По тропам Кромки

Глава 2. Ярослав. За ВДВ!

Гостиницу «Авторитет» Яр знал, пару раз ездил с начальником, слушал, как высокие стороны договариваются об аренде места для игровых автоматов. Так и не сделали точку в «Авторитете», не из-за несговорчивости гостиничных хозяев, просто подходящего места не нашли. Не было там ни большого холла, в котором удобно ставить монетники, ни помещений рядом с банкетным залом. «Авторитет» рассыпался пригоршней старых одноэтажных зданий по большому участку-парку. В советские времена здесь располагалась городская больница с тесными корпусами, а до революции – бог весть. Яру никто не рассказывал, а сам он не интересовался. Уют и деликатность гостиницы оценил: можно было заехать в боковые ворота, оставить машину на парковке у домика-номера, при желании пройти по затененной можжевельником дорожке к сауне или пообедать в ресторанном зале. Или не выходить, и не сталкиваться с другими постояльцами, только вызывать персонал. В «Авторитете» частенько останавливались звезды эстрады и прочие заезжие знаменитости, прятавшиеся от навязчивого внимания, просто с улицы туда было не попасть, и это кое-что говорило об уровне знакомств Владимира.

Барышня с переднего сиденья позвонила в «Авторитет» не дожидаясь указаний, поговорила с каким-то Петром Семеновичем, передала ему привет от Никодима Афанасьевича – вот уж имя-отчество, ни быстро выговорить, ни забыть – заказала отдельный дом, два двухместных и два одноместных «люкса», а насчет сауны пообещала подумать.

Яр в номер не пошел, уселся на лавочке рядом с беленьким домиком – красивым, отреставрированным, сияющим свежевыкрашенной лепниной – жадно задышал, выгоняя хмель свежим воздухом. Здесь, в густой тени деревьев, жара почти не давила, вдохи давались без боли. Зато любопытство и сожаление зудели так, что по кустам на четвереньках ползать хотелось. Владимир сказал: «Он может снять». Он. Змей. В Центре предупреждали, что хворца отцепить нельзя. Но говорили о людях, змеев-целителей никто не упоминал. Что за тварь хитрая этот серебристый вирм? Яр пожалел, что после сегодняшнего сна не успел забежать в библиотеку. А надо ли жалеть? Скорей всего, там бы ничего путного не нашлось. Подсунули бы сказки о драконах.

– Надюха нам пожрать в беседку заказала, – сообщил Владимир, распахнувший дверь домика. – Без кондиционера, но в тени, не хочу в зале сидеть, мало ли кто будет уши греть. Согласен?

Яр кивнул, поднялся со скамьи, убеждаясь – не шатает, не ведет.

– Тогда пойдем.

Мощеная плиткой дорожка привела их к мостику через узкий канал. Декоративное мельничное колесо лениво вращалось, колыхало ровную гладь неглубокого фонтана, будоражило безмятежные лотосы. Уголок облагороженной природы навевал умиротворение – выкинуть бы из головы хворцов и якоря, просто посидеть, провожая взглядом плавающую черепашку.

Как только подумаешь, пожелаешь – тут же тебе поперек! Тропинку к беседке пятнили тени, несколько шагов – и ударившее в глаза солнце заставило сощуриться, а мир опять раздвоился. Змей повернул голову, посмотрел знакомым синим взглядом.

– Ты его сейчас видишь? – не оборачиваясь, спросил Владимир.

– Вижу.

Глупо было бы хитрить и переспрашивать, кого. Тайны – тайнами, но надо уже как-то договариваться.

– Ты крепкий якорь. У нас все получится.

– А что делать будем?

Они дошли до беседки со столом, накрытым хрусткой бордовой скатертью. Яр оценил вышитые тканевые салфетки и сияние бокалов, последовал примеру Владимира, опустился на плетеный стул.

– Будем работать. Вирм должен приходить сюда… не прямо сюда, – палец очертил круг над головой. – Здешние не заказывали. Он должен приходить туда, где его ждут, убивать, за кого заплатят, и возвращаться, откуда пришел.

– А за кого платят-то? – невольно понизил голос Яр.

– Не боись, не за человеков. Есть паразиты покруче твоего хворца. Не к людям цепляются, к месту. И годами на семьях жиреют, судьбы ломают, здоровье сосут. Кто-то, узнав о таком соседстве, все бросает и переезжает. А кто-то бежать не может или не хочет. Тогда меня ищут, просят, чтоб вирм поохотился.

– Ясно, – Яр закивал – понадеялся, что хоть с умным видом. – Тебя ищут, тебе платят. А я тут при чем?

– Поможешь выйти. И вернуться, после того, как заказ будет выполнен. Мне – сюда, домой. А вирму – на Кромку. У него там отнорок. Он там живет.

– Как я помогу?

– Я не знаю, как это делается, я не якорь, я вирм, – Владимир пожал плечами, достал из кармана джинсов связку ключей с брелком. – Вот ключ. Дальше сам разберешься. Потренируемся. Уверен, у тебя быстро получится. Жить захочешь – научишься. Хворца твоего снимать не я буду, а вирм.

Ключ? Ключи-то Владимир как раз в горсть сгреб, на бордовую скатерть лег брелок – монета с якорем. Продырявленная монета на короткой цепочке. Яр неуверенно протянул руку, тронул теплый металл, ощупал рельеф чеканки. Ничего волшебного не случилось, не появился змей. То есть, как там его?.. Вирм.

– Погоди! А откуда ты знаешь, что это ключ? Монета как монета.

– Другие якоря с ним работали. И ты сможешь.

– Другие? Были и другие? – подобрался Яр. – Так, может, мне того… поговорить с ними, спросить, что делать?

– Не о чем спрашивать. Каждый по-своему приспосабливается.

– Не о чем или некого? Что-то ты темнишь. Сколько у тебя было этих… якорей?

– Трое. Первую уже ни о чем не спросишь, тут ты угадал. Второго, наверное, можно отыскать… но от него будет мало толку. Я его уволил за служебное несоответствие. Третью беспокоить не хочу. Она со мной честно шесть лет проработала, сейчас замуж вышла, ребенка ждет. Ни к чему ей в эти дела возвращаться.

Рассказ прервало появление официантки с нагруженным подносом. На столе появились соусники, дымящаяся отварная картошка с укропом, запеченные грибы, свежий лаваш. Вторая девушка принесла салаты, бутерброды с икрой и запотевший графин водки.

– Мясо будет готово через пятнадцать минут.

– Спасибо, красивая, – Владимир сверкнул улыбкой, взялся за графин. – Ну, что? За наш праздник?

Первая стопка оказалась маленьким камешком, потянувшим за собой лавину.

Сначала они с Владимиром пили за праздник и предавались армейским воспоминаниям – не вести же серьезный разговор, когда официантка вот-вот подойдет. Потом пили и ели шашлык, пока горячий – что добру зря пропадать? Наевшись, пили и собачились – Яр хотел вызнать, как работает ключ, и за что был уволен якорь номер два, но вместо ответов слушал вариации: «Не знаю» и «Не твое дело». Потом собачиться надоело, и они зазвали за стол водителя Петю. С тонким расчетом – напоить, а с пьяным подраться, потому что Петя морпех. На третьей стопке Петя перестал именовать Владимира по имени-отчеству и назвал Вирмом. Яр перевернул стойку с бегониями, влез на альпийскую горку, внимательно оглядел окрестности – искал затаившуюся змеюку, но никого не нашел. Мотив скалолазания – Яр признался, кого высматривал – вызвал у Владимира-Вирма искренний смех.

– Он вирм, и я Вирм, – отсмеявшись, объяснил он. – Меня все так кличут, привыкай. Можешь его змеем звать, чтоб не путаться. Ему все равно, а меня уже по-другому не окрестишь, и я привык, и люди привыкли.

Кажется, это случилось после второго графина. Они собрались поехать в гости к Вирму. Выпустить змея в горах, чтобы он полетал, поймал себе кого-нибудь. Какого-то скальника. Договорились, чокнулись, выпили, разбудили спящего Петю – не получилось подраться с морпехом, какой-то он квелый – пошли искать машину, заблудились, сделали круг и снова вышли к фонтану с мельничным колесом. Вирм сказал, что это судьба, и с криком: «За ВДВ!» пополз по мелкому пруду на четвереньках, вороша лотосы и распугивая черепашек. Яр, недолго думая, присоединился – тем более что любезные официантки уже принесли большие банные полотенца.

Купание взбодрило. Вирм предложил никуда не торопиться – чего в ночь ехать-то? – а достойно завершить праздник. То есть, сходить по бабам. Проголосовали, постановили, что так тому и быть, пошли искать баб, но почему-то вернулись в беседку и снова выпили.

Как к Яру в руку попала та самая монета – непонятно. Вроде же Вирм ее обратно на ключи прицепил. И вдруг кругляш лежит на ладони, просит: «Погладь меня». Как отказать? Яр проследил лапу якоря, замирая от боязливого предвкушения – сейчас привычный мир раздвоится, змей закружится над черной бездной и клочковатой тропой.

Надо ли говорить, что вышло все не так, а совсем наоборот?

Вирм обмяк, ткнулся лицом в стол, а змей вынырнул ниоткуда, помял железным брюхом верхушки деревьев. Гостиничный парк усыпали листья и обломки веток, раздались испуганные крики. Яр бы и сам заорал, но в горле пересохло, а в глазах задвоилось: Вирм тут, рядом, руку протяни – коснешься, и Вирм на обрыве, пьяный, хохочущий, балансирующий на краю бездны. Где настоящий? Змей всего один и точно тут – вот, круг сделал, снижается… уж ни беседку ли он утюжить надумал?

Положение спасла телохранительница. Возникла как из-под земли, неожиданно, словно у змея уроки брала, встряхнула Яра за шиворот, потребовала:

– Возвращай Вирма, живо!

Яр не понял, человека или змея нужно возвращать, запаниковал, крикнул тому Вирму, который на обрыве: «Эй, дуй сюда!» Не дозвался, сунул монету телу на столе в ладонь, сжал, за руку дернул… и утер пот со лба – змеюка, почти протаранившая беседку, исчезла. Вирм шевельнулся, сел, обозрел масштаб разрушений, присвистнул. Вызванный змей сломал хвостом вековую березу, и персонал гостиницы перестал быть любезным.

Улаживание проблем возложили на телохранительницу Надежду Алексеевну. Вирм вручил ей золотую банковскую карту, сам сделал пару звонков – Никодиму Афанасьевичу и Самсону Елисеевичу – и предложил валить в машину:

– В тачке подождем, пока Надюха с директором перетрет. Неохота на глазах маячить.

Яр и Петя охотно согласились – в парке стало слишком людно. Возле упавшей березы – слава богу, никого не убила, только провода оборвала, и мельничное колесо в щепки разнесла – суетились мужики в зеленых жилетах, примеривались, как распиливать, поглядывали на виновников с нехорошим интересом. Хозяйственный Петя прихватил с собой пару бутылок минералки в стекле, включенный на полную мощность кондиционер взбодрил, и Яр попытался собрать разбегающиеся мысли. Он видел и заметил что-то важное, но это важное от него ускользало, пряталось под мешаниной впечатлений: бесшумно и неотвратимо надвигающаяся на беседку стальная туша, хруст, дрожь веток и тяжелое падение дерева.

«Завязывай пить, – приказал себе Яр. – А то забудешь все… надо на трезвую голову обдумать».

Мягко чавкнула передняя дверь. Телохранительница уселась на водительское сиденье, передала Вирму карту, проговорила с осуждением:

– Хорошо погуляли, Владимир Петрович.

– Наденька… – Вирм кинул карту в бардачок и икнул. – Ты меня распекаешь, как Крупская Ильича за проваленную явку.

– Так вы явку и провалили, Володенька, – хмыкнула та. – Думаю, вас сюда больше не пустят.

– Да и хрен с ними, – махнул рукой Вирм. – Поехали домой.

Телохранительница повернула ключ зажигания. Мотор заурчал, машина выехала за ворота гостиницы. Яр сначала вздернулся: как это, с бухты-барахты, никого не предупредив, в Хрустальный Ключ? И тут же обмяк, напомнив себе – в детский сад можно позвонить и отпроситься по болезни, паспорт и бумажник в кармане. Не на Северный Полюс едут. Пусть змей снимет хворца – дебош в парке почему-то убедил: сможет, снимет… а потом Яр сбежит, никакая привязь не удержит. Якорь он или не якорь, а от таких мутных дел – разгромов элитных гостиниц – надо держаться подальше.

Сон сморил на трассе, когда за окном автомобиля потянулись подсолнуховые поля. Лента золота слева, лента золота справа, посередине асфальтовая полоса с ограждениями и мелькающей разметкой… как тут не заснуть?

Пробуждение было отвратительным – Яра вернул в реальность жестокий сушняк. Очнулся там же, где отключился, на заднем сиденье автомобиля. Водитель Петя спал рядом, привалившись головой к другой дверце. Владимир храпел на переднем сиденье.

– Пить…

– Минералку под ногами ищи.

В голосе Надюхи – нет-нет, Надежды Алексеевны – которая вела машину, не было ни заботы, ни раздражения.

– Спасибо, – прохрипел Яр.

Он с трудом нашел пластиковую бутылку, свернул крышку и сделал три глотка. Живительная влага попала в организм, утолила нестерпимую жажду.

– Если надумаешь отлить, скажи, я остановлюсь.

– Спасибо, пока не надо, – второй ответ вышел более внятным, похожим на человеческую речь, не на воронье карканье.

Измученному алкоголем телу действительно ничего не хотелось. Даже хворец притих – то ли впал в летаргический сон, то ли жестоко отравился. Яр вдоволь напился, чувствуя, как минералка наполняет сведенный судорогой желудок, и уставился в темное окно. Где-то впереди, на горе, светились огни далекого города, а, может, поселка.

«Не на что любоваться. Вспоминай. Вспоминай то важное, что мелькнуло, процарапало до ссадины. Пока никто мешает, не лезет с разговорами. Вспоминай!»

Стекло приятно охладило висок и щеку. Яр закрыл глаза, начал разматывать клубок происшествий от первого упоминания заказов и крутых паразитов, до треска разваливающегося мельничного колеса. Он перебрал все сказанные слова, – которые сохранились в памяти – и, наконец, нащупал спрятанную в правде ложь. Вирму не требовалась помощь, чтобы выпустить змея. Тот и сам рвался на свободу, и вылетел в здешнее небо, когда пьяный человек ослабил контроль. Якорь был нужен, чтобы вернуться. Вернуться в беспомощное, потерявшее сознание тело. Выпустив змея, Вирм становился уязвим. Для того рядом и маячила бдительная Надюха – присмотреть, не позволить чужаку подобраться к отключившемуся хозяину. Так-то Вирм и сам себя защитит.

Додумался Яр вовремя. Вирм проснулся, напился минеральной воды – ему Надюха выдала прохладную, в стеклянной бутылке – и начал на все корки костерить августовские праздники, алкоголь и утреннее похмелье. Выговорившись, он обеспокоился:

– Наденька, ты хоть останавливалась? Отдыхала? Кофе пила, кушала? Давай, я тебя сменю?

– От вашего выхлопа фары туманит, Владимир Петрович, – непочтительно ответила телохранительница. – Сидите уже, пейте минералку. Сейчас въедем в Ессентуки, найдем какую-нибудь забегаловку, я себе еще кофе куплю, а вам ряженки.

– Ох, грехи мои тяжкие… – вздохнул Вирм. – Яр, ты как? А Петя там живой?

– Я – нормально. Петя спит.

– Пусть спит. Наденька, доберемся, возьми отгул на сутки.

– Позже. Когда все уладится.

Вот и гадай, что она имеет в виду – ненадежность нового якоря или разгром в «Авторитете»?

В городе Ессентуки, славном своими минеральными источниками, Яру не довелось ни выпить целебной воды, ни осмотреть достопримечательности. Рассвет они с Вирмом встретили на лавочке возле магазина, на обочине трассы. Наденька пила черный кофе, а им достались шесть пол-литровых тетрапаков ряженки и восемьсот грамм сахарного песка в целлофановой упаковке. Вирм откручивал крышечки с узких пластиковых горлышек и подставлял под пакет, а Яр старался насыпать сахар в ускользающее отверстие. Перед вторым кофе Наденька попросила продавца принести еще сахара и ряженки, ловко всыпала белую смерть в тетрапаки, взболтала и вручила им со словами:

– Пейте, страдальцы.

Вирм выхлебал ряженку, блаженно зажмурился. Пообещал Яру:

– Скоро дома будем. Спать ляжем, нормально выспимся, а Фатиме я записку оставлю, чтоб хаш* сварила. Встанем, покушаем и в горы прогуляемся. К вечеру будем как новенькие, вот увидишь.

– Это хорошо… – неуверенно отозвался Яр.

Он лихорадочно вспоминал, говорил ли Вирм что-нибудь о своей личной жизни. Кто такая Фатима? Жена? Любовница?

Молчать, теряясь в догадках, было глупо. Яр решился, задал вопрос и тут же получил ответ.

– Тете Фате уже семьдесят, она моя фрекен Бок. Домоправительница. Старушка бодра, как весенний ветерок, и упаси тебя бог что-то пошутить на тему любовниц. Она и так считает неприличным работать в доме мужчины. Видел бы ты, как она своих младших невесток блюдет, когда те ковры выбивают… пылесосы тетя Фатя не признает. Да и зачем ей, с невестками-то?

– А ты женат? – невпопад спросил Яр.

– Нет. Не срослось.

По тону и сведенным бровям стало ясно – глубже лучше не копать. А Яру и не нужны чужие секреты. Главное, что их не встретят руганью, не впихнут в руки кричащего младенца. Не придется соответчиком в скандале за гулянку выступать.

Хотя можно было сразу сообразить… Яр покосился на Наденьку. Ревнивая жена с младенцем вряд ли бы терпела рядом с мужем симпатичную телохранительницу.

____________

*Хаш – жидкое горячее блюдо, суп, получившее распространение по всему Кавказу и Закавказью.

Глава 3. Скель. Билет в Хрустальный Ключ

К встрече с внуком Марии Ивановны скель подготовился заранее. Отгладил белоснежную рубашку, сбрызнул старомодным одеколоном пальто, чтобы отбить запах нафталина, почистил шляпу. Лев Евгеньевич был грузным мужчиной, при ходьбе опирался на трость, излучал слегка удушающую благообразную вежливость, нервирующую торопливых собеседников. Внук Марии Ивановны вытерпел обращение «мой юный друг», вручил нудному деду письмо, получил коробку конфет и купюру, после чего сбежал от речи, щедро нашпигованной словами «голубушка» и «премного благодарен». Скель произведенному эффекту порадовался – превращение далось ему с трудом, жаль было бы потратить силы зря. Он спрятал письмо во внутренний карман осеннего пальто, медленно пошел по улице, претерпевая тычки от спешащих прохожих и осторожно переходя изобилующие автомобилями дороги. Темп жизни стремительно убыстрялся, скель едва успевал привыкать к достижениям техники, меняющимся названиям городов и стран, денежным реформам и рисункам на купюрах. Казалось, в воздухе витал какой-то вирус помешательства: граждане государств лихорадочно доламывали старое, относительно налаженное бытие, стремясь построить новое к круглой дате – стыку веков и тысячелетий. Звучало, тиражировалось, завораживало красивое слово «миллениум». Самозваные пророки обещали скорый конец света, люди торопились жить, любить, воровать и убивать, как будто смена цифр в календаре действительно что-то значила.

Суматоха, неразбериха и пышно расцветшее мздоимство давали скелю больший простор для маневра, чем регламентированное существование при Советском Союзе. Он перестал побаиваться бдительных участковых, не опасался ни доносов, ни слежки. Государство упразднило отделы охотников за нечистью, ходивших под погонами. Идейные одиночки не могли причинить скелю серьезного вреда. Он уже не стеснялся, привык к мелкому воровству чужой жизни среди белого дня, на глазах: отщипывал неделю, воспользовавшись транспортной давкой, мог надергать пару месяцев в праздничных очередях к кассам супермаркета. Никого не удивляла внезапная дурнота – списывали на духоту, нервное напряжение, скачок артериального давления. Колдунов и колдуний, способных понять истинную причину, уже, считай, не осталось. Красть жизнь по мелочам стало неопасно. Только делать это приходилось постоянно, ворованное было не накопить, не усвоить впрок. Месяц-другой – и мир начинал тускнеть, холодели, каменели руки и ноги. И вновь надо было выходить на охоту, высматривать подходящую жертву и воровать.

Пару сотен лет назад скель о таком нищенском существовании и подумать не мог. Прятался не потому, что боялся наказания или людского осуждения. Какое там! Каждый колдун или знахарка знали – хозяин камня может забрать у гор любой клад, указать старателям жилу золота или самоцветную россыпь. Плата была простой: отданные годы жизни. Добровольно подаренное десятилетие позволяло скелю проживать полвека, давало силы для волшбы – хоть большой, хоть малой. Он менял личины до десятка раз на дню, не боялся ни наговора, ни ножа, ни пули. Тело каменело, упреждая удары и нападения. Чужая волшба соскальзывала с живого камня. Скель придирчиво перебирал заказы, уходил из любых ловушек, распознавая человеческую ложь. Путешествовал, повидал и Азию, и Европу. И, чем дольше жил, тем больше поддавался беспросветной тоске. Колдовство исчезало, отступало под натиском техники. Оскудели леса и недра, измельчал народ. Перестали появляться боги и боженята, прежде захаживавшие к людям праздник через праздник. Мать-Сыра-Земля начала скрывать алтари и охранные знаки, словно не хотела давать ведунам и нежити ложных надежд.

Скель с тоской вспоминал былые времена, когда возле святилищ Древобора, алтарей Живы и Ручьицы виднелись выходы на Кромку. Тропу, с которой по неосторожности – или, наоборот, с должным умением – можно было шагнуть в другой мир. Стражи Чура возвращали домой тех, кто выбирался в межмирье вопреки судьбе или раньше срока. Охраняли проходы, не позволяя войти чужакам со злыми помыслами. Приветствовали тех, чей путь лежал в Чертоги Мары – за истинной смертью или новым предназначением. Кромка была единственной дорогой для тех, чья жизнь прерывалась волшбой, прожорливостью нежити или ее кознями. Сильные пополняли войска Ярого, сменяли отбывших свой срок стражей Чура. Слабые погибали в пути, заново рождались рабами в отнорках.

Скель повидал и хорошо помнил богов второго круга. Чура, бога-пограничника, сына Ярого и Живы – кряжистого мужика в пятнистой куртке с подпаленным овчинным воротником. Черепашку, выглядывавшую из глубокого кармана, втягивавшую голову под панцирь при громких звуках. Горевший до утра костер, дым, смешанный с запахом оружейной смазки. Самокрутки, табачные крошки, которые бог сплевывал в пыль, отмечая паузы в разговоре. Чур, ведавший границами, безжалостно карал лазутчиков и нарушителей, пытавшихся пробраться в чужие миры, и при этом был добр к безобидным невежам и охотно делился знаниями. Он рассказал скелю о его истинном предназначении – камень пробуждали для охраны источников живой воды. Пожал плечами на вопрос: «А где мой источник?». Сказал, что, может быть, иссяк, а может – еще не пробил дорогу из недр. Утешил: «Узнаешь его, когда услышишь, не беспокойся». Чур не давал обещание – «обязательно услышишь» – только об узнавании говорил как о неизбежности.

Осенью, в дни жатвы и сбора плодов, к людям частенько заглядывала Заржина, богиня урожая, сводная сестра Чура, дочь Живы и Хмеля. Она проверяла, хватает ли припасов на зиму, творила охранные знаки на амбарах и общинных погребах. Волосы цвета пшеницы, выбеленные ранней сединой, покрывал вышитый колосьями платок, в минуты нужды обращавшийся в скатерть-самобранку. Скеля однажды угостили яблоком, на месяц утолившим голод, и дозволили испить воды, снявшей вековую усталость. Заржина была не так уж безобидна – скель слышал рассказы о том, что подпояска-лоза, ронявшая на землю спелые виноградины, могла превратиться в смертоносную плеть, каравшую обидчиков.

По весне в лесах водили хороводы дочери Заржины и Хлябника, зеленовласые красавицы Живинка, Берегиня и Цветана. Тормошили скованную морозом землю, оставляли следы из пролесок и морозников. Иногда с ними в круг выходила Шмельница – черноокая, черноволосая, ослеплявшая ярко-оранжевым платьем, будившая шмелей и отправлявшая их собирать первый нектар.

Знавал скель и тех, кого не тревожили людские горести. Ясмень, бог пожара, являлся, чтобы вдоволь поплясать в огне горящих городов и сел. Сыновья Древобора, Лех и Овражень славились тем, что превращали рощи и сады в губительную чащобу. По трактам и тропам частенько бродила окривевшая Стежка-Дорожка, обозленная за свое увечье на все миры и Кромку. Стражи Чура действовали по-разному: одни гнали бормочущую старуху прочь, другие позволяли ей кроить и перешивать человеческие судьбы, не осмеливаясь перечить обезумевшей богине.

Кромка не исчезла, в этом скель был уверен – тропа между мирами не может пропасть навсегда. Захаживали гости, ох захаживали. Не те, что к добру, те, что к худу. Скель вспомнил деву-лихорадницу, тонкую, изломанную, ставшую идеалом красоты для тысячи мужчин и женщин. Снова пробрал озноб, как на показе коллекции модной одежды, куда его занесло случайным ветром пару десятков лет назад – выехал в столицу за фальшивыми документами. Зал аплодировал. Трясовица улыбалась, лобызала товарок по подиуму и модельера, алела щеками, предвкушая жатву предсмертных хрипов.

Почему ее не остановили стражи Чура? Прошмыгнула в лазейку? Вошла с чьего-то дозволения? Или нет уже стражей, просто нечисть позабыла пути в неприметный мирок, и сюда забредали только по случайности?

Много безответных вопросов. Скель подозревал, что перемены в окружающем его мире – отголоски событий куда более масштабных. Может быть, боги воюют между собой, меняя межмирье, и выплескивают гнев и боль через скрытые землей алтари. А, может быть, просто устали и уснули, оставив людей на произвол судьбы.

Размышления и воспоминания так захватили скеля, что он чуть не споткнулся о спящее в подъезде тело. Пьяный сосед, регулярно устраивающий дебоши и избивающий жену и дочь, не добрался до дверей квартиры. Прикорнул на ступеньках, перегораживая путь к лифту.