег, когда они узнают, почему он не вышел в понедельник на работу.

Хотелось бы, конечно, пожить хоть немного подольше, сорока ещё нет, Ирка к тому же обещала заехать, покувыркаться – Мезенцев вспомнил запах её волос, серые глаза, родинку под правой грудью…

«Ты знаешь, как хочется жить? В ту минуту, что роковая», вспомнилась ему грустная песня группы «Рождество». Но роковой минуты уже не было, а была последняя секунда, которую неожиданно решил использовать Полубояров, бросив машину в занос и принимая удар своей, левой частью. Как успел понять Мезенцев, этим безумным броском он спасал его…

«Фольксваген» чудом уйдя от прямого лобового удара влетел в «Газель» левым передним крылом, водительской дверью с моментально набухшими боковыми подушками, в которые впечатался Полубояров, а Мезенцева вышвырнуло из кресла в лобовое стекло. Выстрелившая подушка ударила его в лицо со свирепостью Майка Тайсона, отчего в голове раздался шум тысяч водопадов и откуда то издалека донесся хруст, скрежет, запах горелой резины и какие-то другие непонятные запахи и звуки, среди которых он идентифицировал мат Полубоярова. «Он жив», успел отметить Мезенцев, вялой, безвольной лягушкой скатываясь по изломанному капоту и распластавшись на асфальте в луже антифриза. Он не видел как из «Фолькса» выбрался Полубояров, без единой царапины, собранный и свирепый, как принялся энергично выламывать дверь в «Газели», за которой спасать уже было некого, не почувствовал как его схватили жесткими, клещастыми пальцами и оттащили с дороги на тротуар и не слышал обращенного к кому-то рёва товарища майора:

– Ты куле снимаешь, мудило, мля?! В скорую звони срочно!

* * *

Мезенцев очнулся душным июньским предгрозовым утром. Три соседа по палате спали тревожно, бормоча во сне и ворочаясь с изяществом бегемотов.

Некоторое время Мезенцев обозревал всю эту неспокойную троицу и пытался понять где он. Вернее, пытался понять как он. На голове была обнаружена некая чалма из бинтов, а вот руки-ноги к его облегчению оказались целыми. Рядом с кроватью он не обнаружил всяких там капельниц и других приспособлений, указывающих на катастрофическое состояние организма. Ну а меньше чем через минуту он вспомнил всё что было накануне и сознание радостно констатировало – жив!

Мочевой пузырь подал недвусмысленный сигнал и Мезенцев, сдавленно кряхтя и охая, принял вертикальное положение. Он всячески исследовал себя, осторожно трогая части тела и боясь наткнуться на какие-то страшные повреждения, но так ничего пугающего не обнаружил, кроме намотанных бинтов на голове. Также он отметил, что так и остался в своих тренировочных трусах-боксерах, а на спинке кровати обнаружил темно-синюю пижаму, которая была на несколько размеров больше и одев которую он ощутил себя школьником, влезшим в костюм своего отца. Шлепая босыми ногами по не слишком чистому линолеуму он вышел в коридор.

Первым встреченным им человеком оказался белохалатный хмурый дядя в очках и с бородкой.

– Мы уже ходим? – бесстрастно поинтересовался тот. – Быстро оклемались.

– Доктор? – неуверенно спросил Мезенцев.

– А как вы догадались? – дядя посмотрел на него пресно, скучно и без тени усмешки. Доктора редко отличаются запредельной душевностью, привыкнув работать с орущим, стонущим и беспомощным человеческим материалом, что очень быстро делает их в массе своей весьма черствыми. А уж циничными и не склонными к сантиментам, так чуть ли не поголовно. Во всяком случае в этом был уверен Мезенцев, так как был знаком с одним врачом-проктологом, который всегда поражал его запредельным цинизмом. Особенно когда речь заходила о всяких болезнях и недомоганиях.

Поэтому бесстрастное выражение лица доктора и его вялые подколы Мезенцева не удивили. А удивило его такое, чего раньше он ещё никогда не видел в своей жизни. В паре метров от белохалатного в воздухе плыло некое облачко, миновав доктора и ощутимо опахнув седеющую шевелюру. Мезенцев проводил его удивленным взглядом, что не укрылось от белохалатного.

– Так бывает. Особенно когда головой через лобовуху выскочить.

– Что бывает? – осторожно спросил Мезенцев.

– Да вот это самое. Мерещится ерунда всякая…

– Ну вот это другое дело! – прервал его налетевший как ураган Полубояров. – А я то уж думал, что всё, – крепкое, соленое словечко улетело вслед за облачком.

– Вы бы пока не бегали так и не шумели. Все таки трещина в ребре, – недовольно поморщился доктор. Очки царя и повелителя больничного корпуса наткнулись на взгляд товарища майора и примерно через две секунды очки проиграли. Как проигрывал любой другой обладатель чересчур смелых взглядов, устремленных на Полубоярова.

– Да я все понимаю, – в душе радуясь своей очередной небольшой победе миролюбиво сказал Полубояров. Однако не устоял от очередной солености. – Трещина это х… – ещё одно крепкое словечко растаяло в больничном коридоре. – Главное он ходит.

– А чего ему не ходить? Конечности в порядке. Головой, правда, приложился слегка…

– Ничего себе слегка, – Полубояров возмущенно поднял брови домиком. – Я уж подумал…

– Да как видите обошлось. Всего полсуток, а уже ходит.

– А может… – Мезенцев ободренный словами доктора подумал, что задерживаться в больничке не стоит, потому что больницы, поликлиники и особенно стоматологические кабинеты он хронически не любил с детства. Как, собственно, и людей в белых халатах, общения с которыми всячески избегал.

– Вообще-то рановато. Надо бы ещё пару снимков сделать, – прочитал его мысли доктор.

– Да мы в порядке, – бодро начал Полубояров, но осекся заметив взгляд Мезенцева, увидевшего новое облачко плывшего над всклокоченной головой товарища майора.

– Если в порядке, то пишите отказ и задерживать вас не буду, – эти два персонажа доктору не понравились с самого начала. Они могли самостоятельно ходить, издавать громкие звуки, на здоровье не жаловались, так пусть идут с Богом. Или куда подальше. Подпишут бумаги и скатертью дорога. Люди уже давно угнетали нервную систему доктора, как и анекдотичная зарплата, отчего он временами сам себя ощущал вылетевшим через лобовое стекло жизни.

* * *

– Ты вообще как? – спустившись с крыльца больницы уставился на Мезенцева Полубояров требовательным взглядом человека, привыкшего залезать в душу каждого, кто перед ним оказывался.

– Да нормально, – уже третье за один день облачко поплыло в зелени больничного сада, но Мезенцев начал к этому привыкать. Лететь башкой через лобовуху ещё то испытание и док видимо знал о чем говорит. А облачка… Да черт с ними, авось рассосутся. В любом случае это лучше, чем лежать в морге, хмурым, синим и неразговорчивым.

– Взгляд у тебя какой-то… странный, – Полубояров продолжал сверлить Мезенцева серыми не глазами даже, а камерами фиксации преступлений.

– С машиной что? – спросил Мезенцев, после чего серые камеры моментально потухли.

– Ну… в общем…

– Под списание?

– Ну вроде да, – виновато выдохнул Полубояров.

– Не кряхти. Ты мне жизнь спас.

– Успел заметить?

– Успел. Спасибо. Я б накатил сейчас. За второе рождение, – Мезенцев уже без всякого интереса проследил за новым облачком ласково обвившем голову Полубоярова. – С тем водилой что?

– Ну как бы тоже… под списание. Сам виноват, от него синькой несло за километр.

– Понятно. Тачку поймаем или как?

– Зачем тачку? – удивился Полубояров и достал телефон. – Петровский? Что да? Х… на, опять спишь на дежурстве? Записывай адрес, диктую, и машину через десять минут. Понял? Выполняй. Бегом!

Мезенцев, морщась от боли в голове, захохотал, в который раз впечатленный способностью Полубоярова общаться с людьми.

– Вот ведь олень, – убрав телефон в карман развел тот руками. – Пока не пнешь, не полетит. А то, что ржешь – это хорошо. Жмуры обычно не ржут.

* * *

Ирка, как обычно заехала в субботу. Муж ходил в баню с друзьями, а она ходила к Мезенцеву.

– Ты в порядке? – спросила она стягивая через голову платье и поймав взгляд Мезенцева, наблюдавшего как светло-зеленое облачко кружится вокруг щиколотки Ирки, поднимаясь к её колену, а затем к тому самому треугольнику, что в свое время привел к жестокой Троянской войне. Нижнее бельё она никогда принципиально не носила.

Прежнего, весьма изобретательного и по-стахановски ударного секса не получилось. Его вообще не получилось. Наверное никогда ещё люди, может со времен Адама и Евы, не страдали так от неспособности одного тела взаимодействовать с другим. Которое природа наделила очень соблазнительными выпуклостями и отверстиями, призывно влажнеющими при прикосновениях, но …. в этот раз недоступными.

– Да что с тобой? – Ирка, провозившись с Мезенцевым десять минут и поняв, что приехала зря, закурила и посмотрела на него с тем самым выражением, с каким смотрят на раковых больных. – Может надо как то не так?

– Ир, не в этот раз. Извини.

– А чего я тогда подрывалась? – зло выдохнула она, вскакивая с постели.

Мезенцев с тоской проследил за её стройными ногами, колыхнувшимися тяжелыми грудями и ему захотелось заплакать увидев, как посреди их ложбинки опять заползает чертово зеленоватое облачко.

Оно не то чтобы его сильно раздражало, но когда в привычное мировосприятие влезают ещё какие-то непонятные фрагменты, это не сильно радует. Как не радует запойного алкоголика сидящий перед ним на столе черт с высунутым языком или смотрящий из стены или с потолка незнакомец. Вроде и не мешают радоваться жизни, но без них было бы спокойнее и привычнее. Как-то раз Тычков рассказывал, что во время одного запоя за его спиной встал танк от которого он хотел убежать но не смог – отказали ноги. Мезенцев и Полубояров тогда посмеялись, но теперь постоянно плывущие зеленые облачка не вызывали у Мезенцева даже тени улыбки.

– Бывает же дерьмо в жизни, – вздохнул он, услышав как хлопнула входная дверь, коротко процокали Иркины шпильки по лестничной клетке, затем недовольно рыгнул лифт, ещё более недовольно лязгнул и все стихло.

* * *

– Беги, мля, беги!! – орал с кромки поля Тычков боясь сорваться на мат, наблюдая как Полубояров обошел жертву киевской хунты и неудачливого потрошителя банкоматов Косаченко и вышел на оперативный простор. До штрафной оставалось метров пять, но Косаченко бросился в подкат, попал в мяч, в общем-то чисто убрав его с ноги Полубоярова, но всё же зацепил за пятку. Полубояров хоть и не растянулся на газоне в виде уставшей от жизни гусеницы, но проехался по траве задом.

– Пеналь! – дурным голосом завизжал Тычков, хотя всем было видно, что до штрафной расстояние оставалось ещё приличное. До пенальти дело не дошло, но на штрафном обе команды без разногласий сошлись. Косаченко для приличия пытался вяло протестовать, но придавленный хмурым взглядом Полубоярова предпочел уйти перешнуровывать бутсы на край поля.

– Я пробью, – Мезенцев взял в руки мяч, ощущая какое-то непонятное, почти живое подрагивание в этой бездушной пластиковой сфере. И увидел перед воротами уже такое привычное светло-зеленое облачко.

– Пусть Бояра бьет, – забегал по краю поля Тычок, но Полубояров помотал головой, отдавая право удара Мезенцеву.

До ворот было хороших метров семнадцать, а может и побольше. Мяч встал строго напротив вратаря и тот, не волнуясь ни секунды, готовился его поймать. Что он это сделает, он не сомневался. Да и обеим командам было ясно, что забить Мезенцев не сможет. Крушитель банкоматов Косаченко вообще залез в телефон – настолько его не интересовал штрафной. Но из всех присутствующих на поле один лишь Мезенцев видел зеленоватое облачко, медленно ползущее вверх перед воротами и каким-то обостренным сознанием знал, что если мяч влетит в него, облачко уведет его чуть выше и левее, аккурат в девятку. Оставалось только в облачко попасть.