Инквизитор Светлого Мира

ГЛАВА 1

В бесчувственной слепой черноте, что окружала меня со всех сторон, вдруг прорезалось одно-единственное, но очень яркое ощущение: отчаянно чесалась левая рука. Затем я открыл глаза и свет хлынул в меня, заполнил меня, напомнив о том, что я могу видеть. Потом появились звуки.

– Так вот что я тебе говорю, Шустряк, – сказал мне невысокий человек, стоящий напротив меня и отражающийся спиной в зеркале. – Обычно бой идет не до смерти. Но сегодня – Праздник Крови, и сегодня псам разрешено убивать. Если ты сегодня будешь плохо двигаться, Бурый Черт снесет тебе череп. Мой совет – не позволяй ему это сделать. Лучше убей его сам.

Я почесал руку и это доставило мне непередаваемое наслаждение. Рукав из тонкого черного велюра, обтягивающий левое предплечье, мешал добраться до участка воспаленной ноющей кожи, но зуд все же уменьшился.

Не могу сказать, что я понял что-либо из слов этого человека, но все, что он сказал, мне не понравилось. Все – каждое слово, включая предлоги. И сам он мне тоже не нравился. Хотя я видел его впервые в жизни, я уже был твердо уверен, что он – плохой человек. Мерзкий, продажный тип – скользкий, как заплесневелый гриб, выловленный из старой забытой кадки. И пахло от него чем-то затхлым, смешанным с ароматом дешевых духов в пошлую застоявшуюся вонь.

– Шустряк – это я? – поинтересовался я. – Это что, кличка такая?

– А что, у тебя есть имя? – мерзкий тип вытаращил на меня свои глазки цвета болотной тины. – Может быть, ты вспомнил свое настоящее имя, Шустряк?

– Нет, не помню, – честно признался я.

– Тогда не гавкай, простолюдин.

Он определенно был противен мне. Он был ниже меня почти на голову и я имел счастье, или скорее несчастье, наблюдать сверху его тусклую белую лысину. Волосы его, растущие над ушами и затылком, падали на плечи длинными кудрями, черными и сальными, завитыми, очевидно, при помощи горячих щипцов. Плечи красного камзола покрывали мелкие чешуйки перхоти. Из длинного разреза камзола высовывались кружева рубашки – некогда, вероятно, белой, а теперь застиранной до неопрятной желтизны. Ниже камзола находились жирненькие ножки, обтянутые зелеными лосинами с фиолетовыми продольными полосками, а еще ниже – потертые туфли из красной кожи, с большими медными пряжками.

– А ты красавчик! – заметил я. – Только вот рубашка грязновата. Не пора ли купить новую?

– Заработаешь сегодня денег – куплю. – Типчик приосанился, глянул в зеркало, поправил свои локоны кокетливым бабьим движением. Толстощекая физиономия его была украшена малоразвитым сизоватым носом, торчавшим посредине лица как чурбачок. Рот, непропорционально широкий, разъехался в улыбке и показались зубы, напоминающие подгнивший и частично переломанный штакетник. На верхней губе наличествовали тонкие усики – черные, прореженные рыжими ниточками подкрашенной седины. – За две недели ты неплохо подзаработал, Шустряк. Но ты же знаешь: все ушло на то, чтобы оплатить лицензию на твое содержание. Я говорил тебе об этом. И святошам тоже пришлось отстегнуть немало – чтобы они закрыли глаза на то, что ты до сих пор жив. И жрешь ты слишком много, Шустряк – только успевай тебя кормить. Видишь, как благородный господин Бурбоса ради тебя старается! Откуда ж деньгам-то свободным взяться? Какие ж там рубашки? Шесть лет рубашек не покупал…

Врал он все – по глазам я видел. Был он достаточно богат, и только жадность не давала ему купить себе что-то поновее и поприличнее. Итак, звали этого мерзавца господином Бурбосой, и судя по всему, знал я его уже в течение достаточно длительного времени. У нас была тема для разговора, проистекающая из нашего общего дела. Общее дело было очень простым – я зарабатывал деньги, а Бурбоса ими распоряжался.

Левая рука жутко чесалась, и я снова поскреб ее.

– Ты что, недоволен? – Бурбоса глянул на меня раздраженно, как на капризного ребенка, выпрашивающего очередную подачку. – Тебя-то я как одел! Тридцать флоренов выложил – попробуй, найди одежду для такого верзилы!

Интересно, тридцать флоренов – это много?

Я изучил свое изображение в зеркале. Пожалуй, выглядел я приличнее, чем Бурбоса. Я был весь в черном. На мне была рубашка из велюра, с длинными рукавами, за неимением пуговиц завязанная многочисленными поперечными серебристыми тесемками, короткие черные бриджи и огромные башмаки из грубой кожи. Все не новое, но, по крайней мере, чистое.

Я понравился себе гораздо больше, чем коротышка Бурбоса. Лицо мое можно было назвать симпатичным, пожалуй, даже благородным. Ум светился в моих темно-зеленых глазах. И самое главное, это было именно мое лицо. Я узнал его – то самое лицо, которое я видел в зеркале всю свою жизнь, каждый день. К сожалению, ничего кроме того, что это лицо принадлежало мне с самого рождения, я сказать не мог. Я не помнил даже своего настоящего имени.

Обстановку вокруг можно было назвать полубогемной, полуроскошной, полууродливой. Высокие потолки, отделанные ажурной пыльной лепниной, мраморный пол, черные колонны, темные ниши, в которых прятались статуи, неумело вырезанные из дерева и аляповато раскрашенные зеленой и розовой краской. Бесчисленные бронзовые канделябры, жирные свечи, горящие с чадом и потрескиванием. Многочисленные зеркала отражали людей – гуляющих по залам, беседующих друг с другом, пьющих вино из серебряных бокалов. Все эти люди были одеты так же крикливо, пестро и безвкусно, как и господин Бурбоса. Небольшой оркестрик, состоящий из женоподобного лютниста, двух обшарпанных флейтистов и одного бородатого и одноногого скрипача, фальшиво наяривал в углу музыку, навевающую тоску своей писклявостью и однообразностью.

– Не вздумай сегодня проиграть, – сказал Бурбоса. – Я поставил на тебя кучу денег. Ты, конечно, неплох. С тех пор, как тебе понавтыкал Козлоухий, ты ни разу не проигрывал. Но сегодня тебе драться с Бурым Чертом, а он намного сильнее Козлоухого. Бурый Черт и тебя сильнее, что уж там говорить. Он не проигрывал еще ни разу. Он побеждает уже три года – с тех пор, как оторвал голову Шепелявому. Хотя… Ты быстрее его, Шустряк. Я думаю, новым победителем года станешь ты. Главное для тебя сейчас – правильно выбрать оружие.

Так… Значит, я умею драться. Я посмотрел на свои кулаки и подумал, что пожалуй, это действительно так. У меня были широкие ладони, длинные сильные пальцы. Руки были покрыты царапинами – свежими и зажившими. Похоже, я часто пользовался этими руками, чтобы набить кому-то физиономию.

– И какое оружие ты мне посоветуешь? – спросил я.

– Фаджету, конечно – твое коронное оружие. Никогда бы не поверил, что при помощи такой ерундовины, как фаджета, можно справиться с топором, мечом или кусилом. Но ты умеешь это делать. Бери фаджету, Шустряк. В тот раз, когда тебя побил Козлоухий, ты пытался отбиваться алебардой. Больше не советую. Хорошо, что тебе руку тогда не отрубили.

– Какую руку?

– Левую. – Бурбоса посмотрел на меня с недоумением. – Ты сам должен помнить, какую руку тебе покромсали, Шустряк. Странный ты тип, Шустряк. Клянусь Госпожой, странный! – Он постучал себя пальцем по лбу.

Я задрал рукав, обнажил левое предплечье и обнаружил, что то место, которое чешется, представляет из себя огромный багровый рубец со следами грубых швов. Шрам еще не зажил – на вид ему было меньше недели. Серая влажная нитка торчала из середины шва. Я стиснул зубы, сморщился от боли и выдернул ее. Зуд утих.

– Я – странный, – согласился я. – Но я ведь всегда был странным, не так ли?

Почему-то мне было приятна мысль о том, что я – странный для этих людей. Может быть, даже немножко сумасшедший. Я все больше убеждался в том, что не жил в этом обществе всегда, а пришел откуда-то. И мне хотелось верить, что в том месте, откуда я пришел, порядки были другими.

– Ты всегда был странным, – утвердительно кивнул коротышка. – Когда тебя нашли на площади Трамбурга, ты был таким странным, что Самеро, священник округа Лакримы, решил, что ты демоник. Он собирался тебя сжечь. Но ты тогда побил его людей. Хорошо отлупил. До меня дошли слухи, как умело ты это сделал, и мне это понравилось. Мне как раз нужен был новый боец – старый у меня обленился, стал плохо двигаться, ну и, само собой, однажды он обнаружил, что у него оторвана голова. Я отправился в Трамбург и выкупил тебя. Это было непросто, священник злился на тебя. Очень злился. Он уже заготавливал дрова для большого костра. Ты стоил мне немалых денег. Но я не прогадал – ты окупаешь то, что я в тебя вложил. Поэтому меня не волнует, странный ты или нет, Шустряк. Единственное, что мне нужно – чтобы ты был странным не настолько, чтобы при этом проигрывать драку. Видишь этих людей? Все они поставили на Бурого Черта, все уверены в том, что он выиграет – за последние три года Бурый Черт не проигрывал ни разу. Это меня устраивает, потому что все они поставили на него. Если ты выиграешь, все эти деньги достанутся мне…

– А мне что достанется? – поинтересовался я.

Кулаки мои чесались, но не от желания встретиться с неизвестным Бурым Чертом. Мне очень хотелось засветить в морду самому господину Бурбосе, который, оказывается, распоряжался мною как своей собственностью и даже имел на меня какие-то права.

– Как что достанется? – ухмыльнулся Бурбоса. – Ты что, забыл, Шустряк? Я думал, такие вещи не забываются.

– Я не забыл. Просто я хочу услышать еще раз эти слова из твоей лживой пасти.

Я немножко придвинулся к нему и он опасливо отпрянул.

– Эй, ты полегче, Шустряк! Не забывайся!

– Я жду, – я придвинулся еще ближе и почти прижал его к зеркалу.

– Я же сказал тебе! – взвизгнул он. – Если ты побьешь Черта и я заработаю больше трех сотен, я отдам тебе сорок флоренов!

– И все? – Я поднял брови с выражением негодования, хотя понятия не имел, много ли это – сорок флоренов. – И это все? Сорок жалких флоренов за то, что я рискую своей шкурой?!

– Сорок три флорена! – прошипел он. – Сорок три, и ни одной флориньей больше! Люди решат, что я сошел с ума, если узнают, что я даю такие деньги своему псу, но я дам тебе сорок три, мясоверт тебя задери! Хотя я вообще не должен давать тебе ничего! Ты должен быть счастлив тем, что я кормлю тебя вдосталь, одеваю как благородного человека и не даю сдохнуть в лапах святош…

– Это кто здесь пес? – зловеще поинтересовался я. – Я – пес?

– Ты – пес! – утвердительно произнес пузатый гаденыш, нисколько не сомневаясь в своих словах. – Ты мой пес, Шустряк, и ты должен благодарить Госпожу день и ночь за то, что это действительно так. Потому что если бы я не выкупил тебя и не проявил милость провозгласить тебя своим псом, ты бы давно уже превратился в горстку обгорелого вонючего праха, как и должно поступать с любым нечестивым демоником. Ты – шелудивая псина, и еще осмеливаешься требовать у меня деньги…

– Во-первых, я человек, – гордо произнес я. – Во-вторых, я не демоник…

– Ты – человек? – Бурбоса ткнул в меня коротким жирным пальцем. – Ты не демоник? А как же ты тогда сумел придти в Кларвельт?

– Просто пришел, – сказал я, надеясь, что это звучит не слишком странно по местным представлениям. – Пришел собственными ножками, понимаешь? Я пришел из другой страны.

– Страны? – Бурбоса повторил мое слово гадливым шепотом, как какую-то совершенно непристойную похабщину. – Ты что, совсем сбрендил, Шустряк? Конечно, ты неотесанный мужлан, но такой дряни я от тебя еще не слышал. Какого черта ты произносишь своим поганым ртом это поганое слово в моем присутствии? Жить надоело? В инквизицию захотел?

– А что я такого сказал? Да, я из другой страны. Вы что тут, в вашем драном Кларвельте считаете, что других стран не существует?

– Заткнись немедленно! – Бурбоса втянул голову в плечи, опасливо оглянулся по сторонам, лицо его перекосилось от страха. – Кто научил тебя этой ереси – Флюмер? – зашептал Бурбоса, обдавая меня запахом кислого вина. – Он сбрендил, этот книжник Флюмер, но его сожгут завтра, а тебе нужно жить! Нет никаких стран, есть только вельты! И люди не могут ходить из одного вельта другой – ибо так сказано в Книге Дум! Из другого вельта пройти в наш может только демоник! И если ты говоришь, что ты пришел из другого вельта, тебя должно сжечь, как любого демоника! Я же объяснял тебе, ослу тупому, что ты просто потерял память! Если ты хочешь жить, запомни то, что ты просто крестьянин, потерявший память из-за пьянства, полностью разорившийся и выкупленный мной в псы. В любом другом случае тебе нет места среди людей…

– Я хочу, чтобы ты освободил меня. Если я выиграю у Бурого Черта, ты освободишь меня. Денег можешь не давать.

– Ты ненормальный, – уверенно сказал Бурбоса. – Иногда мне кажется, что ты теряешь память два раза в неделю, причем в самые неподходящие моменты, и я снова должен объяснять тебе простейшие вещи. Но сейчас некогда делать это. Пора идти. Иди и навтыкай Черту так, чтобы мало не показалось. Об остальном поговорим потом. И не ошибись в оружии.

– Ладно, – буркнул я.

Настроение у меня было препаскудным. Совершенно мне не хотелось драться. К тому же я абсолютно не помнил, как это делается.

Бурбоса долго шлепал по коридору – вначале широкому и хорошо освещенному, потом все более узкому, кривому и темному. Я наблюдал его переваливающуюся спину и с трудом удерживался от желания проверить, как я умею махать кулаками. Проверить прямо сейчас и прямо на нем – на господине Бурбосе.

Арена встретила меня воплем, оглушила и едва не сбила с ног. Сотни голосов взвыли одновременно и вонзились мне в уши. Я зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что нахожусь на краю большой и основательно утоптанной площадки, посыпанной грязным песком вперемешку с пылью. Факелы, укрепленные на столбах, ярко освещали площадку и людей, пестрым кольцом окружающих ее. В дальнем углу арены на деревянном помосте стоял десяток кресел с высокими подлокотниками, в них восседали жирноватые люди весьма чванливого вида, обмахивались веерами, сделанными из перьев птиц. Они не орали – только молча раздували щеки, и уже за это я был благодарен им. Остальные голосили так, словно глотки их были сделаны из железа.

Мне показалось, что я уже видел такую картину. Ах да, ну конечно! Оказывается, я, пес господина Бурбосы, уже несколько недель выхожу на эту арену и бью кого-то. Вероятно, других таких же бойцовых псов. Может быть, кто-то из них и отшиб мне память удачным ударом по бедной черепушке?

Народ вопил: "Бурый, вломи ему! Сделай из Шустряка хорошую лепешку! Разделай чертового выскосчку под орех! Оторви ему голову, руки, ноги, яйца"… И так далее. Эти горлопаны перечисляли все, что у меня теоретически можно было оторвать и не могу сказать, что это было очень приятно. Но еще более острые чувства я испытал, когда увидел Бурого Черта.

Без сомнения, это был он. Я догадался, что это он, потому что кожа его была смуглой, едва не коричневой. Негром он, правда не был (откуда я знаю такое слово: "Негр"?), но загореть ему удалось весьма неплохо. И поднакачать мышцы тоже. Он выглядел как культурист, обожравшийся анаболиками (господи, откуда в мою голову лезут такие странные слова: "культурист", "анаболики"? Таких слов попросту не существует в мире). Бурый черт представлял из себя гору упругих мышц, обтянутых лоснящейся кожей. И вся эти мышцы рвались в бой, даже пританцовывали от нетерпения. Сверху гора была увенчана круглым лысым шаром, отдаленно напоминавшим человеческую голову. Уши отсутствовали – очевидно, их некогда отрезали за какую-нибудь провинность, а может быть, они отвалились сами за ненадобностью. Круглые, навыкате, глаза вращались и были налиты кровью, как у быка миурской породы ("миурской"? Еще одно воспоминание из моей забытой жизни?).

Ростом этот монстр был с меня – то есть превышал всех людей, встреченных здесь мною, почти на голову. Выходит, и сам я был далеко не маленьким. Только весил этот дяденька больше меня раза в полтора-два. И судя по тому, как он пританцовывал, двигаться он умел.

Чему тут радоваться, скажите пожалуйста?

Еще одно грустное обстоятельство – в правой руке Бурого Черта была зажата рукоятка какого-то неизвестного мне предмета, без труда, впрочем, классифицированного мной как холодное оружие. На деревянной ручке длиной в локоть сидел увесистый бронзовый шар, утыканный острыми конусообразными шипами. Бурый Черт весьма жизнерадостно размахивал палицей над головой – вероятно, ему не терпелось приласкать меня этой дрындой по голове. Мне же, как ни странно, эта идея нисколько не нравилась.

Сбоку на столбе сидел человек. Очевидно, это был судья соревнований и его специально посадили на возвышенное место, чтобы лучше были видны все нюансы происходящего поединка. Он напомнил мне стервятника – тощий, взъерошенный, в ободранном черном плаще. Длинная шея его была покрыта то ли редким пухом, то ли перьями. А может быть, он просто забыл помыть шею и к ней прилипла всякая дрянь. Ног его я не видел, а вот руки с длинными когтистыми пальцами, которыми он вцепился в свой насест, выглядели точь-в-точь как птичьи лапы. Мне показалось, что он отчаянно боится свалиться со столба. Стервятник, который обожрался падали и разучился летать.

– Против Бурого Черта, пса господина Бумберто, выступает Шустряк, пес господина Бурбосы! – провозгласил судья-стервятник. – Ставки сделаны! Напоминаю псам, что нельзя убивать противника в живот. Если противник будет убит посредством разрывания живота, каковое действие противно законам Книги Дум, то победа признана не будет!..

Вот оно как, значит. Если меня убьют посредством разрывания живота, то выходит, противник старался напрасно. Шиш ему, а не победа! Интересно, кого же тогда признают победителем? Мой труп с выпущенными кишками? Очень трогательно…

– Чего стоишь, пес? – Бурбоса толкнул меня в плечо. – Раздевайся. И иди выбирай оружие.

Раздевайся… Да, действительно, Бурый Черт был почти гол, если не считать небольшой металлической раковины, прикрепленной к его туловищу при помощи веревочек и прикрывающей его сомнительные мужские достоинства. Очевидно, в таком же сценическом костюме предстояло выступать и мне. Я со вздохом начал развязывать тесемки на своем кожаном костюме и вскоре все, что осталось на мне – такая же железная раковина на веревочках. Причем раковина моя была размером раза в два побольше, чем у Бурого, что позволило мне ощутить некоторое моральное превосходство. К сожалению, во всем остальном превосходство было на стороне противника. Осмотрев себя, я обнаружил, что сложен весьма неплохо, но, в отличие от Бурого Черта, не являюсь обладателем объемистых наростов мяса. Это повергло меня в раздумья – а не является ли сегодняшний день, без сомнения, чудесный, последним в моей жизни?

– Эй ты, Шустряк, глиста бледная, – заорали в толпе. – Убей Бурого своим большим членом! Трахни его до смерти!

– Заткнись, падаль смердящая! – громко сказал я, приставил большой палец к ноздре и высморкался на землю. Очевидно, сделал я что-то крайне оскорбительное по местным понятиям, потому что в толпе тут же завопили от ярости, благородные боровы в переднем ряду молча, но неодобрительно сдвинули брови, а судья произнес громко и наставительно со своего насеста:

– Господин Бурбоса, делаю вам замечание за непристойное поведение вашего пса. Делаю ему первое предупреждение и налагаю на него наказание в десять плетей, каковые он должен получить немедленно после окончания поединка, независимо от того, останется ли он живым или мертвым.

Бурбоса тут же отвесил мне подзатыльник и прошипел что-то яростное. Я презрительно сжал губы и пошел к столу, на котором было разложено оружие. Топор, короткий и ржавый меч, что-то среднее между багром и алебардой… Так-так… Интересно, а где эта самая фаджета, с которой, по словам Бурбосы, я так хорошо управляюсь? Вот некая странная веревка или отрезок каната – длиной в половину моего роста, толщиной в полруки, сплетенная из жестких волокон, с наконечниками, обшитыми черной дубленой кожей. Что можно сделать такой веревкой против увесистой палицы?

Я протянул руку и поднял веревку, чтобы получше рассмотреть ее.

– Фаджета… – зашумели в толпе зрителей. – Шустряк опять берет фаджету. Он орудует ей как демоник. Он, наверное, демоник, этот пес Шустряк…

Вот сейчас мы узнаем, как работают с этой фаджетой. Надеюсь, память моего тела подскажет мне это, если с памятью головы дело обстоит так плохо. Надеюсь… А в самом деле, что я буду делать? Положу Черта на свое колено и надеру его бурую задницу веревкой, как ремнем?

Пожалуй, так и сделаю. Если только он не убьет меня сразу.

Я намотал кусок каната на левую руку, молча кивнул судье и пошел к Бурбосе.

– Ты помнишь, что я тебе сказал? – произнес я одними губами, глядя в его шакальи глаза. – Я отлуплю Бурого Черта, а ты меня отпустишь.

– Не нравишься ты мне сегодня, Шустряк, – губы Бурбосы раздраженно скривились. – Ты не в себе сегодня, пес. Чует мое сердце – этого дня ты не переживешь.

– Я всех вас переживу, – бросил я через плечо, уже повернувшись лицом к Бурому. Тот двигался к мне пританцовывающей походкой, перебрасывая булаву из одной руки в другую. Зубы его клацали при каждом прыжке.

– Шустряк! – крикнул он. – Я убью тебя! Убью в голову! Это будет чистая победа!

Большая часть зрителей взвыла от восторга. Похоже, что меня здесь не очень-то любили. Неужели я был такой скотиной, что этот бурый ублюдок был лучше меня?

Да нет, просто эти люди сами были отбросами. Пусть даже они считали, что стоят намного выше столь шелудивого пса как я, все они были тупым и жадным стадом. Они жаждали моей крови, они жаждали денег, которые могли заработать на этой крови.

– Размечтался! – я медленно разматывал свою фаджету. – Слышишь, ты, рэппер нью-йоркский, тебе кто уши отгрыз – Майк Тайсон? У меня есть мысль: ты сдаешься и получаешь вместо меня десять плетей – в качестве гуманитарной помощи. А за это я тебя прощу и не буду бить сильно…

Боже мой, что я такое говорю? Откуда ко мне приходят странные слова? Что это вообще за язык? Я не помню такого языка…

Бурый бросился на меня с боевым воплем, собираясь, очевидно, проломить мою голову с первого удара. Не берусь точно описать, что я сделал в этот момент. Перепуганные мысли подсказывали мне, что необходимо срочно удирать со всех ног. Но тело мое считало по-другому – сделало какое-то сложное движение, плавно скользнуло ногами вбок, взмахнуло руками и грациозно перекрутилось в пояснице. В результате Бурый Черт перелетел через подставленную мной подножку, вспахал физиономией утоптанную землю арены и получил по спине хороший удар фаджетой. Грубый кожаный наконечник оставил на его коже вздувшийся багровый след.

Ого! Оказывается, двигаюсь я не только хорошо, но и вполне артистично. Не скрою, это стало для меня приятным сюрпризом. Хотя орущее быдло вокруг вряд ли могло это оценить.

Пока здоровяк поднимался на ноги, я повернулся к нему спиной, лицом к зрителям, пошел по арене красивым, легким шагом, поднял руки, предлагая зрителям похлопать мне. Я сделал это как настоящий торе… Торе… что? "Тореадор", – легко додумал я это слово, даже прошептал его. Слово мягко легло на мои губы, согрело их своей дружественностью. Я не помнил, что это такое – тореадор, но теперь уже не пугался незнакомых слов. Теперь я знал, откуда они прорывались ко мне. Они приходили из моего прошлого как вестники забытого счастья, напоминали мне, что когда-то я был чем-то большим, чем бойцовый пес в чужой стране.

Сам по себе, с жалкой веревкой, я был почти беззащитен перед Бурым Чертом. Но за мной стояло прошлое. Стояло как войско в засаде: легионы суровых воинов со щитами и копьями, переминающихся с ноги на ногу в нетерпении, ждущих команды ринуться в бой. Я обладал большой ценностью – своим прошлым, и мне стоило выжить, чтобы сохранить это сокровище – ибо чего стоило мое прошлое без самого меня? Оно было только приложением ко мне самому.

Я услышал топот за спиной: противник уже вскочил на ноги и теперь несся на меня там, сзади, размахивая своей палицей. Времени на то, чтобы обернуться и посмотреть на него, не оставалось. Осталось время только на то, чтобы закрутиться вокруг собственной оси, с одновременным движением в сторону. Я освободил фаджету, предоставил ей свободу для собственных действий, и, похоже, не напрасно. Я почувствовал как она ударила – так сильно, что я с трудом удержал ее. Если бы я просто ушел вбок, Бурый промчался бы мимо меня. А так кусок жесткого каната перетянул его поперек живота и выбил дыхание. Моя скорость и скорость Черта сложились, удвоились, столкнулись со звуком хлыста, канат ударил не хуже толстой палки. Бурый захрипела, пытаясь сделать вдох. Толпа засипела – мой удар выбил дыхание и из нее тоже, сломал дружный вопль, вырывавшийся из глоток. Они рассчитывали, что Бурый Черт расколет мой затылок, но я подпортил им удовольствие.